Загряжский М.П. Записки

На другой год али на третий после сего мы опять поехали в Москву по поводу жениных родин, которая 1807-го года сентября 29 и произвела на свет дочь Катерину[i]. Скоро она оправилась, кончили визиты и поспешили в Танбов. Были выборы. Исполняя должность с рачением, успел сделать. Первое: для содержания почты дворян нанимали лошадей, по 20 ко[пеек]| с души. Я отобрал ото всех помещиков подписки, кто желает платить по 10 ко[пеек] с души или сами возить. Помнится, 2 или 3 значительные имения захотели возить сами, еще один: некто г-н Козлов, которой дал подписку такого содержания: «имею я ревижских шестнадцать душ, денег платить не могу, а по расчету сколько придется время с моих душ и на какой станции, буду высылать своих лошадей». Посмеясь на такой отзыв, приписал к сказанным селениям и назначил станцию, а на прочие подрядил по восьми копеек с ревижеской души. Второе: колодников препровождали до села Рассказова, состоящего 30 верст от Танбова. Дабы миновать на среди оного расстояния г-на Сазонова деревню Малою Таленку обводили семьдесят верст и к тем селе-

ниям было приписано, во облегчение, 13 т[ысяч] душ, будто для того, что по причине лесов, дабы колодники не делали утечки, водить, препровождать по степным местам. Я о сем представил в губернское правление, и велено водить чрез Таленку, а в облегчение ей приписано 3 т[ысячи] душ. Третье: в течение моего трехлетия ежегодно были наборы с 500 душ по четыре рекрута, и на меня ни одной просьбы не подано, тогда как на других предводителей входило в собрание по двадцати от разных клаузов. Тут же исправлял должность и губернского предводителя, и покупал ремонт для артиллерии. По окончании трехлетия в 1808 году, выбрали на мое место г-на Медвяцкого[ii]. Почтенные дворяне подошли ко мне и благодарили за их спокойствие, что меня до крайности тронуло.

Вот еще какой был случай. Во время моего предводительства получаю бумагу, по которой велено представить дворянина Тверитинова в рекрутский прием. Он служил порудчиком, имел золотой крест за Прагу, вышел в отставку и начал красть. Промотался и начал красть лошадей. Сперва его осудили в монастырь на три го[да]; он оттудова бежал и опять пойман. По второй сентенции велено, буде годен, в солдаты, а не годен — сослать на поселение. Человек лет с небольшим тридцати, поставили в меру[iii] 2 ар[шина] 10 вер[шков], забрили лоб и пошел в партию[iv].

Я занемог спазмами, был отчаянно [болен]. Доктора танбовские четверо всякой день приезжали и наконец положили, что у меня каменная болезнь, чтоб ехать в Москву. Я непременно захотел ехать в село, и весной отправились. Почти вслед за нами приезжает Пав [ел] И[ванович] и как ни в чем не бывало приходит к нам: «Что-с, сестра-с, ты сердишься-с, полно-с, уж это-с прошло-с».

В июне поехали в Москву. Я, сидя в карете в шубе, увидел крестьян в рубашках, лежащих на траве. Невольно у меня потекли слезы. Покойная жена испугалась, спрашивает: «Что, мой друг, ты чувствуешь?» — «Ничего. А вот отроду ничему не завидую, а глядя на оных мужиков, как они наслаждаются приятной погодой, а я в карете в шубе озяб, от зависти и заплакал».

По приезде в Москву, взяли доктора Якова Павловича] Маера[v], которой начал лечить от спазмов и в три месяца хотя не совсем вылечил, но облегчил мою болезнь. Я непременно хотел ехать в деревню, а жена хотела, чтоб подоле я лечился, но я настоял на своем. Но как не охотно укладывались, то и выехали в сумерки. Пока доехали до Рого[ж]ской, сделалось очень темно. Принуждены были остановиться на постоялом дворе. На другой день подъезжаем к Москве-реке; она еще не стала, и пере-

возу нет. Принуждены были ехать в Мячково. Там прожили три дня, пока пришли сказать, что берутся перевесть. Они с кареты сняли колеса, подвезя к берегу, и поставили на дровни. Благополучно переправились и доехали до села.

Павла Ивановича] имение продавалось уже с аукциона, но он продал его Туликову, а как появились у него деньги, то он упросил жену, чтоб позволила у себя его гостям пообедать: «Не много-с будет-с, человек с шесть», — и назвал игроков. Они приезжают — многие знакомы, а другие нет; человек с десять наехало. Но как у нас показалось им неудобно, то после обеда скоро пошли к нему и тем избавили как жену, так и меня [от] своего посещения.

Тут уже мы жили по своей воле. Я был без должности, занимался хозяйством, жена также своим. На зиму поехали в Москву, и родилась у нас дочь Марья. По последнему пути возвратились в Танбовское село. Павел И[ванович] переехал на житье в Тульскою нераздельною деревню.

В 1810-м году в июне жене захотелось быть в Киеве. Собрались, взяв с собою сыновьев обоих, следующим порядком: я, жена и девка в карете в семь лошадей; сыновья и учитель их Редерер в коляске, четыре в ряд; кибитка тройкой, в ней прачка, телега тройкой же с поваром, и поехали, можно сказать, путешествовать. Сперва в Тулу к свояченице П[расковье] И[вановне] 3[агрязской] в село Иворовку, от нее в Боровское наше село Сатино, из него в Москву. Побывав у всех родных, которые на это время тут случились, поехали к брату Д[митрию] П[етровичу] в Бежецкое его село Балдеево, от него возвратились в Москву, из оной в Доргобужское его село Печенечино, от него чрез Смоленск, Могилев, Чернигов и в Киев.

Наняли домик против самого базара, преспокойно разместились. Жена была богомольна, вставала к заутрене, обедни, вечерни; во все время нашего пребывания в Киеве ни разу ничего не пропустила. Я был не очень здоров. Она встанет к заутрени, уговаривает меня. Я от лени, ссылаясь на нездоровье, будто не простою. Там, в Печерской лавре, всегда заутреня начинается в двенадцать часов ночи и кончается на восходе солнца, и в подлинну я думал, что не простою. Однажды она меня упрашивает, чтоб я ехал с ней: ежели устанешь, там есть места, можешь сесть, а не то поезжай домой. Я согласился, поехал... Пение и чтение до того меня пленили, что я не чувствовал, как простоял. В полном удовольствии возвратился домой; даже жалел, что прежде не ездил. Тут узнал, что Алексей Петрович Ермолов[vi] недалеко от нас квартерует. После обеда пошел к нему. Он занимал в неболь-

шом домике три комнаты. Вхожу в переднюю — он сидит в другой, ближе сказать, на скамье, нежель на софе, хотя она ни на что другое не похожа. Перед ним разложены ланкарты. Он меня принял по-родному и по-военному, то есть без фасонов. Скоро пришли ему сказать, не помню, какой-то мушкатерский полк пришел. Он сказал: «Надо видеть». — Мы простились, и он поспешно вышел. Я заглянул в третью комнату, вижу — на кровати пос[т]лан ковер и кожана подушка, пары три сапогов, и больше ничего. Книг, ланкартов везде накидано кучами... Я, посмотря на полк, пошел домой.

Как мы уже намерены были возвращаться прямо домой, то и начали сбираться. Накануне Преображения приехали в Лубны, на другой день пошли в монастырь к обедне, только что заблаговестили, дабы приложиться на просторе к мощам...*, лубенского чудотворца[vii]. Он сидит в креслах во всей архиерейской одежде и в шапке, которая, говорят, прежде надевалась как на живого, но когда мы были, то уже лица не видать, и прикладываются только к руке, которая лежит на локотке кресел. По конце обедни вместо антидора[viii] вынесли двое превеличайшее блюдо, верхом накладенное яблок и груш. Архимандрит каждому раздавал, кому грушу, кому яблоко; нас позвал к себе на завтрак. Пошли с детьми к нему. Комнаты порядочные, чисто прибраны. Посидя немного, пошли домой; были у вечерни, переночевав, не рано выехали.

Отъехав двадцать верст, остановились кормить. День прекрасной, хатка выбелена, окошки довольно велики. Мы сели обедать у открытого окна. Когда принесли кушанье, прежирною и прекрасно только в Лубнах изжаренною четверть баранины поставили очень близко к окну. Все мы ее очень хвалили, и каждый дожидался дошедшей до нее очереди. Вдруг собака из-за окошка ухватила и побежала с нею. Сделалась тревога, люди выскочили за нею, она по огородам, не оставляя своей добычи, и скрылась. Смех и досада были вместе; мы остались без жаркого.

К вечеру прибыли в Сароченцы. Тут лечилась В.А.Сухотина с мужем. Пошли к ним; они очень обрадовались. На другой день пошли к славному доктору Трофимовичу. Человек немолодой; искусство его сделалось известно по всей России. Он был жалован от Е[катерины] Второй, П[авла] Первого и Александра Первого разными подарками. Съезд в Сароченцы благородных особ был беспрестанный. По заведенному у него обыкновению, схо-

дятся в десять часов утра на сивушку* — так называл он пенное, настоенное травами по его методе вино, и редька, а в шесть часов пополудни чай. Лекарства и травы он выписывал из Дубнов. Там был казенный ботанический сад и вольная хорошая аптека.

При нас лечившийся у него от лихорадки купчик, помнится, из Воронежа, стал ему говорить, что он уже здоров, слабости никакой не чувствует, и хочет ехать домой. — «Нет еще, — отвечал доктор, — вам надо покупаться». — Купчика это слово так испу[гало], как труса пушечный выстрел. С переменою лица говорит: «Помилуйте, я три,хода был в лихорадке, рад, что вы меня избавили. С тех пор, как занемог, не только купаться, ежели реку переезжать достанется, так я до смерти боюсь». — Доктор: «То-то и надо, чтоб вы не боялись». — Оборачивается к живущему тут поручику Лисаневичу (которой от простуды имел сведенную ногу; лечась в Петербурге и в Москве два года, не мог оставить костыля. Трофимович в три месяца совершенно его вылечил, а как Лисаневич без состояния, так от него ничего не взял. Тот в знак благодарности сделался у него самым коротким): «Возьмите, — говорит, — сего молодого человека, завтре поутру в шесть часов сводите его и покупайтесь вместе».

На другой день сошлись к вотке. Только что вошел купчик — доктор подходит к нему, спрашивает: «Что вы чувствовали после купанья, по выходе из воды?»

К[упчик]: — Немножко озяб, скоро прошло, но я боюсь, чтоб лихорадка опять не пришла.

Д[октор]: — Мы опять ее прогоним, но уже так, что никогда не воротится, и вы должны непременно три раза искупаться. Ужо в пять часов.

К[упчик] приходит к чаю, сказывает, что ничего не чувствовал.

К[упчик] на другой день говорит, что ему очень пондравилось, и он всегда будет купаться.

К[упчик]: — Я поеду завтра рано, а нонче опять с г-м Лисаневичем сходим.

Д[октор]: — Тем лучше. Я рад, что вам пондравилось.

У нас дорогой занемогло два человека, третий по приезде. Он двоим дал лекарство, а последнему ничего, и всех велел по три раза в день вытирать. На другой день им стало лучше, и к концу недели все выздоровели.

* Карандашом на полях: Трофимовска сивушка (см. у Гоголя)[ix].

Дни чрез два мы поехали в Ахтырку. Из оного в Белгород, где лежит Есаф Горенко[x]. Мы видели его: ничем не вредим, как будто несколько дней, как умер. И всякой год в великой четверг его обмывают и в новое платье одевают. Отсюдова в Воронеж, были у Н.Н.Туликова, и возвратились, сделав более 2500 вер[ст] нашего путешествия, в сентябре прибыли в село Никольское-Хитровщина. Дочерей нашли здоровых, и прожили до генваря наступающего года.

Жена была беременна. Ей не хотелось ехать в Москву, но я, зная ее больше несчастных родин, непременно настаивал, чтоб ехать. Она как будто предчувствовала — день за день откладывала, уверяя меня, что она еще в феврале ждет своего разрешения, то с большим от меня понуждением 2 числа генваря 1811 года выехали со всеми детьми по рязанской дороге...

Она почувствовала начало мук. Мы, оставя детей, взяли почтовых. Приезжаем на первую станцию, в ...*; лошадей нет, нанять люди ни за что не могли найтить; ее же начинает чаще тревожить. Выскакиваю на улицу, — мечковские везут белой камень[xi]. Я их уговариваю, даю по 25 ру[блей] на тройку. [...]* Деньги их прельстили; они выпрягли из шести возов лошадей и запрягли в наши кибитки.

В сумерки приехали в приготовленной нам дом. Она взошла довольно по высокой лестнице хорошо и походила по комнатам. За бабушкой, которая всегда у ней принимала, и за акушером Даненбергом по приезде послали. Часов в шесть они съехались; ее уже очень начало мучить. Она уже легла в постель и, чувствуя себя очень дурно, хотела видеть детей и говорила: «Ежели их увижу, умру покойно», — что меня приводило в ужас. Не видав такой в ней отчаянности, имея шесть таких случаев, никогда не было такой робости. Скоро дети приехали. Она велела их кликнуть. Даненберг, увидя меньшую дочь, которую он вынул: «Это моя дочка». — Сим словом очень нас обоих окуражировал.

Она приказала подать образ, благословила и простилась. Их отвели в назначенную комнату, они поужинали и легли. Мы остались трое: аку[шер], бабушка и я. Ей часто стали делаться обмороки. Хотя акушер с бабушкой нас утешали, обнадеживая благополучными родами, но я видел их самих в крайнем беспокойстве. Приступили к своему делу. Я не мог уже тут быть, ходил по другой комнате, но более стоял у дверей. Слышу крик ребенка, с радостию вхожу, поздравляю жену; они меня. Она также обрадовалась, но говорит слабым голосом, что она чув-

ствует что-то необыкновенное. Не более как чрез полчаса у ней стали померкать глаза. Взяла меня за руку, пожала очень слабо и говорит: «Жаль только, мой друг, тебя и детей, а в прочем я покойна». — Слова ее меня поразили! Поцеловал, и чтоб не усилить ее робости, говорил, что в голову вошло к ее утешению. Отвечала: «Друг мой, я чувствую». — Перекрестилась, закрыла глаза... Я не помню, как отошел от нее.

Акушер сам был уже не свой, то брал за пульс, то с жалостным и робким видом смотрел на нее. Наконец, взяв зеркало, приложил к лицу, подержав минут пять, обернулся ко мне, говорит: «Все кончено...»

Не помню, как очутился я на креслах, только пот с меня градом. Я, опомнясь, бросился к ней... Слезы лились, ропот прибавлял огорчения... Мне казалось, лишась ее, я не могу существовать!.. О детях уже не смел думать, полагая, что они без материнского попечения по одному скоро исчезнут.

Даненберг уехал, бабушку с новорожденной дочерью проводили в особую комнату... Всю ночь я не спал, в крайнем отчаянии, как безумной, не знал, что делать. Подходил к ней, то кликал людей, без приказания их отсылал, и опять призывал... Дети уже спали; боялся, чтоб стуком или криком их не испугали...

К счастию, узнаю, что брат Александр] П[етрович] в Москве. На рассвете посылаю к нему. Он тотчас приехал, принял участие в мо[е]й горести, и взял на себя исправлять печальную церемонию.

На третий день ее был вынос, отпевали в приходе...*, что на Плющихе. Цвет лица ее не имел ни малейшей смертности. Многие в церкви говорили, что жива. Я стал прощаться — мне показалось, что у ней обморок. По отпетии я просил архиерея, чтоб позволил не заколачивать гроба. Он позволил, я не велел покрывать крышкою и приставил людей быть при гробе. На другой день, взяв с собой доктора Маера, приехали с ним в церковь. Он посмотрел глаза: «Нет ничего уже в ней живого». — Велел закрывать, поставить в ящик и отправил в село Сатино. Сам переехал в другой дом, куда и брат ко мне переехал. Приехал из Твери другой брат Д[митрий] П[етрович], и так прожил в Москве, не выходя из дому, до Великого поста.

[i] Загряжская Екатерина Михайловна (1807-?), в замужестве Сабурова.

[ii] Медведцкий Степан Иванович.

[iii] Т.е. отнесли к группе солдат одинакового роста. Рост был основным признаком при определении солдата в тот или иной род войск и полк (гвардейский, гренадерский, мушкетерский).

[iv] Т.е. стал солдатом и был включен в партию новобранцев. Забрить лоб — то же, что сделаться рекрутом.

[v] Маер (Майер) Яков Павлович, домашний врач Апраксиных, известный в Москве. См. о нем: Благово Д. Рассказы бабушки. Л., 1989 (по указ.).

[vi] Ермолов Алексей Петрович (1777-1861), герой Отечественной войны 1812 г. Участник Польской кампании 1794 г., персидского похода 1796 г., антинаполеоновских войн. С 1808 г. генерал-майор. Участник кружка А.М.Каховского (см. примеч. 44).

[vii] Имеются в виду мощи св. Афанасия, патриарха Константинопольского, находившиеся во Мгарском монастыре в четырех верстах от Лубен.

[viii] Антидор (греч. «вместо дара») — большая просфора, раздаваемая частицами народу.

[ix] Упоминается в повести Н.В.Гоголя «Иван Федорович Шпонька и его тетушка». Семья Трофимовичей — знакомые семейства Гоголей.

[x] Иосаф (Иоаким) Андреевич Горленко (1705-1754), епископ Белгородский и Обоянский.

[xi] Село Мячково (Мечково) под Москвой славилось своим месторождением высококачественного известняка (белого камня), в основном шедшего на постройку московских церквей и т.п.

Текст приводится по изданию:
Лица. Биографический альманах. Вып. 2
Редактор-составитель А.А. Ильин-Томич. Феникс: Atheneum, М., Спб.: 1993
© «Феникс», 1993
© В.М. Бокова, 1993, комментарии