Федор Федорович Торнау Гергебиль II Почти целый месяц длился спор о том, следует ли окончательно покинуть Хунзах или снова занять потерянные в Аварии пункты и до зимы еще возобновить неприятелем уничтоженные укрепления, на что, видимо, не доставало ни рук, ни времени, ни способов обеспечить зимнее продовольствие войск. Владимир Осипович резко оспаривал Клуке. Клуке упирался, Пассек выходил из себя; возражения и опровержения с ракетною быстротою летали сверху вниз, снизу вверх, из первого во второй, из второго в первый этаж нашего дома (на верху жил Гурко, уступив мне комнату возле себя,"внизу Клуке и Пассек). Устраняясь от тяжелой ответственности, Гурко Стр. 329 переписку свою с Клуке в оригинале представил Корпусному командиру, а Корпусной командир, в свою очередь, вернул и с простой пометкой: «Гурке и Клуке, на месте решать вопрос с их обоюдного согласия». Но этого-то соглашения и нельзя было достигнуть никакими средствами; Пассек оспаривал мнение Гурки всеми силами своей фразистой аргументации, в которой чаще всего встречались слова: очистить, отступить, врагу предоставить торжество победы несовместно с русским могуществом, помрачить честь русского оружия, наводившие на Владимира Осиповича невыразимую грусть, не заставляя его однако принять какое-нибудь окончательное решение. Образованный, талантливый и лично далеко не трусливый Гурко к несчастию страдал недостатком столько же вредившим делу как и ему самому: боялся он ответственности, робел перед мыслью подвергнуться даже незаслуженной немилости и поэтому нередко предавался бесплодному колебанию в случаях, требовавших непоколебимой решимости. И этот страх ответственности, эта нерешительность, как я близко знаю, проистекали не из личного эгоизма, а из более чистого источника. Будущность его детей, сына и дочери, всегда стояли у него на первом плане, и сколько раз в минуту, требовавшую твердой и быстрой решимости, в моем присутствии, из глубины души вырывалось у него восклицание: «Et mes enfents?», и не раз случалось мне слышать от него: «Oh! Le courage civil est une grande chose, n'en a pas qui veut!»[i] Во время Дагестанских смут, про которые ныне рассказываю, слишком много его осуждали совершенно невпопад и, как водится, в чем позволено было винить, не винили, а взводили на него разную небылицу, и глумились, когда бы следовало отзываться с похвалой. Таким образом, чаще всего судит военная молодежь, безумно увлекающаяся мишурным блеском с шумом и треском подвизающихся, зачастую поддельных храбрецов, и кончается тем, что людей подобных В. О. Гурке осыпают хулою, а людей Пассекова пошиба превозносят до небес. И нельзя же было Гурку ставить на один уровень с разными другими кавказскими генералами того времени, не говоря о Фрейтаге: Гурко был не только генерал, он был и человек, да сверх того порядочный человек в полном значении слова. До окончательной подачи мнения на счет Аварского вопроса Гурко признал необходимым сперва лично познакомиться со спорным краем. Стр. 330 К тому времени прибыли наши лошади с Кубани и приехали в Темир-Хан-Шуру гвардейские офицеры: Абаза, Феншау, Бонтан, адъютант Паскевича, Аничков и прусской службы капитан барон Гиллер. С весны еще в разных отрядах изучали Кавказскую войну прусские офицеры: Гиллер, впоследствии павший дивизионным генералом под Садовой; Герсдорф, во Франции убитый в 1870 году, и Вердер, под Бельфором разбивший армию Бурбаки. Под прикрытием трех батальонов с половиной и двухсот казаков двинулись мы в первых числах октября через Зыряны в Аварию. Дорога от Темир-Хан-Шуры вела сначала в гору, потом по Бурундух-кальскому ущелью спускалась в долину Койсу, перешагнув реку, углублялась в Балаханское ущелье и, поднявшись на Арахтау, мимо Моксохо и Коха, пролегала до Хунзаха по совершенно ровному месту. Переправу через Койсу обороняли Зырянское, неприятелем нетронутое, укрепление. Дорогу от Темир-Хан-Шуры в Зыряны крепко замыкала Бурундухкальская башня, несмотря на малочисленный гарнизон — 40 человек при одном офицере. Занимая перевал над самым спуском в тесное семиверстное ущелье, огороженное крутыми, в редком месте доступными скалами, это укрепление защищало так называемые «лесенки» — каменные кладки на глубоких водомоинах, которые раскидав, дорога становилась положительно непроходимою для лошадей и для вьюков. От Бурундухкальского перевала пролегала еще нагорная дорога в Араканы и дальше до Гоцатля на соединение с дорогой, шедшей к этому пункту из Темир-Хан-Шуры мимо Дженгутая, Аймяков и Гергебиля. Кроме того от Аймяков можно было пройти до Бурундухкальской башни по весьма трудной пешей тропинке, по которой в крайнем случае однако можно было провести и лошадей. Для того чтобы понять наши последующие ошибки, крайне необходимо удержать в памяти указанное направление вышеприведенных дорог. На четвертые сутки дошли мы до Хунзаха, имев только в Балаханском ущелье самую незначительную перестрелку, по случаю которой мне довелось пруссаку Гиллеру несколько прояснить глаза насчет Кавказской войны. Переправив войска через Койсу возле Зырянского укрепления на летучем пароме, мы очутились перед стеной отвесных скал, заграждавших нашу дорогу. Казалось, дальше пути не существовало. Гурко поручил мне с авангардным батальоном открыть, занято ли неприятелем Балаханское ущелье, причем Гиллер выпросил позволение отправиться со мной. Повернув налево, вверх по реке на расстоянии пушечного выстрела от переправы, нашим глазам пред- Стр.
331 ставилась в надбрежных скалах узкая, издалека едва приметная трещина, через которую приходилось войти в постепенно расширявшееся ущелье. Остановив батальон на несколько мгновений, я распорядился выслать авангард из одного взвода и боковые прикрытия направо и налево, которым приходилось лезть в гору. Гиллер взглянул на меня вопросительно. —
Je prends mes precautions, en cas que 1'ennemi voudrait nous disputer le
passage. —
Comment? Des precautions? Mais ici toute guerre doit fmir. —
Ici, elle va seulement commencer.[ii] Исполнив приказание, батальон вступил в ущелье. Четверть часа мы прошли без выстрела, нигде живой души, одни громадные скалы безмолвно глядели на нашу маленькую колонну, змеившуюся чуть приметною черною полосою вдоль подножия их; пустынная тишина нарушалась только мерным гулом солдатских шагов да изредка брякнувшим ружьем. Гиллер насмешливо на меня поглядывал. Вдруг на одном шпиле вспыхнул маленький дымок, потом другой, третий; ружья в боковых прикрытиях и в авангарде отозвались, скалы задымились, раскаты выстрелов разнеслись по воздуху; над нашими головами просвистала шальная пуля и глухо ударилась о камень. Гиллер выпрямился, внимательно стал следить за стрелками, вглядываясь, как они взбирались по головоломной крутизне, как разом, когда нужно было, сбегались в кучу, рассыпались, прилегали за камни, и вновь выскакивали, стараясь выбивать неприятеля из всех мест, с которых ему удобно было стрелять в колонну, двигавшуюся по дну ущелья. —
Vous avez eu raison, — сказал
он, — a
present je viens d'acquerrir la conviction qu'il у
a bien des choses qu'on peut apprendre chez vous au Caucase.[iii] Случай этой отнюдь не следует считать единственным примером, обратившим на себя внимание наших прусских гостей. Многим приемам малой войны научились они от Кавказцев, привели их в систему и завели у себя, приладив к своим порядкам; а мы, тем временем, пренебрегая своим собственным опытом, того и глядим как бы что перенять у других, не разбирая, годится ли оно для нашей Стр. 332 почвы, и поэтому многое из перенимаемого нами так часто не приходится по мерке на широкое русское туловище и без пользы его жмет и гнетет, несмотря на его заветную способность притерпеться ко всему, что судьба ни пошлет. Далеко не радостна была картина, представлявшаяся нам вдоль дороги. Развалины русских укреплений, развалины аварских аулов, истребленные посевы, уничтоженные сады, бесплодный камень и безлюдная пустыня окружали нас со всех сторон. В совершенно безлесной, скалистой Аварии посевам не было другого места кроме на уступах искусственно устроенных по крутым скалам гор и засыпанных растительною землею, которую аварцы издалека привозили на ослах или приносили на своих плечах. Небольшое число фруктовых дерев, повитых виноградными лозами, да в тени их посеянная кукуруза давали жителям скудное дневное пропитание; лошадей имели одни богачи, коровы считались редкостью, и главное богатство аварцев составляли довольно многочисленные стада полудиких коз. Буквально Шамиль исполнил свою угрозу — «истребить аварские аулы, вспахать место и солью его засеять» — и коли не солью, то действительно засеял золой и пеплом и полил аварскою кровью. Посреди Аварской пустыни один неприступный Хунзах стоял живым еще сторожем ханства, стертого с лица земли, ханства недавно еще господствовавшего над целым Дагестаном и перед которым трепетали Грузия и Персия. Трое суток пробыли мы в Хунзахе, осмотрели его со всех сторон, и все видевшие его, не исключая Владимира Осиповича, наглядно могли убедиться, как легко было защищаться в нем от самого сильного неприятеля и как трудно было удержать его на зиму в нашей власти. Не от неприятельского оружия гарнизону непременно бы пришлось бежать из него от голода и холода: так Шамиль опустошил Аварию. Он не довольствовался разорением сел и уничтожением кукурузных посевов; все, даже фруктовые деревья, были порублены, и стенки, поддерживавшие по горам плодоносную землю, были раскиданы, после чего горные потоки окончательно довершили дело разрушения, начатое людскими руками. Эту-то Аварию Пассек предлагал заселить русскими мужиками! Из Хунзаха прошли мы к Гергебилю, соединившись в Гоцатле с Аргутинским, который давно уже просил отпустить его обратно в Казикумых. Советовали Владимиру Осиповичу не соглашаться на это требование и Аргутинского с его отрядом удержать в окрестностях Гергебиля, пока не обнаружатся дальнейшие намерения Шамиля. — Сомнению не подлежало, что Шамиль не ограничится своими первыми удачами и, вытеснив русские войска из Койсубу и Аварии, Стр. 333 постарается вслед за тем очистить от них Прикаспийские ханства, Мехтулу и Шамхальство[iv]. Дорогу заслоняли: в Шамхальские владения Зыряны и Бурундухкальское укрепление, в Мехтулинское ханство — Гергебиль. Сообщение из Темир-Хан-Шуры к Зырянам, благодаря Бурундух-Кале, находилось в наших руках, а с Гергебилем преграждалось высоким Кутижинским хребтом, прорезанным глубокою и неимоверно-узкою расселиной, носившей название Аймякского ущелья, для обороны которой, с любого конца, достаточно было полусотни ружей. Очевидно первые неприятельские удары должны были обрушиться на один из этих двух пунктов, вероятнее на Гергебиль чем на Зыряны; посему и казалось необходимым кроме гарнизона в соседстве его иметь еще отряд, способный сохранить сообщение с Темир-Хан-Шурою, на которую опирались все наши силы в Северном Дагестане. Хитрый, изворотливый, малообразованный князь Аргутинский-Долгорукий (почему Долгорукий никогда не мог понять ни дознать) хорошо понимал, что нас ожидало, но это разве могло его тревожить?.. Гергебиль состоял в районе войск, действовавших в Северном Дагестане, а он, Аргутинский, командовал в Среднем Дагестане — и чем хуже у нас, тем лучше для него, значит, тяга нам не по силам, плошаем, а он мастер своего дела. Пользуясь авторитетом, который, как закавказскому уроженцу армянского происхождения, ему давали знание края и народного языка, он так убедительно умел доказать необходимость вернуться в Казикумых, откуда до него будто бы доходили самые тревожные слухи, что Владимир Осипович не устоял и его действительно отпустил. «Не могу же я, — говорил Гурко, — на свою шею взять ответственность, ежели, как Аргутинский доказывает, из-за долгого его отсутствия в Казикумыхе повторятся бедствия, постигшие Северный Дагестан?» Это была наша первая ошибка, не миновавшая горестным образом отозваться на Гергебиле. От весьма слабо укрепленного Гергебиля (постройки состояли из нижнего укрепления, имевшего вид с горжи замкнутого люнета, и из верхнего редута на одну роту, занимавшего командующую высоту; рвы были очень неглубоки, бруствер сложен из камня на глине) мы двинулись в Темир-Хан-Шуру, усилив гарнизон двумя ротами; этим укрепления не спасли, а только на триста человек увеличили число бесполезных жертв. Вернувшись в Темир-Хан-Шуру, Владимир Осипович, вопреки тому, что ему довелось видать и узнать во время своей невеселой Стр.
334 Аварской прогулки, уступил мнению Клуке. С общего согласия было решено (смутили его слова «честь русского оружия не допускает отдать врагу торжество победы») удержать Хунзах, усилив еще двумя батальонами бывшие в нем десять рот, батальоном занять Балаханы, и начальство над войсками в Аварии поручить Пассеку, следуя пословице: заварил кашу, сам и расхлебывай. Этого Пассек только и домогался: хотелось ему покомандовать хоть насколько недель, сколько позволит Шамиль; завязать дало, написать громкую реляцию, получить награду, а там хоть трава не расти. Как он рассчитывал, так и сбылось; а какая беда солдату от того приключилась, стоит ли принимать в расчет — на то и солдат, чтобы ему кости ломали! Когда Пассек уехал в Аварию, казалось, для нас настало время отдыха, но нам нисколько не удалось им воспользоваться. Шамиль не спал и нам дремать не давал. В начале октября, отбитый от Андреевой деревни, Кумыкского селения возле крепости Внезапной, в конце того же месяца он стал готовиться к новым предприятиям. Сведения, добываемые лазутчиками, были крайне разноречивы: одни показывали, что он намерен двинуться на Юг, другие доказывали, что все его приготовления стремятся к набегу на Кизляр или на одну из казачьих станиц по низовью Терека. Казалось, скорее позволено было опасаться за Дагестан, чем за Терскую линию: на Тереке Шамиль мог рассчитывать на один временный, очень неважный успех, а в Дагестане он преследовал глубокую политическую мысль подчинить своей власти все мусульманское население от берегов Каспийского моря до снегового хребта. Владимир Осипович однако заблагорассудил более вероятным признать первое предположение, что и заставило его 22 октября двинуться к крепости Внезапной. Отряд наш состоял из двух батальонов, четырех орудий и нескольких сотен линейских и донских казаков. На берегу Сулака, около Султан-Янги-Юрта простояли мы дней пять в ожидании более положительных известий о неприятеле, а потом перешли за реку и, кажись, без определенной цели стали ходить взад и вперед между Внезапною, Амираджи-Юртом и Кази-Юртом. Погода, теплая в первые дни нашего похода, вдруг изменилась: сначала пошел проливной дождь, потом стало снежить и наступили сильные ночные морозы. Выступили мы на легках: во всем отряде один Гурко имел небольшую палатку. Солдаты и офицеры располагались бивуаком под открытым небом, в грязи или на мерзлой земле. При беспрестанных переменах места не доставало времени, да и не Стр. 335 из чего было строить шалаши в голой степи, в которой нельзя было добыть полена дров, и принуждены были кизяком поддерживать лагерные костры. Все одинаково подвергались мокроте и холоду, но более других мне, грешному, приходилось страдать. Когда мои прочие товарищи, укрывшись шубами и бурками, ночью спокойно отдыхали, именно тогда наступало для меня время настоящей пытки. Бывало, будят каждые полчаса — приехал лазутчик, привезли летучку: стряхнув теплую шубу, встаешь, читаешь, выслушиваешь бесконечный рассказ прискакавшего горца, идешь генералу докладывать. Приподымет он голову, выслушает, отдаст приказание или просто скажет: распорядитесь как сами знаете, да и нырнет под шубу; а мне приходится отвечать, писать уведомления в десять различных пунктов и войскам передавать генеральское приказание. Ложимся мы с писарем на бурку, разостланную возле горящего костра, чернильницу ставим в горячую золу и, дрожа всем телом, над углями отогревая чернила, леденеющие на пере, выводим на бумаге ряды букв чудовищного вида. Бывало, только что кончишь работу, ляжешь и начнешь проникаться приятною теплотою, а тут снова зовут — опять донесение, опять лазутчик или нарочный, опять подымайся, выслушивай, докладывай и пиши. Признаться, невмоготу приходилось. . Сколько помнится, 29 октября стояли мы близ Султан-Янги-Юрта, в одну морозную ночь разбудил меня зловещий топот быстро скакавшей команды; почуял я, что мне готовится работа, а вставать не хотелось: под буркою лежать было так тепло и уютно. Казаки из отряда Евдокимова, стоявшего на нашем сообщении с Темир-Хан-Шурою, привезли конверт от генерала Клуке. — Извольте вставать, — на ухо крикнул мне писарь, — на конверте надписано: секретно и весьма нужное. Нехотя я поднялся, распечатал, прочел и зашагал к генеральской палатке. Гурко привык узнавать мою походку. — Что нового? — раздалось из-за жиденькой полотняной стенки. — Донесение от Клуке и очень важное. — Что такое? — говорите скорей! — Шамиль спустился с гор и обложил Гергебиль; в сборе у него, полагают, находится до десяти тысяч, и кроме того он привез три полевых орудия, из которых обстреливает укрепление. — Нехорошо! — Сам так думаю. — Тотчас же дайте знать Фрейтагу, в Ставрополь и в Тифлис, а нашему отряду прикажите быть готовым выступить с рассветом. Стр. 336 Заря не занялась еще, как наши батальоны уже дружно шагали по мерзлой степи; а мы, не дожидаясь их, с сотнею линейцев на полных рысях неслись в Темир-Хан-Шуру.
[i] А мои дети? ...О! Гражданское мужество — великое дело, не каждый, кто хочет, его имеет! (фр.) [ii] — Я принял свои меры предосторожности на случай, если бы неприятель захотел воспрепятствовать нашему проходу. — Как?
Предосторожности? Но здесь всякие
военные действия должны закончиться. — Здесь они-то только и начинаются, (фр.) [iii] — Вы были правы... Теперь я получил доказательства того, что у вас на Кавказе можно многому поучиться, (фр.) [iv] Точнее Шам-ханство, по ханскому роду из Шама (Дамаска).
Оцифровка и вычитка - Константин Дегтярев, 2004 Текст
соответствует изданию: |
|