Франсиско де Миранда. Путешествие по Российской империи

7 октября [1786 г., по новому стилю[i]]. Ранним утром погода прояснилась. Мы приготовили горячий завтрак и в десять подняли паруса, при слабом северо-западном ветре. К четырем пополудни находились примерно в пяти милях от Херсона, и ввиду отсутствия ветра на берег были высажены люди, которые вчетвером при помощи каната тянули судно. Таким образом, к наступлению темноты добрались до карантинного барака, в 30 милях от пристани Глубокой[ii].

Казалось, предстояло провести еще одну ночь на борту, но явился комендант и весьма учтиво предложил сойти на берег, предоставив мне в качестве жилья дом, где все оконные стекла были выбиты, а двери не запирались. Милостиво предоставлены стул, подсвечник и сальная свеча. Выручил лишь мой тюфяк.

8 октября. Наутро пришел упомянутый комендант Гиорги Бау — грек по национальности, кавалерийский лейтенант на русской службе, — дабы узнать, есть ли у меня какие-нибудь письма, паспорта и т.п. Я отдал ему те, что имел на имя генерала Репнинского, императорского консула Розаровича, негоцианта г-на Ван-Шутена[iii] и т.д., вместе с моими паспортами.

Немного погодя зашел поговорить со мной французский коммерсант г-ну Ру, также только что попавший в карантин. Он по-соседски предложил свои услуги, и я провел непродолжительное время в его обществе, равно как и в компании капитана Мельхиори[iv], которого тоже встретил здесь.

Вечером немного почитал и — спасибо моему тощему тюфяку и приобретенному в Вене полушубку.

9 октября. Утром меня посетил вице-консул империи, наговоривший кучу любезностей от имени г-на Розаровича, прикованного к постели приступом подагры, а также г-на Ван-Шутена, каковой появился к вечеру и в самой искренней манере предложил свои услуги. Он заверил меня, что если бы командующим оставался Репнинский, то карантин продолжался бы очень недолго, но вновь назначенный генерал Текели — человек иного склада. Хорошие вести для того, в чьем распоряжении лишь тощий матрас на полу да лужа застоявшейся воды возле двери, при отсутствии оконных стекол и какой-либо защиты от холода, который уже довольно основательно дает о себе знать.

10 октября. Сегодня перебрались в тот дом, где жил Мельхиори, вернувшийся на свой корабль. Но он немногим лучше, не говоря уже о риске свернуть себе шею при входе, взбираясь на перекладину, наподобие курицы.

Получил от г-на Ван-Шутена стол со стульями и изрядный запас вин, чая, сахара, масла, рома, сыра, сельдей, окороков, лимонов и т.д. Так что в результате объединения моих припасов с таковыми г-на Ру положение в этом смысле улучшилось. Мой грек Никола[v] решился составить нам компанию, и мы хорошо поужинали, весело проведя время.

Спанье на полу и в сырости вызвало у меня легкие боли в пояснице.

И октября. Сегодня пришел осмотреть это жилище некий господин с таможни, пообещавший завтра обязательно вставить оконные стекла, но я предусмотрительно велел принести бумаги и принялся за работу. Наши трапезы умеренны, и г-н Ру весьма общителен. Он в течение долгого времени жил в Лондоне и свободно говорит по-английски.

Крайне увлечен чтением «Порнографа, или Мыслей по поводу регулирований проституции» г-на Ретифа де ла Бретонна[vi]. Боже мой, какие познания по сему предмету, касающиеся древности и современности! А различные содержащиеся там наблюдения чрезвычайно любопытны и интересны. «Мимограф, или Протестантский театр», «Гинеграфы, или Женщины-протестантки» того же автора, несомненно, занятные книги. Обед с участием нашего Николы был превосходен, а главным за столом являлся г-н Ру — истинный эпикуреец.

13,14,15,16 17,18,19 и 20 октября. Весь день и отчасти вечер был занят тем, что записывал в дневник те фрагменты, кото-

рые из-за быстроты передвижения или болезни вынужден был хранить только в виде кратких пометок.

Погода стоит еще умеренная — на наше счастье, ибо для починки окон никто так и не явился, и лишь вставили два стекла в спаленке, где я ночую. Тут полно крыс, просто бедствие, и множество змей, которые ползают повсюду... Черт бы побрал эту мерзкую тюрьму!

Трое греков, только что прибывших в карантин, подкупили сержанта караула и провели три дня в Херсоне, о чем комендант поста понятия не имел. Но в конце концов это стало известно, их схватили и водворили обратно в карантинный барак. Сержанта разжаловали в рядовые, а солдат прогнали сквозь строй. Теперь на основе опыта я еще больше убежден в бессмысленности устройства карантинов по методу, применяемому в настоящее время во всей Европе:

21, 22, 23, 24 и 25 октября. Неустанно корпел над дневником. Мне нанес визит г-н Ван-Шутен вместе с английским дворянином, приехавшим из Риги. Сей друг не перестает снабжать нас провиантом, так что в этом отношении все обстоит прекрасно, и друг Ру — настоящий эпикуреец — извлекает всю возможную выгоду, к общей пользе.

В один из таких вечеров названный командующий войсками Текели побывал здесь, чтобы выяснить, чего не хватает, но лучше так и не стало. А хуже всего то, что он лишил таможенников возможности кое-то подправить, хотя они уже собирались это сделать.

26, 27, 28, 29, 30 и 31 октября. Дневник, и снова дневник, особенно — восполнение пропусков, оставшихся после Рима[vii]. Наконец удалось достать лавку для спанья, где я расстелил свой тюфяк, ибо, кажется, эти люди придерживаются принятого в Польше обычая: если кто-либо остается на ночлег в чужом доме, то должен приносить собственную постель. Г-н Ван-Шутен продолжает присылать нам превосходную еду и даже наилучший токай, без чего заточение было бы нестерпимым.

Меня посетил императорский консул Розарович, рассыпавшийся в комплиментах и извинениях за то, что из-за болезни не приходил раньше. Он сообщил, что, когда обратился к Текели по поводу меня, тот ответил, будто обязан доложить в Петербург о

плохих условиях, в коих содержатся те, кто попадает в карантин, но не властен сократить продолжительность нахождения там. Как будто бы... он дожидался приказаний двора, чтобы отремонтировать дом, находящийся в состоянии, не пригодном для обитания, подобном нашему! Несчастные грузинские рабыни, только что прибывшие из Константинополя по требованию России как ее подданные: одна из них на сносях, и дай Бог, чтобы мать не умерла раньше от холода.

21-го уже выпал снег и подморозило, что делает сию дьявольскую ситуацию почти невыносимой. Эта проникающая стужа ничуть не похожа на североамериканскую, сравнительно мягкую и терпимую.

В последний из этих дней выпустили моего сотоварища г-на Ру, которого в десять часов утра, после того как он надушил свою одежду и даже баулы (Бог ты мой, какая нелепость!), отправили в Херсон. Меня же, жившего рядом и покинувшего Бююкдере[viii] одновременно с ним, еще не отпускают.

Из того, чему я научился у сего славного эпикурейца, одно — это как отгонять мух, чтобы они не садились на поверхность какой-либо жидкости: надо положить в нее кусок пробки. А другое — дабы, когда режут лук, его сок не ел глаза, следует насадить на острие ножа кусочек хлеба, и действует безотказно.

Приходил ко мне, вместе с консулом Польши, г-н Кадоган[ix], раньше меня выехавший наземным транспортом из Константинополя с намерением осмотреть Крым. Но наступившее между тем сильное похолодание побудило его отказаться от продолжения путешествия. Завтра он отправляется в обратный путь до Вены, в поисках лекарства для своего глаза, которого, боюсь, может лишиться. На польской границе ему пришлось провести в карантине всего шесть дней.

Я подвергся серьезной опасности угореть, так как, спасаясь от холода, мы вынуждены по необходимости топить углем, ибо печки подобны печам для обжига кирпича, в каковых, чтобы разогреть их, нужно поддерживать огонь в течение восьми дней. В итоге, когда вечером ложился спать, мне стало совсем плохо и затошнило. Так что, если бы немедленно не открыл все двери и окна, чтобы проветрить, то умер бы от удушья! «Felix qui potuit rerum cognoscere causas!»[x]

3, 4 и 5 ноября. В эти дни дул южный ветер, так что температура воздуха такая, как весной. Чертовы перепады!

У меня побывал друг Ру, который жалуется, что иностранцы не пользуются в Херсоне никакими удобствами, даже если располагают нужной суммой денег. Г-ну Бау, производящий впечатление большого пройдохи, рассказывал мне байки о жене доктора, которая выглядит статной молодкой и слывет тут красавицей.

6 и 7 ноября. На этих днях дул ужасный северный ветер со снегом, обледенением и т.д., и был такой мороз, что чуть не погибли только что родившая несчастная рабыня и ее ребенок. Я послал ей вина и одеяло — все, что сумел, ибо нечем даже развести огонь, так как карантинная шлюпка не может плыть из-за непогоды. Если бы случайно не осталось немного хлеба и риса, к прочим неудобствам добавился бы также голод. Да здравствуют мудрые предписания! В конце концов ночью пришлось разломать ящик, служивший мне для других целей, и таким образом мы слегка согрелись. Поверит ли кто-нибудь, если рассказать об этом? Снаружи не видно ни души.

8 ноября. Сегодня погода установилась, и меня посетили друг Ван-Шутен и мой компаньон Ру, которые вместе с русским офицером гарнизона пришли предупредить, что завтра утром я покину это адское место. Дай-то Бог.

Вечером из Глубокой прибыл капитан императорского флота Мельхиори, в надежде тоже уехать завтра. Он сообщил о необычайных холодах и о тяжелейшем положении, в каком находятся в тех краях военные и торговые суда.

9 ноября. Сегодня в девять часов утра принесли мой пропуск, или разрешение покинуть карантинный барак, а вскоре явился г-н комендант Бау с пожеланиями счастливого пути. Потом я попил чаю и собрал свой скарб в дорогу... Немного погодя прибыл друг Ру, около десяти мы вышли и с немалым трудом (из-за сильного мороза) переправились через реку. Затем пришлось целый час прождать на холоде повозку, чтобы отвезти вещи на квартиру.

В час дня отправились к консулу Розаровичу, который уже разыскивал нас утром. Мы застали его за столом, пообедали вместе, после чего еще долго сидели в гостях. Там я познакомился с г-ном Аренсом, братом константинопольского[xi] и здешним вице-консулом империи. Позднее направились в дом г-на Ван-Шутена,

который принял меня радушно и любезно. Пробыли там до вечера и вернулись домой, то есть в дом г-на Ру, сумевшего устроить так, чтобы мы жили вместе. Починили кровати, насколько было возможно, выпили по стакану пунша и легли спать.

10 ноября. В десять утра вместе с г-ном Розаровичем посетил командующего войсками Текели — хорвата по происхождению, который, будучи младшим офицером, отличился отвагой и воинской доблестью в войне с Пруссией, а в последнее время — с Турцией. Это человек крайне немногословный, внешне весьма импозантный. Он заверил меня в своей дружбе и уважении.

Оттуда направились к заместителю командующего князю Вяземскому[xii], но не застали его дома, равно как и г-на Корсакова — начальника крепостных сооружений, ведавшего их строительством, и г-на Мордвинова — начальника морского арсенала и военного флота[xiii].

Обедали у г-на Розаровича, где за столом собралось многочисленное общество коммерсантов, или, во всяком случае, людей, называвших себя таковыми, также присутствовала его жена, по происхождению гречанка из Смирны. Вечером возвратился домой, и было дьявольски холодно.

И ноября. Сегодня сидел дома, так как погода сквернейшая и улицы Херсона стали непроезжими из-за грязи не меньше фута глубиной. В полдень Розарович прислал карету, и я обедал у него. Собравшееся там общество не расходилось до вечера, а потом меня отвезли домой, где я выпил чашку чая, чтобы согреться, ибо холод невыносим. Когда льет дождь, улицы совершенно непроходимы.

12 ноября. Поджидал г-на Жана Поля Ван-Шутена, который должен был приехать в экипаже, дабы отправиться в греческую церковь. Но он так и не появился до часа дня, и тогда мы пошли прямо к нему обедать. Там было много гостей, в том числе генеральный консул Польши г-н Саллоцкий и г-н Бенсон — англичанин по национальности. Просидели до вечера, а затем отправились домой.

13 ноября. В полдень заехал г-н Ван-Шутен, и мы нанесли визит архиепископу Евгению Вульгарису[xiv], греку по происхождению и уроженцу Кефалинии, человеку образованному и в высшей степени обходительному. Он — автор изданного ранее «Хронологического очерка древних народов, населявших побережье Черно-

го моря». Пообедали у Ван-Шутена. Общество не расходилось до вечера, а затем вернулся домой.

14 ноября. Не могу найти слугу, который бы мне прислуживал. Приходил один итальянец, но оказался негодным, и пришлось его рассчитать. Погода вся хуже: дождливая и холодная.

Обедал у Розаровича, где пробыл до вечера, а потом, вместе с его женой, отправились к князю Вяземскому (который, как и остальные, немедленно нанес мне ответный визит), проявившему исключительную предупредительность и рассказавшему о своих путешествиях по Испании. Княгиня — сестра О'Рейли, капитана полка «Иберния»[xv] и племянника прославленного О'Рейли[xvi]. У нее очень приветливый характер и чрезвычайно приятная внешность. Были там также князь Долгоруков[xvii] и княгиня, его жена (она еврейка по происхождению, и чтобы выйти замуж, ей пришлось креститься, благодаря чему, да еще приданому в 50 тысяч рублей, она стала вполне хороша для этого). Мы поужинали, и в полночь я отправился домой.

15 ноября. Сегодня сквернейшая погода, и ходить по улицам было ужасно. Обедал у князя Вяземского. Составилась партия в вист. Потом поужинали, и я поехал с полковником Текутьевым[xviii], служившим в Херсоне. Он оказался столь любезным, что отвез меня домой в своей карете.

16 ноября. Утром с г-ном Розаровичем посетили Старо-Оскольский полк (его командир князь Цицианов[xix]), расквартированный в окрестностях города. Полковник принял нас в своем бараке, а затем приставил к нам капитана в качестве сопровождающего при осмотре остальной территории. Холод был такой противный, что консул не выдержал, и мы вернулись к нему домой обедать.

17 ноября. Опять плохая погода, но все же вместе с г-ном Бенсоном осматривали крепостные сооружения, подчас погружаясь в грязь по щиколотку. Посетили дом полковника Корсакова, который проявил к нам величайшее внимание, предоставив в наше распоряжение лошадей английской породы и слугу, чтобы сопровождать нас. Побывали также в находящемся там старинном артиллерийском парке, где примечательны три бронзовые пушки времен Петра Первого (1722 г.), которые поистине и в наши дни не отлили бы лучше и с большим вкусом.

После направились к крепостной церкви — небольшому, но вполне приличному строению. Его пропорции имеют изъяны, так как купол расположен слишком низко. Множество изображений святых обоего пола, ибо греки, не признавая изваяний, на самом деле возмещают их отсутствие своей мазней.

Наконец в час дня мы ушли, и я отправился обедать к Розаровичу, где познакомился с казачьим полковником на российской службе по фамилии Денисов[xx], одетым по форме и с написанным на лице чувством собственного достоинства, столь характерным для этой нации.

Затем вместе со всей семьей [консула] направились смотреть выступление фокусника, чье представление продолжалось до девяти часов.

18 ноября. Утром заходил владелец нашего дома, помощник начальника таможни, грек по национальности, чье имя Хуан Петрович (ведет свой род от Лонгинов, из города Эги[xxi], в Македонии), показавшийся мне человеком весьма приятным и любезным.

Обедал у полковника Корсакова, который каждую субботу приглашает на обед своих друзей. Он послал за мной карету, ибо было очень грязно. Там я застал многочисленное общество, и в числе других маркиза д'Агессо, удостоенного голубой ленты французского ордена. Он прибыл из Петербурга и следует в Константинополь с намерением посетить Грецию. Мы долго беседовали об ее древностях, и на меня произвели впечатление его образованность и приветливость. С ним были г-н де Курноль (кажется, врач) и г-нФулон (нечто вроде секретаря).

Г-н Корсаков показал солдата в артиллерийской форме, которая мне очень понравилась: каска или шапка в греческом стиле, изготовленная из латуни, дабы выдерживать сабельные удары, а также взрыватели на плече. Короткая шпага с широким лезвием и острием, каковые служат солдату для разных целей. В общем эти войска обмундированы с большим вкусом, воинским изяществом и сообразно климату (на английский манер).

Обедали под музыку великолепного полкового оркестра. А потом я разговаривал с г-ном Корсаковым о военном искусстве, к коему он, мне кажется, имеет склонность и прекрасно в нем разбирается. Между тем остальные развлекались игрой в карты и лото, что является обычным времяпрепровождением в этой стране.

Когда стемнело, отправился с визитом к архиепископу Евгению, с которым имел продолжительную и приятную беседу на литературные темы. Он показал мне книгу форматом ин-фолио, только что присланную из Петербурга, содержавшую сделанный им греческий перевод Виргилия, и подарил другую свою вещицу под названием «Размышления о нынешнем критическом состоянии Оттоманской державы», написанную весьма разумно и со знанием дела. Указанный прелат был профессором университета в Лейпциге.

Потом вернулся домой и перечитал заметки де Тотта о татарах, которые, несомненно, составляют наиболее толковую часть его записок[xxii].

19 ноября. Сегодня меня навестил преосвященный Евгений, и мы беседовали до двенадцати. Отправился обедать к г-ну Ван-Шутену, где были разные люди, и в их числе некий Кайслер — немец, кассир г-на Антуана. У него недавно украли деньги, хранившиеся дома, но он проявил честность, признавшись, что взяли его собственные, а денег Антуана не тронули. Случай необычный в нашем мире.

Вечер провел у князя Вяземского, где пришлось сыграть партию в вист с дамами, а потом подали ужин, длившийся до полуночи.

По рекомендации господ Никельмана и Тортле нанял наконец слугу — ливонца (которому плачу 10 рублей в месяц на пропитание и прочие расходы).

20 ноября. Обедал с князем и милейшей княгиней Вяземскими, а потом по своему дневнику изучал маршрут и путевые заметки, относящиеся к путешествию в Константинополь, Грецию и т.д., которое он [Вяземский] думает совершить в будущем году.

К обеду у нас был российский майор, чьи заносчивость и легкомыслие вскоре позволили мне определить, что он француз (г-н де Клодель, из полка Цицианова)... [По его словам], англичане никогда больше не оправятся [от понесенных потерь]; не столь странным было утверждение, будто Франция, неизменно располагая меньшими силами (за исключением одного лишь сражения), в конечном счете всегда брала верх над ними. Черт бы побрал этих'французов!

Вечером был в гостях, а к полуночи вернулся домой, чтобы сделать записи. Но едва приступил, как явился мой хозяин г-н Ру,

крича и спотыкаясь, словно в припадке отчаяния. Сопровождавшие его господа Сассиньон и Дофине также были навеселе, но Ру совершенно не вязал лыка. Они снова принялись распивать пунш, не давая мне писать, и один Бог знает, как сумели добраться до своих постелей. А мой прославленный компаньон надоедал сетованиями по поводу того, что я не пожелал пойти на обед к Антуану (лично пригласившему меня), проявив тем самым пренебрежение к г-ну Ру, и прочим вздором. Так что пришлось отправить его спать, а я решил немедленно переселиться.

21 ноября. Наутро пошел к моему соседу Хуану Петровичу, специально чтобы выяснить, не может ли он снять для меня жилье, где угодно. Но это оказалось невозможным, так как квартир крайне мало.

Там встретил княгиню Джику — вдову князя Валахии и Молдавии, отравленного в Константинополе, откуда она уехала в Петербург. Императрица назначила ей пенсию в размере 2000 рублей, на которые княгиня намеревалась жить в этой стране. Одна ее дочь — как говорят, красавица — вышла замуж в Петербурге за маркиза Маруччи (венецианского грека из Эпира), а при ней остались две других дочери, два сына и три племянницы.

Итак, в этом прелестном хоре нимф да еще пятерых дочерей г-на Хуана П. мы обедали, словно в Афинах, ибо один я не являлся греком. Общество не расходилось до наступления вечера, который я провел у князя Вяземского, куда пришел вместе с г-ном Петровичем, чтобы представить его. Вечер там прошел в приятной беседе, а потом просидели за семейным ужином до двенадцати.

22 ноября. Пользуясь благоприятной погодой и хорошим состоянием мостовой, направился в крепость, и вместе с прекрасно знающим это место г-ном Бенсоном, которого там встретил, мы осмотрели все, начав с уже воздвигнутых земляных валов. В целом они показались мне грандиозными, прочными, пропорционально спланированными, за исключением слишком коротких линий обороны, вследствие чего расстояние между бастионами невелико. Из-за проливного дождя только что рухнул пороховой погреб. Качество строительных материалов, особенно кирпича, показалось мне неважным. Корсаков рассчитывает за два года полностью завершить строительство, начатое около двух лет назад. Сооружение должно иметь в окружности несколько больше двух верст.

Затем двинулись к дому, приготовленному для приема фельдмаршала и первого министра князя Потемкина, которого здесь ждут с часу на час. Его [дома] внешний вид оставляет желать лучшего, ибо сей господин [Потемкин] имеет обыкновение не платить работающим на него мастеровым, а потому все они стараются его избегать. Зал в том же доме, предназначенный для аудиенций императрицы, когда она прибудет в сей город, великолепен, хотя безвкусен и пропорции не соблюдены. Рядом разбит прелестный небольшой садик.

Оттуда мы попали в находящийся поблизости арсенал, окруженный укреплениями, которые его прикрывают и надежно защищают. Принимая во внимание, что он существует совсем недавно, поразительно, сколько кораблей тут построено и можно было бы построить еще, если бы не небрежение прежних должностных лиц. Стапели созданы самой природой на глинистой отмели, поднимающейся вверх от кромки воды; а на берегу выкопано нечто вроде батопорта[xxiii] с достаточным наклоном, таким образом, чтобы получились настоящие стапели, не требующие каких-либо усилий и легко запирающиеся. На них находятся в данный момент 80-пушечное судно в начальной стадии строительства, 66-пушечное, близкое к завершению, 50-пушечный фрегат, чья постройка уже значительно продвинулась, и другой такой же, только что начатый.

Я ознакомился с качеством работы и материалов, которые очень хороши. Какая великолепная древесина! Конструкция показалась мне точной копией английской, а корабли гораздо лучше наших и французских. Военные суда доставляются отсюда в Глубок при помощи камелей[xxiv], ибо глубина реки до указанного порта составляет семь футов. Между тем будет сооружен канал, предназначенный также для нужд торговли; его проект разработан, а строительство начнется в будущем году. На это уже отпущен миллион рублей, а глубина составит 14 футов.

Начальник арсенала и Управления[xxv] капитан 1-го ранга г-н Мордвинов — человек очень способный, и хотя молод (ему 33 года), успел побывать в Англии и с большой пользой объездил почти всю Европу, изрядно преуспев. Как жаль, что при таком складе характера он не отличается крепким здоровьем. Подобным же талантом, задатками и наклонностями обладает полковник Корсаков, с тем еще преимуществом, что совершенствовал свое

образование в Шотландии... Оба они — люди, которые сделали бы честь самой превосходной нации на земле.

Порядком устав, отправился обедать к Розаровичу, где после трапезы беседовал с немецким негоциантом г-ном Руттером, и тот со знанием дела поведал мне о Крыме, куда недавно ездил.

Вечером был у князя Вяземского, где собралось многочисленное общество. Провел там время до часа ночи, причем обнаружил, что князь и княгиня Долгоруковы чрезвычайно обходительны, и у них нет недостатка в образованности. В противоположность им жена коменданта г-жа Соколова изъясняется односложно и выделяется своей тучностью. А ей, как говорят, всего 26 лет. Князь Вяземский, в присутствии дам, рекомендовал мне поухаживать за ней и наставить изрядные рога ее мужу. Все засмеялись, а меня подобный совет покоробил.

23, 24 и 25 ноября. Выезжал в свет, то туда, то сюда. Потерпело крушение судно капитана Пацци, стоявшее на якоре поблизости и разбитое плавающими льдинами, так что весь груз затонул. В субботу вместе с князем и княгиней Вяземскими обедал у Корсакова, где общество, музыка и прочее немногим отличались от того, что было в предыдущие дни. Потом стали играть в карты, и я воспользовался моментом, чтобы потолковать о войне с этим образованным офицером [Корсаковым], после чего отправился к архиепископу, а затем домой.

26 ноября. Вместе с зашедшим за мной Ван-Шутеном побывали в церкви, где не было недостатка в публике. Хоровая музыка (единственно допускаемая) довольно приятна. Я вошел в святая святых, чтобы присутствовать на литургии. Бог ты мой, какой же неряха священник, служивший обедню! Он был в сапогах, способных вызвать отвращение и испакостить даже конюшню, — такие они грязные и загаженные. Напротив, архиепископ Евгений, находившийся там инкогнито, выглядел таким опрятным и благопристойным! Его лысина (когда он снимал митру) и борода придавали торсу законченный греческий облик, и казалось, что передо мной точный оригинал тех мраморных изваяний, какие нам оставили прославленные античные мастера Греции.

В заключение посетили г-на де Сассиньона, а также Тепер — второе по значению из здешних торговых заведений. Еще один визит нанесли генеральному консулу Польши г-ну Саллоцкому, ибо

здоровье бедняги сильно пошатнулось. Затем обедали у Ван-Шутена, где провели время до наступления темноты. День завершился обычной вечеринкой у князя Вяземского.

27, 28, 29 и 30 ноября. Сидел дома за письмами, рекомендуя князя Вяземского моим константинопольским друзьям г-ну Хейденстаму, графу Людольфу и г-ну Брентано[xxvi] (подарил ему также «Литературное путешествие по Греции» г-на Гиса, записки барона де Тотта, критические сочинения Пэссонеля и т.д., за что он очень благодарил), а еще известил их о моем прибытии сюда и о том, что, поскольку река уже начала замерзать, рискую застрять тут на всю зиму.

29-го обедал у Сассиньона, а потом поехали с моим приятелем Ван-Шутеном поглядеть на один из искусственных курганов, часто встречающихся в этой стране: их называют как по-русски, так и по-польски «могила», что означает «захоронение». Принято считать, будто казаки таким образом отдавали почести своим предводителям, сооружая на идеально гладкой равнине холмы, заметные издалека. В некоторых обнаружены скелеты, что подтверждает существование подобной традиции. Тот, который я видел, находится поблизости от крепости (так что его уже намеревались срыть), достигает в высоту примерно четырех-пяти туазов[xxvii] над уровнем моря и имеет конусообразную форму (наподобие тех, какие до сих пор можно видеть на равнине Марафон). С его вершины на закате мы могли различить на горизонте пять других, таких же на вид и той же конфигурации. Сопровождавший меня поляк уверял, будто в Польше есть множество подобных курганов, разбросанных по территории, прежде принадлежавшей казакам.

Затем — к князю Вяземскому на чашку чая. Там приятно провели вечер в разговоре с г-ном Мордвиновым о достопримечательностях Италии, кои он созерцал, обладая тонким вкусом и необходимыми познаниями. Князь же показал мне две небольших изящных копии — «Персидской Сивиллы» Герсино и чудеснейшего творения Доминкино из флорентийской галереи.

1 декабря. Отправился обедать к князю и княгине Вяземским, а потом с княжеским адъютантом г-ном Зельхорстом — молодым пруссаком лет 22-х — посетил полки, расквартированные в окрестностях. Прежде всего мы зашли, чтобы передать привет от князя Вяземского, к полковнику г-ну Найдхарду (немцу по нацио-

нальности), который снабдил нас официальным письменным распоряжением начальнику караула. Тот весьма обходительно и учтиво показал нам все — как внутри, так и снаружи.

В России полк — это, в сущности, небольшое селение со всем необходимым, чтобы существовать самостоятельно, а когда прикажут, тотчас же выступить в поход. Нет такой работы по механической части или в доме, для исполнения которой тут не имелось бы собственных мастеровых, отбираемых по мере прибытия новобранцев командирами рот по своему усмотрению. И самое необычное то, что каждый обучается ремеслу, не имея иного учителя, кроме палки, готовой обрушиться на его спину, если он не научится и не сделает того, что велено. Но необъяснимым образом названное средство действует безотказно.

Походные повозки, артиллерийский парк и прочее — все в наилучшем виде, равно как и лошади, составляющие полковое имущество. Каждая рота размещается в бараке, где у нас едва ли втиснулось бы 40 человек. Посредине находится плита с духовкой для выпечки хлеба, каковая одновременно служит печью, чтобы обогревать помещение. Нет стойки для хранения оружия и вообще ничего подобного. Тем не менее приятно видеть, в какой опрятности содержатся ружья, снаряжение и обмундирование. Последнее выдается лишь раз в два года.

Полк состоит из двух батальонов и имеет четыре бронзовых орудия трехдюймового калибра (полк Корсакова — 12-дюймовые) типа короткоствольных мортир. Батальону положены два знамени, которые вместе с войсковой казной должны всегда находиться в доме командира полка.

Жалованье, как видно из прилагаемых данных[xxviii], самое мизерное, а потому солдат редко ест что-либо, кроме хлеба с солью. Я попросил дать попробовать эту еду, и черный хлеб показался мне чрезвычайно кислым (впрочем, говорят, он не вреден). И немного совсем сырой капусты, чуть приправленной уксусом. Несмотря на этот скудный рацион, люди выглядят здоровыми и крепкими. Когда солдат трудится на общественных работах, он получает дополнительно пять копеек (рубль равен ста копейкам). Как только наступает его очередь нести службу, он берется за оружие, а вместо него работает другой. Таким образом он поочередно то становится под ружье, то орудует мотыгой.

Многие женаты, и такие сооружают себе хижину (наподобие пещеры), где ютятся с семьей, словно крысы. Где-то там есть люди, которые трудятся в кузницах, столярных мастерских и т.д. Офицеры каждой роты живут вместе в разделенном перегородками бараке, расположенном напротив солдатской казармы. Все эти строения либо глинобитные, либо саманные, либо дерновые. Крыша у них соломенная, а ее каркас сделан из прочного дерева. Православные не могли обойтись без церкви, и в ней столько святых обоего пола, что у каждого человека есть свой собственный, чье изображение хранится в ротном ковчеге.

Поскольку день был чудесный, мы еще посетили госпиталь, находящийся приблизительно на расстоянии одной мили от города. Он неплохо спланирован и построен, но из-за ощущаемого повсюду отвратительного запаха воздух внутри затхлый и показался мне даже зловонным. Чистотой и порядком госпиталь не отличается. Как мне сообщили, из каждого полка сюда направляют солдат, которым не хватает места в казармах, и на сегодняшний день таких насчитывается, помимо больных, от 300 до 400 человек.

Затем мы заглянули в дом, где устраиваются балы, власти же намеревались использовать его в качестве гостиницы. Он очень подходит для этого, но не нашлось никого, кто пожелал бы взяться за такое дело, ибо, как утверждают, русские офицеры никогда не платят. После ужина у князя пил чай и играл в лото. В это время с хозяином дома, игравшим за другим столом в карты, случился припадок и начались конвульсии. Пришлось перенести его в постель. Полежав три или четыре часа, он полностью пришел в себя. Все гости немедленно ретировались, и я, побыв довольно долго с княгиней, тоже удалился.

Дома застал господ Ру и Никельмана, доблестно распивавших пунш, причем первый был уже сильно пьян. Я предоставил им веселиться, а сам лег спать — единственное, что мне оставалось.

2 декабря. Пошел к князю, чтобы вместе отправиться обедать к Корсакову, но они [княжеская чета] не смогли пойти, так как немного прихворнули. Мне подали экипаж, и я поехал один. Там по обыкновению было людно, звучала музыка, а потом, сыграв партию в лото с хозяйкой дома и несколькими офицерами, я в той же карете вернулся в княжеский дом, где в избранном обществе просидели за ужином до часа ночи.

3 декабря. Обедал у князя в многочисленной компании дам и высокопоставленных офицеров, а после чая, отказавшись от игры в карты и лото, нанес визит г-же Розарович.

Там я провел время в беседе с неким Макьюзи — итальянцем, возглавлявшим итальянскую колонию в этой стране. Но на сегодня из 1300 человек едва осталось 250, а их руководителя чуть было не повесили... Прочих поселенцев — греков, немцев и т.д. — постигла, с незначительной разницей, та же участь, так что в Крыму живут теперь лишь около 300 греческих семей, а в Херсоне — 6. Из 400 тысяч татар, населявших, как говорят, Крым прежде, сохранилось всего 30 тысяч, остальных же обратили в бегство не только религиозный фанатизм, но главным образом дурное обращение с ними российских офицеров и случаи насилия над женщинами, которые для мусульманина суть самое святое.

Утверждают также, будто русские опустошили страну [Крым], вырубая даже фруктовые деревья и снося дома и мечети, чтобы обеспечить себя дровами. Некий адмирал-шотландец, по имени Макензи, для обжига известняка якобы использовал в качестве топлива вырубленные плодовые деревья.

Мой надоедливый компаньон г-н Ру напевал непристойные песенки дочерям Розаровича, девицам 14 и 15 лет, не считаясь с их невинностью и ставя под угрозу добрую репутацию. Будь проклята чертова французская натура и черт бы побрал того, кто свел меня с невоспитанным и несдержанным человеком.

4 декабря. Сидел дома и писал, а пополудни вышел поискать какое ни на есть жилье, ибо находиться вместе с таким типом, как Ру, уже просто неприлично. Со мной ходил с этой целью г-н Петрович, но так сразу мы ничего не сумели найти. Затем отправился к князю, и тот, случайно узнав, чем я занимался, весьма настойчиво предложил мне апартаменты у себя в доме, каковое приглашение я принял, дабы избавиться от столь гнусного общества. По возвращении домой обнаружил прилагаемую наглую записку г-на Ру[xxix], вследствие чего пошел ночевать к г-ну Петровичу, чтобы ноги моей больше там не было. Этот человек угостил меня ужином и всячески обхаживал. Я получил по заслугам за то, что нарушил данный себе зарок никогда не фамильярничать с французами.

5 декабря. Спозаранку вместе с моим добрым хозяином выпил свой шоколад и затем распорядился принести мой багаж, чтобы потом доставить его в дом князя Вяземского, где предназначенные мне покои уже успели протопить. За столом сидели вдвоем с княгиней, поскольку ее муж, равно как и все старшие офицеры гарнизона, по случаю именин императрицы, дня Св. Екатерины, обедали у командующего войсками генерал-лейтенанта Тёкели[xxx] (хорвата по национальности), и там были произнесены 12 тостов, сопровождавшихся орудийными салютами.

После обеда наш князь с рядом других офицеров вернулись домой навеселе и рассказали нам, что Тёкели выпил не меньше их (сей добрый старик чашками поглощает в неимоверном количестве водку с чаем, но плохо ему не становится). Первую здравицу провозгласили в честь императрицы, вторую — в честь великого князя и российской царской фамилии, а потом за каждого из присутствовавших генералов, за офицеров по родам войск, за офицерских жен, которых звали «Екатерина». Полковник князь Цицианов, чья супруга тоже носит это имя, судя по залпам артиллерии его полка, пил за здравие до двух часов утра.

Возвращая Ру его подлую записку, я приложил к ней ответ, проникнутый презрением.

6 декабря. Скверная погода, и потому я оставался дома, читая и наслаждаясь приятнейшим обществом.

7 декабря. Утром приводил в порядок одежду, какую тут принято носить, чтобы надеть ее в дорогу. Срок приезда князя Потемкина (который находится в Кременчуге) столь неопределенен и ненадежен вследствие загадочного молчания сего божества, что я уже решил больше не ждать его и отправиться в Крым.

После обеда поехал в княжеской карете с визитом к княгине Джика, чей дом расположен на территории крепости. Она встретила меня чрезвычайно ласково. Мы пили чай, а потом я направился к архиепископу Евгению и долго беседовал с ним на литературные темы.

8 декабря. Весь день провел у себя в комнате, делая записи в дневнике. Князь дважды заходил ко мне, предлагая подняться наверх, но, вполне утолив голод за 25 копеек, заплаченных одному греку, я упорствовал в своей решимости.

Я велел доставить сюда кибитку, купленную для путешествия за 15 дукатов[xxxi] (или 45 рублей), с тем, чтобы ее осмотрели и под-

готовили в дорогу. При помощи солдат отыскал человека, который сделает все это весьма основательно, очень быстро и за умеренную плату, тогда как там, в доме Ру, не мог найти никого, и все мне внушало отвращение. Сегодня впервые по прибытии в эту страну надел башмаки, ибо из-за мороза и скверных тротуаров все тут постоянно ходят в сапогах.

9 декабря. Завтракал с моими хозяевами (вчера утром у князя повторился такой же приступ, о каком я упоминал раньше). Каретный мастер сказал мне, что наладил кибитку и она вполне исправна.

В час дня я вместе с князем и княгиней отправились обедать к Корсакову, где застали обычное общество, звучала музыка и т.д. Я спросил полковника [Корсакова], как учат этих музыкантов, кои действительно вполне прилично исполняют любое музыкальное сочинение на разных инструментах. Он ответил, что в российских воинских частях единственным «учителем» или способом обучения обыкновенно является палка.

Беседовал там с одним итальянцем, уроженцем Пьемонта г-ном Поджо[xxxii], — офицером на русской службе (ранее — у крымского хана) и адъютантом генерал-поручика Самойлова (племянника князя Потемкина) — только что прибывшим из Петербурга, чтобы подготовить квартиру для своего начальника, недавно назначенного сюда командующим. Это означает, что, поскольку сейчас нет войны, старый ветеран Тёкели уже больше не нужен и фаворит хочет воспользоваться милостями, которые императрица пожелала бы оказать в связи со своим приездом. Названный офицер сообщил также, что отбытие государыни в Крым назначено на 2 февраля будущего года по ст. стилю, а князь Потемкин остается в Кременчуге, причем никто даже не знает, куда он оттуда направится. Этот человек [Поджо], по его словам, находился в Крыму при татарах, побывал в Константинополе, Греции и т.д. У него стройная фигура и хорошие манеры.

Потом последовали игры и в привычное время подали чай. Я сыграл с дамами партию в лото, продолжавшуюся примерно до девяти, и вместе с княжеской четой поехал домой. И странное дело — из-за густого тумана кучер посреди города сбился с дороги, и мы с трудом смогли отыскать наш дом. Просидели до десяти, затем я удалился к себе в комнату почитать.

10 декабря. Сегодня, в воскресенье, дом был полон старших офицеров гарнизона, обязанных в такие дни и по праздникам наносить визит вежливости своим командирам, причем полагается быть одетым согласно уставу, строго по форме. Частью ее является шарф или перевязь на прусский лад, и нельзя отрицать, что в целом эта форма сшита с большим вкусом, хотя выглядит скромно.

Они усвоили также манеру отдавать почести наиболее знаменитым военачальникам, присваивая им, по традиции римлян, прозвища в память о самых выдающихся сражениях, где те отличились, как например, Орлову — «Чесменский», Румянцеву — «Задунайский», Долгорукову — «Крымский». Награда, куда более ценимая, нежели любая другая, какую можно придумать.

Состоялся банкет на 30 с лишним персон, все — офицеры гарнизона. Я не вышел к столу, так как весь день был крайне занят, делая записи в дневнике. Вечером ко мне спустился князь и предложил подняться наверх, чтобы вместе поужинать, но я остался при своем решении, и в десять часов лег спать.

11 декабря. После завтрака вышел нанести прощальные визиты. Прежде всего — императорскому консулу, г-ну Ван-Шутену (которого не застал дома), Корсакову, и попутно заглянул в греческую церковь. Поскольку сегодня день Св. Андрея, там происходила торжественная служба (у них календарная разница в 11 дней по сравнению с нами, так что настолько они отстают), на которой я с удовольствием присутствовал. Потом — к Мордвинову, и долго беседовал с ним и его супругой, молодой 22-летней красавицей (дочерью английского маклера из Ливорно), а в час дня отправился обедать к Ван-Шутену и рассказал ему о происшествии с пустоголовым Ру.

Пообедав, нанял дрожки и поехал осмотреть «Сад императрицы», который Корсаков велел разбить в трех верстах отсюда. Дежуривший там офицер с большой предупредительностью показал мне все, и нет сомнения, что будучи посажен в равнинной местности, сад устроен со вкусом и знанием дела. Оранжерея, или теплица, где имеются различные экзотические растения, также содержится в полном порядке.

В сумерках добрался домой, ощущая озноб. Пили чай, до девяти играли в лото (я выиграл шесть рублей), а затем ужинали. Эти дрожки — единственная существующая здесь разновидность

наемных экипажей — чрезвычайно подвижны и дешевы (за поездку в любую часть города платят пять копеек), хотя открыты и не защищены от грязи, летящей из-под колес.

12 декабря. Отправился к генерал-губернатору и командующему войсками г-ну Текели, чтобы просить его выдать паспорт и распорядиться относительно моей поездки в Крым. Поскольку сей почтенный старец (он носит усы, за которыми тщательно ухаживает) едва ли изъясняется на каком-нибудь ином языке, кроме своего родного хорватского, в качестве переводчика меня сопровождал адъютант князя [Вяземского] г-н Зельхорст. Его превосходительство принял меня чрезвычайно любезно, а немного погодя прислал паспорт ко мне домой, куда я вернулся уладить кое-какие дела, увязанные с предстоящим отъездом.

После обеда по обыкновению играли в карты, и я обратил внимание на майора и полковника, с величайшей невозмутимостью проигрывавших в ломбер (а это самая модная игра) за один присест от 100 до 300 рублей. Вечер прошел как обычно.

13 декабря. В десять часов явился молодой Корсаков — майор артиллерии и брат полковника — чтобы повести меня в артиллерийский парк, который располагается в двух с небольшим верстах отсюда. Мы, конечно, воспользовались каретой, так как ударил мороз и страшно похолодало. По пути я заметил на близком расстоянии еще два могильника, или погребения, наподобие тех, о которых упоминал раньше.

По прибытии в парк, где насчитывается около 30 пушек, нас повели в подразделение, находящееся поблизости от артиллерийских орудий (в их числе была хорошо отлитая прусская пушка). Опрятность, бравый вид и крепкое сложение здешних солдат, безусловно, привлекают особое внимание. У часовых поверх форменной одежды были надеты обыкновенные тулупы из бараньего меха, суконные накидки, а на руках — перчатки (как принято в этой стране), без чего было бы невозможно вытерпеть стужу.

На обратном пути зашли к полковнику Корсакову, который был у себя в кабинете, и он дал мне свои заметки, относящиеся к Крыму и Кременчугу. Затем... он познакомил меня с планом крепости, где я обнаружил некоторые существенные отклонения от принципов и заповедей г-на де Вобана[xxxiii]. Главное из них касается оборонительных линий, которые Корсаков делает гораздо короче и

в пределах практической досягаемости ружейного огня, ибо сие оружие противник никогда не может вывести из строя, и оно тем эффективнее, чем ближе размещено. Куртина[xxxiv], правда, получается более короткой, но что за беда!

Равным образом размеры бастионов превосходят предусматривавшиеся упомянутыми правилами, а крепостные рвы лучше приспособлены к обороне силами имеющихся войск, дабы враг не мог образовать фронт большей протяженностью, нежели противостоящий ему; да притом преимуществом являлась и возможность защищать фланги, куртины и т.д. Все это свидетельствует о таланте исполнителя, который действительно производит впечатление человека основательного. Он показал мне также план города, на мой взгляд, весьма хорошо изготовленный.

С наступлением темноты мы наконец распростились, я вернулся домой в его карете (было дьявольски холодно) и провел время до полуночи в приятном обществе одной лишь княжеской четы.

14 декабря. Из-за нестерпимого холода и снегопада мы целый день не выходили. Пообедали дома, в семейном кругу, а под вечер явились гости — местный негоциант, уроженец Женевы г-н Фабр с супругой. Он человек неотесанный, французского склада, а она молода и недурна собой, но малообразованна. Недавно с ними случилось крайне неприятное происшествие: находясь вместе с одним другом и матерью жены в загородной усадьбе, на некотором расстоянии отсюда, они внезапно подверглись нападению грабителей-казаков. Муж кинулся бежать и спрятался в амбаре (или на чердаке), бросив на произвол судьбы жену и остальных. Друг же, пытавшийся сопротивляться, был избит и ранен. Госпоже Фабр связали руки и ноги, и Бог знает, что еще с ней сделали, равно как и с матерью...

С ними пришел начальник здешней таможни г-н Гибаль, француз с головы до ног (тот самый, что в бытность мою в карантине лично обещал починить окна). Он завел разговор о музыке, и вдруг его осенило послать за своей скрипкой. Принесли скрипку, и наш 50-летний гость пожелал аккомпанировать княгине. Но, черт возьми, как он фальшивил и скрежетал! Столь скверное времяпрепровождение завершилось, когда сей музыкант соизволил наконец замолкнуть. После ухода этих людей мы до одиннадцати часов наслаждались обществом княжеской четы Долгоруковых.

15 декабря. Мороз и снег — одно удовольствие, однако очень неприятен ветер, пронизывающий до костей. За столом были гости: капитан первого ранга на русской службе г-н Пристман, англичанин по национальности, и его жена, уроженка Брюсселя, одна из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел, но с выражением лица весьма безразличным и несколько наивным. Говорят, она превосходно играет на гитаре, но, будучи на сносях, естественно, не доставила нам этого удовольствия. Они только что приехали из Петербурга.

Потом по обыкновению уселись за карты, и я имел возможность побеседовать с начальником полиции г-ном Булгаковым, который, на основании данных своего ведомства, подробно рассказал мне об этом городе, где число жителей, по его словам, достигает в настоящее время 40 тысяч душ, а именно: 10 тысяч гражданского населения и в общей сложности 30 тысяч военнослужащих армии и флота. На сегодняшний день насчитывается свыше 1200 достаточно добротных каменных домов, помимо множества хибар, где ютятся самые бедные, и воинских бараков. Между тем в 1779 году тут не было ничего, кроме двух рыбачьих хижин.

Затем я имел продолжительную беседу с адъютантом Самойлова г-ном Поджо, служившим хану, когда русские овладели Крымом, и князем Долгоруковым, также находившимся там. Из этого разговора я извлек интереснейшие сведения: оказывается, русские заставили выехать оттуда 65 тысяч с лишним греческих и армянских семей (христиан, по их утверждению) с целью заселения Екатеринославской губернии. В результате Крым пришел в запустение, его земледелие сошло на нет, а тот край, который намеревались заселить, уже обезлюдел, ибо никто из этих несчастных бедняг там не остался: все они либо погибли, либо бежали в пограничные страны Азии. Возможно ли, что еще творятся подобные бессмысленные дела и что деспотизм не осознает пагубных последствий несправедливости и насилия? Тем не менее господин адъютант, — на мой взгляд, величайший подхалим или, может быть, полнейший невежда, — старался убедить нас, что это был выдающийся политический шаг, а также будто князь Потемкин по свойственной ему беззаботности поступал иногда необъяснимым образом... Будь проклята эта порода, аминь!

16 декабря. Снегопад, мороз и ветер усилились настолько, что мне показалось благоразумным остаться дома, чтобы писать и читать парижский «Энциклопедический журнал», откуда я узнал о почти полном отсутствии полезных книг, за исключением английских, а также о том, что «Мсье» уже готовы великодушно признать превосходство англичан... Браво!

Князь и княгиня уехали обедать к Корсакову, а я поел дома. Получил письмо из Пелопоннеса от моего друга консула Пауля.

17,18,19, 20, 21, 22, 23, 24 декабря. Всю эту неделю провел то тут, то там, беря у этих людей уроки военного дела и читая «Историю России в царствование Петра Великого» Вольтера, чей стиль и глубокомысленные замечания с каждым днем становятся мне все более понятны. Прочитал также записки генерала Манштейна о России с 1727 по 1744 г., сочинение в высшей степени любопытное, поучительное и написанное весьма рассудительно. По его словам, в правление императрицы Анны свыше 20 тысяч человек, приверженцев «кондиций»[xxxv], были сосланы в Сибирь; Петр I будто бы приказал, чтобы ни одна российская эскадра не вступала в бой со шведами, не обладая превосходством по меньшей мере в три корабля против двух вражеских. Он утверждает, что некий капитан провел три судна, находившиеся в Таганроге, через константинопольские проливы, продал их в Англии и, закупив там другие, в том числе «Мальборо», доставил их в Кронштадт. Интеллектуальный уровень простолюдинов в России, как замечает Манштейн, выше, чем лиц того же сословия в остальных государствах Европы. Доходы империи, насколько ему удалось выяснить, проявив большое усердие, достигли 15 млн рублей, тогда как во времена Петра I не превышали 5 млн. Сейчас они возросли до 47 млн дукатов, а национальный долг составляет 40 млн дукатов.

Дома музицировали, собралось общество и т.д.

25 декабря. Монотонное однообразие. Князь Долгоруков поведал забавную историю о своем родственнике фельдмаршале Долгорукове. Находясь в Крыму, тот велел поставить палатку в том самом месте, где несколько лет назад стоял на посту в качестве рядового солдата-волонтера и своей исполнительностью привлек внимание фельдмаршала Миниха[xxxvi], который, не зная, кто он такой, произвел его в прапорщики. Другой курьез: у жены Румян-

цева[xxxvii] есть шкатулка, где хранятся портреты ее отца, брата и мужа, все трое — фельдмаршалы.

26 декабря. Обедали у полковника г-на Нехлюдова[xxxviii], чей полк расквартирован в трех верстах отсюда. Невероятно, какое старание проявляют солдаты, чтобы расположиться лагерем в пустынной местности, и какими удобствами и даже комфортом пользуются эти люди, особенно командиры полков.

За столом сидело более 25 персон, в том числе жены старших офицеров. Обед был отменный, а десерт и вовсе великолепен: подали даже изысканные плоды, произрастающие в четырех частях света. Разумеется, звучала прекрасная музыка, а затем играли в карты и танцевали полонез. Я рано вернулся домой (меня подвез Корсаков) и погрузился в чтение.

27 декабря. Еще обедали у полковника г-на Текутьева: вверенная ему воинская часть дислоцируется там же. Общество было такое же, как накануне, а стол сервирован даже лучше. Дом этого полковника обставлен и украшен с большим вкусом, чем остальные, — в английском стиле. Играл оркестр, а потом начались танцы, как и в предыдущий день. Корсаков уверял меня, что если бы не предстоящий приезд князя Потемкина, он устроил бы у себя дома в мою честь настоящий русский обед, приготовленный самими солдатами, и т.д. Г-жа Цицианова мне очень импонирует своим поведением.

28 декабря. У нас к обеду был генерал-аншеф Суворов, прибывший два дня назад в составе свиты князя Потемкина. Присутствовали Текели, Штакельберг[xxxix] и высокопоставленные офицеры гарнизона. Суворов наговорил мне кучу комплиментов и произвел впечатление человека крайне назойливого. Говорят, однако, что он храбр и исполнен чувства воинского долга. Награжден тремя орденами, из коих один получил за взятие крепости на границе Кавказа[xl], о чем послал императрице донесение в виде двустишия:

На закате послышались орудийные залпы, возвестившие о прибытии столь долгожданного князя Потемкина. Сразу же вслед за тем, как об этом было объявлено, все военные вышли навстречу, а меня оставили при дамах, в чьем обществе я продолжил нашу

партию в лото. Названный князь и сопровождавшие его лица отужинали в доме командующего войсками Текели, а нам потом рассказали, каким образом в его свите оказался некий принц Нассау, побывавший в Испании[xli].

29 декабря. Все спешат засвидетельствовать свое почтение кумиру-фавориту, так что я откушал наедине с любезной княгиней Вяземской, после чего явился муж, обедавший с Потемкиным у Текели и поведавший комичные истории о придворных и т.д. Он показался мне наивным и бестолковым в такого рода делах.

30 декабря. Утром вместе с князем Долгоруковым, преодолев чувство неприязни, нанес визит Нассау (поскольку.мой друг Вяземский — не знаю, со страху ли, или по причине высокомерия — не решился представить меня Потемкину, но я и без него обойдусь), однако не застал его дома и оставил записку.

Оттуда отправился ко двору[xlii], где собрались все самые ничтожные личности, какие есть в Херсоне, а также изрядное число респектабельной публики. Мой друг Мордвинов тотчас же обратился к адъютанту Рокасовскому, который предложил мне пройти в расположенную в глубине дома приемную, где находились исключительно генералы и полковники. Через некоторое время вышел сам вельможа, кое-кому поклонился, но ни с кем не заговорил. Адъютант приблизился, чтобы представить меня, и тогда он [князь Потемкин] подошел и спросил, чем может быть полезен. Я объяснил, что хотел лишь, как приезжий чужеземец, засвидетельствовать свое почтение. Он ответил какой-то банальной любезностью и отошел, а потом то удалялся к себе, то выходил обратно. Думаю, мой друг Корсаков рассказал ему кое-что обо мне, ибо, вторично отыскав меня, он поинтересовался, долго ли я пробыл в Константинополе, и предложил в свободное время заходить к нему. Я заверил его в своем уважении и вскоре мы все разошлись. Боже мой! Ну что за орава льстецов и плутов! Однако меня несколько развлекло разнообразие здешних костюмов: казаки, калмыки, греки, евреи (кстати, последние преподнесли ему, несомненно в знак гостеприимства, хлеб, соль и лимоны на больших серебряных блюдах).

Затем вместе с Долгоруковым пошли посмотреть смену караула (т.е. как заступает на пост перед резиденцией князя и сменяется почетный караул, состоящий из роты со знаменем). Эта церемо-

ния мне очень понравилась, а форма сидит на солдатах свободно, на английский лад. Оттуда мы направились к сыну Румянцева[xliii], который является одним из генералов свиты и производит впечатление весьма учтивого человека. Обедали у Долгорукова, где приятно провели время с княгиней и т.д., а вечером пили чай.

Позднее вернулся домой и там застал князя и княгиню Вяземских, успевших уже возвратиться от Корсакова, в чьем доме они обедали вместе с Потемкиным. Последний, как сообщила княгиня, долго расспрашивал обо мне, а Нассау ухаживал за ней (ну и ну!), и прочие подробности. Мы сыграли партию в двадцать одно, и к нам присоединился появившийся адъютант Рокасовский (молодой человек 25 лет, путешествовавший с князем Вяземским). Позже он сказал, что князь [Потемкин] приказал передать мне о своем желании встретиться со мной, и, по мнению адъютанта, я должен посетить его сегодня же вечером. В Кременчуге, заметил он далее, приходится при несении службы покрывать до 120 верст — на таком расстоянии дислоцированы наиболее близко расположенные воинские части. Весь оркестр, находящийся в Кременчуге, насчитывает свыше 80 музыкантов, каждый из которых может взять лишь по две ноты, но вместе они в состоянии исполнить любое произведение, добиваясь необыкновенной гармонии. Этот молодой человек показался мне рассудительным и одаренным.

31 декабря. С утра писал. Обедал тет-а-тет с княгиней, а потом с визитами побывали несколько русских дам. Появился князь Вяземский, повторивший, что князь Потемкин желает видеть меня, а вслед за тем адъютант последнего передал приглашение провести вечер в его обществе. По совету моего друга и особенно княгини, к чьим настояниям я скорее всего и снизошел, велел достать себе шпагу. Бог ты мой, какая ерунда!

Наконец, когда я пришел, меня беспрепятственно пропустили и адъютанты проводили в кабинет Его светлости, который чрезвычайно предупредительно поднялся мне навстречу и пригласил садиться. Справа от него сидел Нассау, весьма доверительно беседуя с ним. Втроем мы пили чай, собственноручно приготовленный князем, задававшим мне обычные вопросы об Испанской Америке и, в частности, о моей родине. Нассау, подойдя ко мне, осведомился, путешествую ли я по приказанию двора или для собственного удовольствия, и о других вещах в том же духе, а затем тотчас напра-

вился к князю доложить об услышанном. Некий Рибас, уроженец Неаполя, тоже адъютант и кавалерийский полковник на российской службе[xliv], заговорил со мной по-испански. Он выглядит человеком сдержанным, получившим кое-какое образование. В тот момент вошла графиня Сивере. Это — шлюха (хотя происходит из добропорядочной семьи), проживавшая в таком качестве в Петербурге, а потом перебравшаяся в Кременчуг, где ее никто не навещал. Теперь ей удалось снискать расположение князя, она повсюду его сопровождает, и все наперебой заискивают перед ней. Графиня живет в доме коменданта крепости. Гибаль подвизается в роли ее адъютанта, а Румянцев, Нассау и кременчугский губернатор[xlv] самым унизительным образом откровенно стараются угодить ей. Когда она вошла, князь поцеловал ее и усадил справа от себя. Он сожительствует с ней, как говорят, без всякого стеснения.

Затем начался концерт, данный пятью музыкантами, среди которых один дирижер. Юный 17-летний флейтист и скрипач были вполне сносны. Исполняли музыку Боккерини; князь спросил, нравится ли она мне, и завязал разговор о достоинствах сего автора, коего он предпочитает Гайдну, а лучшими из его сочинений считает квартеты.

Генерал Суворов устроился рядом, чтобы надоедать мне дурацкими вопросами, и князь во всеуслышание велел ему помалкивать. О, Боже мой! А каким несуразным и никчемным подхалимом оказался Розарович, заявившийся сюда без приглашения, так что в конце концов одному из адъютантов пришлось выставить его за дверь. По этой причине немного позже девяти часов я тоже уехал, воспользовавшись каретой князя.

1 января 1787 г. Днем сидел дома за письменным столом, а после обеда появился адъютант князя Потемкина с сообщением, что тот приглашает провести вечер в его обществе. (Как я узнал, князь очень сожалел, что накануне не оставил меня ужинать.) Он также передал привет княгине. Меня приняли с большой обходительностью. По обыкновению, играл оркестр. Я остался к ужину, а княжеская чета удалилась.

За столом [Потемкин] усадил меня рядом с собой, и мы беседовали на политические темы. Между прочим, он сказал, что король Испании просил императрицу не предоставлять убежище иезуитам, а в ответ на ее отказ удовлетворить эту просьбу заметил:

когда-нибудь она пожалеет, что допустила в свои владения подобных людей. Потемкин, однако, усомнился в том, что они могут повредить сильному правительству, слабому же способен причинить ущерб кто угодно.

Он упомянул о маркизе де ла Торре[xlvi], который был его другом, и о некоем г-не Эллисе с Ямайки; говорил также о характере испанского народа и обратил мое внимание на то, сколько моряков эскадры Аристисабаля приняли в Константинополе магометанство и т.д. Наконец, около двенадцати часов ужин (где были лишь домочадцы и госпожа Сивере) закончился, но я имел еще удовольствие увидеть среди съехавшейся публики пять посланцев народов Кавказа, прибывших для переговоров с Россией по политическим вопросам. Их одеяния схожи с прусскими.

2 января. Рано утром вышел прогуляться по свежевыпавшему снегу. Погода стояла необычайно мягкая. Побывал на смотре полка Цицианова. В самом деле, очень нравится мне эта пехота: как люди, так и обмундирование, вооружение, оркестр и пр. И если к тому же офицер обладает должными качествами, наверняка можно подготовить лучшую в мире пехоту.

Затем решил нанести визит Рибасу (кавалерийскому полковнику), — который был со мной исключительно предупредителен и производит впечатление достойного молодого человека, — но не застал его дома. Оттуда направился к г-ну Пристману (второму по старшинству из здешних морских офицеров), и он рассказал мне о придуманном им приспособлении, крайне полезном для обслуживания артиллерии. Оно состоит из прибора наподобие квадранта, позволяющего, как я полагаю, измерять угол между каким-либо предметом, уровнем моря и наземной батареей. Таким образом, сразу определив (при помощи таблиц, составленных с абсолютной точностью) дистанцию, можно быстро и уверенно открыть огонь. Это устройство автор изобрел во время осады Гибралтара (где нес службу), заимствовав основные параметры «Мортиры Эйльи», установленной на уступе, вырубленном в скале названной крепости. Указанный инструмент легче и с большей точностью, нежели какой-либо иной из известных нам до сих пор, может употребляться и для многих других целей, требующих применения геометрических методов, как-то: при съемке планов, карт и т.п. Пообедал в обществе его [Пристмана] и г-жи Пристман — очень приятной

22-летней молодой особы, уроженки Брюсселя. Он показал мне еще одно свое произведение — несколько писем в стихах, написанных по-английски отличным стилем; поведал также о нелепостях и величайших злоупотреблениях при отправлении правосудия в Брюсселе, ибо простой слуга за полпесеты может добиться ареста своего хозяина, с которого тут же взимают свыше гинеи[xlvii] на судебные издержки. Берется под стражу также каждый, за кем числится долг в любой части света, и, чтобы избавить его от тюрьмы, поручитель должен внести требуемую сумму задолженности в трехкратном размере. В этом доме было чертовски холодно, ибо местные военные не проявляют никакой заботы о несчастных чужеземцах, включая сего достойного человека.

Затем вернулся домой переодеться и собирался навестить князя Потемкина, но Вяземский сказал, что не следует идти без приглашения... О, проклятая зависть! Наконец появился адъютант, уведомивший, что князь спрашивает, не угодно ли мне провести с ним вечер.

Я отправился туда и был принят, как обычно, с уважением и предупредительностью... Исполнялись восхитительные квартеты Боккерини (майор Росеттер, никогда не выезжавший за пределы России, отлично играет на скрипке). Рибас сообщил, что знает наверняка о намерении князя пригласить меня в Тавриду, чтобы оттуда вместе ехать в Киев. Но я, высказав глубокую благодарность, в деликатнейших выражениях дал понять, что путешествую исключительно в познавательных целях, по возможности избегая близости ко дворам, покровительства монархов и т.д. Он заверил меня, что нынешним утром Его светлость отозвался о моей персоне с величайшим уважением и почтением, и таким образом [т.е. приняв приглашение] я имел возможность выразить ему свои добрые чувства.

Получил прилагаемую справку об агрономах, долгое время пополнявших свои знания в Англии[xlviii], которые показались мне людьми, довольно сведущими в этом деле (во Франции земледелие находится, как говорят, почти на столь же низком уровне, что в нынешней России). Кроме того, князь Долгоруков передал копию письма относительно евреев, адресованного его тестем императору[xlix].

В княжеском доме имел возможность тем же вечером увидеть сына грузинского царя Ираклия — молодого человека 22 лет, одетого на русский лад в мундир кавалерийского полковника. Был там также племянник хана, изгнанного из Крыма, который поверх

прежнего одеяния носит форму российского подполковника кавалерии и татарский тюрбан. Оба производят впечатление людей посредственных.

Наконец подали ужин, примерно такой же, как и вчера. Князь беседовал со мной на политические темы, выразив удивление, что европейские державы терпят морской разбой алжирских пиратов, и мы сошлись на том, что Испании следовало наказать их, а не заключать мир на принятых ею условиях. Имеющимися в Африке небольшими крепостями, заметил он, должны распоряжаться скорее испанцы, нежели кто-нибудь еще. Как сообщил мне князь, площадь земель, приобретенных им недавно в Польше, превышает 300 тысяч арпанов[l]. Они куплены за два миллиона рублей и будут приносить доход около 200 тысяч в год. Он рассуждал о возможности изготовления пушек и т.д., что раскрыло мне его потаенные замыслы.

3 января. Пил бесподобный чай, который заботливо разливала мадам — или графиня — Сивере. Играл оркестр, и подали ужин. Его светлость собственноручно положил всем запеканку и фрикасе, а после еды предложил спиртные напитки. Он вел беседу, как обычно, и я имел удовольствие, находясь в этой пестрой компании, рассматривать различных людей, входящих в княжескую свиту. Прилагаемые заметки Рибаса и Долгорукова уточняют ее состав.

Мой добрый друг Корсаков чуть не лопается от одолевающей его зависти. Мне пришлось наблюдать, как, согласно артиллерийскому наставлению, делали по 32 выстрела в минуту, а офицеры уверяли, будто за то же время успевали произвести до 44 выстрелов.

4 января. Вечером вместе с моим другом Вяземским посетил князя и, войдя, известил его о своем намерении уехать на следующий день, если на то будет соизволение Его светлости. Он ответил, что лучше было бы отправиться с ним в его карете, где есть место, ибо никто иной не смог бы служить мне лучшим чичероне, нежели он, знающий Крым как свои пять пальцев. Я тысячекратно поблагодарил за доброту, но возразил, что не хотел бы задерживаться. Он ответил, что выезжает послезавтра и мы возвратимся примерно 10-го или 12-го [января][li], не оставив мне таким образом повода для возражений.

Вечер прошел в обычной компании, развлечениях и музицировании, ужинали и т.д.

5 января. С раннего утра занимался записями, а затем отправился к г-ну Ван-Шутену, который прежде предлагал мне деньги на поездку в Петербург. Я случайно застал его дома, и когда мы беседовали об этом, пришел адъютант Вяземского, г-н Зельхорст, разыскивавший меня по поручению князя [Потемкина], дабы уведомить, что к вечеру следует быть готовым, так как после ужина мы тронемся в путь.

В итоге мы уселись втроем в карету и поехали к князю, где меня поджидала свита с целью предупредить, чтобы я был наготове, ибо мы поедем вместе, что избавит меня от всех трудностей. Ван-Шутен предложил мне 30 золотых дукатов, в которых я нуждался, и я вернулся домой уложить свой багаж. К трем часам все было готово. Мы отобедали вдвоем с княгиней. Вяземский одолжил мне для поездки в Крым свой полушубок, так как мой имел не слишком приличный вид.

В сумерки пошел к Ван-Шутену за обещанными деньгами и за своей рукописью «Краткое хронологическое описание народов, населявших побережье Черного моря», но его не было дома, и он ничего не оставил для меня. Тогда я направился к князю, чтобы поговорить с ним и узнать время отъезда. Тот еще спал, и я пробыл там в ожидании до семи часов с лишним, а затем снова посетил Ван-Шутена, предупредив Рибаса, чтобы он дал мне знать, когда будем выезжать.

Я прождал более часа, но мой друг Ван-Шутен так и не появился дома, и вообще его не было в городе, в связи с чем мне пришлось удалиться (его компаньон не осмелился выдать деньги, не получив на то распоряжения). Я не мог скрыть досады и поручил передать, что надеюсь по крайней мере сразу по возвращении — через 12 или 15 дней — получить обратно очерк, который дал ему почитать.

Я вернулся в дом Вяземского, и вскоре туда прибыл адъютант князя [Потемкина], предупредивший, что ужин близится к концу и меня ждут. Не стану отрицать: происшествие с Ван-Шутеном и его свинский поступок заметно испортили мне настроение, и я не понимал, чем объяснить подобное поведение. Когда наконец добрался до дома командующего Текели, оказалось, что разыскивать

меня был послан уже другой адъютант. Лишь только я вошел, князь, еще не вставший из-за стола, заставил меня перекусить с ним вместе. Около десяти мы разместились в каретах и понеслись. В карете князя сидели он сам, принц Нассау, гвардейский капитан г-н Киселев и я. Когда мчались по льду реки, [Потемкин] сказал, что у себя на родине я бы такого наверняка не испытал, а потому сие мне, вероятно, в диковинку.

[i] В дневнике Миранды записи, относящиеся к его пребыванию в России, датированы сперва по новому стилю, а с 25 декабря 1786 г.(5 января 1787 г. н.ст.) — по старому стилю.

[ii] Гавань Глубокая (или Глубок), в устье Днепра, служила в то времяперевалочным пунктом для торговьк судов, следовавших в Херсон илииз Херсона.

[iii] Генерал-майор Я.Н. Репнинский являлся в 1785—1786 гг. начальником херсонского гарнизона. Рекомендательное письмо к нему Миранде вручил российский посланник в Стамбуле Я.И. Булгаков, в немалой степени способствовавший поездке венесуэльца в Россию. Иоганн Розарович — австрийский генеральный консул в Херсоне. Ван-Шутен — голландский купец, проживавший в этом городе.

[iv] Георгиу Мельхиори — капитан австрийского корабля «Цезарь Август», на котором Миранда отплыл из Стамбула.

[v] Херсонский купец греческого происхождения, с которым Миранда подружился по пути из Турции в Россию.

[vi] Французский романист, автор модных тогда фривольных сочинений.

[vii] В Риме Миранда находился с 25 января по 24 февраля 1786 г., врамках его более чем четырехмесячного путешествия по Италии.

[viii] Курорт на европейском берегу Босфора (близ Стамбула), откуда 23 сентября 1786 г. (по нов. ст.) Миранда отбыл в Россию.

[ix] Англичанин — стамбульский знакомый Миранды.

[x] «Счастлив тот, кто сумел познать природу вещей» (лат.).

[xi] Речь идет о банкире Аренсе, с которым Миранда общался в Стамбуле.

[xii] Князь А.И. Вяземский (1750—1807) — генерал-майор. Получил всестороннее образование, много путешествовал, сочувствовал идеям Просвещения. Его жена — ирландка по происхождению. Княжеская чета — родители знаменитого впоследствии поэта и литературного критика П.А. Вяземского.

[xiii] Капитан 1-го ранга Н.С. Мордвинов (1754—1845) в дальнейшем стал видным военным и государственным деятелем, в частности, занимал должности вице-президента Адмиралтейской коллегии и морского министра.

[xiv] Бывший архиепископ Славянский и Херсонский, удалившийся к тому времени на покой в связи с преклонным возрастом.

[xv] Латинское название древней Ирландии.

[xvi] Граф Александре О'Рейли — уроженец Ирландии, сделавшийкарьеру на испанской службе и занимавший в разное время посты Генерального инспектора пехоты, военного губернатора Мадрида и Кадиса генерал-капитана Андалусии.

[xvii] Князь П.Н. Долгоруков — драгунский полковник, состоявший в дальнем родстве с прославленным военачальником В.М. Долгоруковым-Крымским.

[xviii] Н.Г. Текутьев командовал Херсонским пехотным полком.

[xix] Князь П.Д. Цицианов (1754—1806) — потомок знатного грузинского рода, в 20-х годах XVIII в. переселившегося в Россию. В началеXIX в. — главнокомандующий российскими войсками в Грузии. С егоименем связано присоединение к Российской Империи Имеретин, Мег релии и ряда азербайджанских ханств.

[xx] Ф.П. Денисов (1738—1803) отличился в русско-турецкой войне1768-1774 гг.

[xxi] В древности — резиденция македонских царей (позднее — Эдеса).

[xxii] Барон Франсуа де Тотт (1733—1793) — венгр по происхождению, но вырос во Франции. С 1767 г. являлся французским резидентом при крымском хане. В 1784 г. опубликовал «Заметки о турках и татаpax».

[xxiii] Батопорт — плавучий водонепроницаемый ящик. (Несколько непонятно, как можно выкопать плавучий водонепроницаемый ящик. Вообще говоря, батопорт – это плавучее сооружение, затворяющее шлюз или (в данном случае — док. Миранда, очевидно, имел в виду канал, по которому перемещался батопорт — прим. Константина Дегтярева)

[xxiv] Камель — плавучее устройство, предназначенное для поддержания судна или какой-либо его части с целью уменьшения осадки.

[xxv] Речь идет о Черноморском Адмиралтейском правлении, старшим членом которого Н.С. Мордвинов был назначен незадолго до приезда Миранды

[xxvi] Г.-И. фон Хейденстам — посланник Швеции в турецкой столице.Граф фон Людольф-младший — сотрудник шведской миссии в Стамбуле. Барон Брентано — уроженец Баварии, офицер французской армии входил в состав военной миссии Франции в Турции.

[xxvii] Туаз — старинная французская мера длины, равная 1,95 м.

[xxviii] Имеются в виду сведения о размерах жалованья офицеров российской армии, переданные Миранде адъютантом А.И. Вяземского Зельхорстом.

[xxix] Упомянутая записка содержала требование Ру, чтобы Миранда немедленно нашел себе другую квартиру.

[xxx] Принятому в тогдашних западноевропейских армиях званию генерал-лейтенанта в России примерно соответствовал чин генерал-поручика. П.А. Текели в 1786 г. имел звание генерал-аншефа.

[xxxi] Голландские дукаты имели довольно широкое хождение в екатерининской России, где их часто называли червонцами. 1 дукат равнялся приблизительно 3 рублям.

[xxxii] Как полагал Н.Я. Эйдельман, то был отец братьев-декабристов Александра и Иосифа Поджио (в традиционной русской транскрипции). См.: У истоков связей Испанской Америки и России // Латинская Америка. 1987. № 7. С. 116.

[xxxiii] Маркиз де Вобан (1633—1707) — французский военный инженер, известен трудами по фортификации, а также строительством многочисленных крепостей.

[xxxiv] Куртина — участок крепостной ограды, соединяющий два соседних бастиона.

[xxxv] «Кондиции» (от латинского condicio) — условия, на которых Верховный тайный совет пригласил занять российский престол дочь царя Ивана V, старшего брата и соправителя Петра I, — герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну (1730—1740). Месяц спустя она аннулировала «кондиции», а затем упразднила Верховный тайный совет.

[xxxvi] Бурхард Кристоф Миних (1683—1767) — российский военныйдеятель немецкого происхождения.

[xxxvii] Речь идет о генерал-фельдмаршале П.А. Румянцеве-Задунайском.

[xxxviii] Командир дислоцированного в окрестностях Херсона Белевского пехотного полка.

[xxxix] Граф Отто-Магнус фон Штакельберг — в то время посланник России в Варшаве.

[xl] Миранда допустил ошибку (что случалось с ним крайне редко):турецкая крепость Туртукай, которой А.В. Суворов овладел в июне1773 г., находилась на дунайском театре военных действий.

[xli] Карл Генрих Нассау-Зиген (1745—1808) — немецкий принц, сделавший военную карьеру во Франции. В Испании удостоился генеральского звания и титула гранда. С осени 1786 г. состоял в свите Г.А. Потемкина.

[xlii] Подразумевалась херсонская резиденция Потемкина.

[xliii] Старший сын фельдмаршала — генерал-поручик М.П. Румянцев.Сопровождал Г.А. Потемкина в поездке на юг.

[xliv] Иосиф (настоящее имя Хосе) де Рибас (1749—1800) — сын испанского дворянина и ирландки; на русской службе с 1772 г. Сопровождал Г.А. Потемкина при поездке в Херсон. Впоследствии вице-адмирал российского флота и основатель Одессы.

[xlv] Судя по всему, венесуэлец имел в виду генерал-майора И.М. Синельникова, выполнявшего функции непосредственного правителя Екатеринославского наместничества, образованного в 1783 г. Его административным центром временно являлся Кременчуг. Генерал-губернатором Екатеринославским и Таврическим был сам Г.А. Потемкин.

[xlvi] Испанский посланник в Петербурге в 1782—1783 гг.

[xlvii] Тогдашняя песета — испанская разменная монета. Гинея — английская золотая монета, во второй половине XVIII в. равная примерно1 фунту стерлингов (почти 21/4 голландского дуката).

[xlviii] Информация о восьмилетнем пребывании в Англии шести выпускников Московского и Харьковского университетов, посланных туда для изучения сельского хозяйства.

[xlix] Мемория, поданная Вениамином Шпеером — отцом жены князяП.Н. Долгорукова — императору Священной Римской империи Иосифу II, напоминая о многовековых преследованиях евреев в странах Европы, призывала предоставить им на территории империи такие же права как остальным подданным.

[l] Арпан — старинная французская мера площади, равная приблизительно 1/3 га.

[li] По старому стилю (здесь и далее примечания переводчиков).

Текст приводится по изданию: Миранда Франсиско де. Путешествие по Российской Империи / Пер. с исп. — М.: МАЙК «Наука/Интерпериодика», 2001.
© Российский комитет сотрудничества с Латинской Америкой, права на издание на русском языке, 2000
© М.С. Алперович, В.А. Капанадзе, Е.Ф. Толстая, перевод, 2001
© МАЙК «Наука/Интерпериодика», 2001