|
Марбо Жан-Батист-Антуан-Марселен Мемуары генерала барона де Марбо
Глава XXVI Стр. 155 Посол Пруссии и Наполеон. — Аустерлиц. — Я спасаю одного русского унтер-офицера на глазах у императора в Зачанском пруду Если Наполеона часто обманывали, то и он использовал нередко хитрость, чтобы осуществить свои планы, как это доказывает одна военно-дипломатическая комедия, о которой я вам расскажу и в которой я сыграл свою роль. Чтобы хорошо это понять, и это даст вам ключ к пониманию причин, которые в следующем году послужили поводом для войны между Наполеоном и прусским королем, необходимо вернуться на два месяца назад. Тогда французские войска ушли с берегов океана и направлялись форсированным маршем к Дунаю. Чтобы отправиться из Ганновера в верховья Дуная, 1-й корпус под командованием Бернадотта имел только одну, самую краткую дорогу, ведшую через Анспах. Эта маленькая земля принадлежала Пруссии, но, так как она была отрезана от основной территории многочисленными мелкими княжествами, в прежних войнах ее всегда рассматривали как нейтральную территорию, по которой каждая из сторон могла свободно проходить, заплатив то, что полагалось, и воздерживаясь, естественно, от любого военного действия. Такой порядок уже давно позволял австрийской и французской армиям часто пересекать это маркграфство еще во времена Директории, не предупреждая Пруссию. И Пруссия не находила это чем-то непозволительным. Воспользовавшись этим, Наполеон приказал маршалу Бернадотту пройти через Анспах. Маршал подчинился. Узнав о проходе французского корпуса через эту территорию, королева Пруссии и ее двор, ненавидевшие Наполеона, провозгласили, что прусская целостность была незаконно нарушена, и воспользовались этим, чтобы поднять нацию и потребовать объявления войны. Король Пруссии и его министр г-н Гаугвиц — единственные, кто сопротивлялся общему возмущению. Это было в октябре 1805 года, в момент, когда разразились военные действия между Францией и Австрией и русские армии только что пополнили австрийские войска. Чтобы усилить эти настроения и создать повод для совместных действий с Россией и Австрией, королева Пруссии и молодой принц Людвиг, племянник короля, пригласили императора Александра приехать в Берлин, в надежде, что его присутствие заставит решиться короля Фридриха-Вильгельма. Действительно, 25 октября Александр отправился в столицу Пруссии. Он был принят там с большим радушием королевой, принцем Людвигом и сторонниками войны против Франции. Король Пруссии, обложенный, таким образом, со всех сторон, позволил вовлечь себя в общее дело, поставив все-таки определенные условия (по совету старого герцога Брауншвейгского и графа Гаугвица): его армия присоединится к кампании только после того, как будет ясен общий исход войны на Дунае. Стр. 156 Такое неполное присоединение к их планам не удовлетворило ни императора Александра, ни королеву Пруссии. Но в данный момент они не могли добиться большего. Настоящая мелодрама была разыграна в Потсдаме, где король Пруссии и император России при свете факелов вместе спустились под своды склепа дворца и поклялись в присутствии двора в вечной дружбе на могиле Фридриха Великого. Это отнюдь не помешало Александру восемнадцать месяцев спустя согласиться на присоединение к русской империи нескольких прусских провинций, которые Наполеон ему отдавал по Тильзитскому миру. И все это происходило в присутствии несчастного друга Фридриха-Вильгельма. После произнесения клятвы русский император отправился в Моравию, чтобы встать во главе своих войск, так как Наполеон форсированным маршем приближался к столице Австрии, которой вскоре и овладел. Узнав о колебаниях прусского короля и о потсдамской клятве двух императоров, Наполеон, желающий покончить с русскими до того, как Пруссия объявит о вступлении в войну, сам поспешил навстречу пруссакам. С давних времен известно, что послы являются привилегированными шпионами. Прусский король, узнающий каждый день о новых победах Наполеона, хотел понять, какой позиции придерживаются каждая из воюющих сторон, и счел возможным послать Гаугвица, своего министра, в генеральный штаб французской армии, с тем чтобы тот мог на месте судить о положении дел. Но поскольку для этого был необходим какой-то официальный предлог, то он попросил отвезти его ответ на письмо Наполеона, в котором тот сетовал на договор, тайно заключенный в Потсдаме между Пруссией и Россией. Господин Гаугвиц прибыл в Брюнн за несколько дней до знаменитой Аустерлицкой битвы и очень хотел бы дождаться результатов готовящегося великого сражения, с тем чтобы посоветовать своему монарху не предпринимать ничего, если мы не окажемся победителями. И, наоборот, атаковать нас, если мы окажемся разбитыми. Не будучи военными, вы можете судить даже по карте, какую опасность могла причинить прусская армия, вошедшая в нашем тылу из Си-лезии в Богемию. Поскольку император знал, что господин Гаугвиц отправлял каждый вечер курьера в Берлин, то он захотел, чтобы именно через него в Пруссии узнали о разгроме и захвате корпуса фельдмаршала Елачича, о которых в то время еще не было достаточно известно, настолько стремительно развивались события. И вот каким образом император взялся за это дело. Обер-гофмаршал Дюрок после того, как предупредил нас о том, что мы должны делать, приказал тайно принести в квартиру, занимаемую мной и Масси, все австрийские знамена, которые мы привезли из Бре-генца. Затем, спустя несколько часов, когда император беседовал в своем кабинете с Гаугвицем, мы повторили церемонию передачи знамен точно так, как это было сделано в первый раз. Император, услышав музыку во дворе своего дворца, разыграл удивление и подошел к окну в со- Стр. 157 провождении посла, где они увидели трофеи, принесенные унтер-офицерами. Он подозвал к себе дежурного адъютанта и спросил у него, что происходит. Адъютант ответил, что это два адъютанта маршала Ожеро только что доставили императору знамена австрийского корпуса Елачича, взятые в Брегенце. И Наполеон, не поведя бровью, как если бы он нас никогда не видел, сделал вид, что получил письмо маршала Ожеро (предварительно запечатанное), прочитал его, хотя знал его содержание уже четыре дня тому назад. После этого он начал нас расспрашивать, останавливаясь на самых мелких деталях. Дюрок предупредил нас, что говорить надо громко, поскольку прусский посол был несколько глуховат. Это обернулось очень неудачно для моего товарища Масси, руководителя миссии, поскольку ослабевший голос практически не позволял ему говорить, и, таким образом, отвечать императору пришлось мне. Ухватив его мысль, я в самых ярких тонах рисовал наиболее живые сцены разгрома австрийцев, упадок их духа и энтузиазм французских войск. Затем, представляя трофеи, один за другим, я называл все вражеские полки, которым они принадлежали. Я особенно отметил два из них, потому что пленение этих полков должно было произвести наиболее сильное впечатление на прусского посла. «Вот, — говорил я, — знамя пехотного полка Его Величества императора Австрии. Вот штандарт улан эрцгерцога Карла, его брата». Глаза Наполеона сверкали и, казалось, мне говорили: «Очень хорошо, молодой человек, очень хорошо». Наконец он нас отпустил, и, уходя, мы услышали, как он говорил послу: «Вы видите, господин граф, мои армии одерживают победы во всех направлениях. Австрийская армия раздавлена, и вскоре будет то же и с русскими». Господин Гаугвиц казался убитым, а Дюрок сказал нам, когда мы были уже за пределами штаб-квартиры: «Этот дипломат сегодня вечером напишет в Берлин о полном разгроме корпуса Елачича. Это несколько успокоит горячие умы, жаждущие воевать с нами, и даст королю Пруссии возможность повременить и подождать новых известий. А это именно то, чего страстно желал император». Закончив комедию, император, желая освободиться от опасного свидетеля, посоветовал господину послу, что было бы небезопасно для него оставаться здесь между двумя армиями, готовыми сражаться врукопашную, и предложил ему отправиться в Вену к господину Талейрану, министру иностранных дел, что господин Гаугвиц и сделал в тот же вечер. На следующий день император не сказал нам ни слова относительно сцены, разыгранной накануне, но, безусловно, желая продемонстрировать свое удовлетворение тем, как мы поняли его мысль, он с большой симпатией поинтересовался у Масси, не лучше ли у него дела с насморком, а меня слегка потрепал за ухо, что было выражением наивысшей ласки. Тем временем развязка страшной драмы приближалась. С обеих сторон готовились сражаться мужественно. Почти все военные писатели так насыщают свои рассказы деталями, что впоследствии у читателя в голове создается полная неразбериха, и в большинстве опубликованных произведений по войнам Империи я никак не мог понять историческое изло- Стр. 158 жение событий, многих битв, в которых я участвовал, и различных эпизодов, которые мне были очень хорошо известны. Я думаю, чтобы сохранить ясность рассказа о военных действиях, нужно ограничиться указанием на взаимное расположение двух армий перед началом сражения и останавливаться только на самых главных и решительных фактах самого сражения. Именно так я постараюсь сделать, описывая битву, названную Аустерлицкой, хотя она произошла впереди деревни, носившей это имя. Но так как накануне великого сражения императоры Австрии и России провели ночь в Аустерлицком замке, из которого Наполеон их потом выгнал, он захотел увеличить триумф своей победы, дав битве название именно этого места. На карте вы увидите, что ручеек Гольдбах, который берет начало далеко от Ольмюцкой дороги, втекает затем в пруд Мениц. Этот ручеек протекал по глубокой долине, края которой довольно обрывисты, и отделял армии друг от друга. Правый край австро-русских войск был прикрыт холмистым лесом, расположенным за Ольмюцкой дорогой. Их центр находился на Праценском плато. Их левый фланг располагался возле Зачанских прудов и окружавших их болот. Наполеон разместил свой левый фланг на труднодоступном бугре, который солдаты, побывавшие в Египте, назвали Сантон, потому что над ним возвышалась маленькая часовня, верхушка которой напоминала форму минарета. Центр французской армии находился около пруда Кобельниц. И, наконец, правый фланг располагался возле Тельница. Но император оставил там очень мало войск, поскольку он стремился выманить русских на болотистый участок, где он и подготовил им разгром, спрятав за Гросс-Райгерном, на дороге к Вене, корпус маршала Даву. 1 декабря, накануне сражения, Наполеон покинул Брюнн ранним утром и целый день объезжал наши позиции. К вечеру он установил свой генеральный штаб позади центра французской армии, на небольшой поляне, откуда были хорошо видны бивуаки обоих противников, так же как и весь участок, который должен был служить полем битвы следующего дня. В этом месте не было никаких построек, кроме одного старого сарая. Там был поставлен стол с картами императора, который устроился около огромного костра. К счастью, снега не было, хотя и было очень холодно. Я улегся на землю и тотчас же глубоко заснул. Но очень скоро мы были вынуждены сесть на лошадей, чтобы сопровождать императора в его последнем объезде своих войск. Луны не было совершенно, и темнота ночи усиливалась толстым слоем тумана, который крайне затруднял нашу поездку. Егеря эскорта императора сообразили зажечь факелы, сделанные из сосновых палок и соломы, что оказалось крайне полезным. Войска, видя приближение группы ярко освещенных кавалеристов, сразу узнавали императорский штаб. И в тот же миг, как по волшебству, мы увидели бесконечную линию огней наших бивуаков, освещенных тысячами факелов, которые держали солдаты, и с огромным энтузиазмом приветствовали Наполеона криками, тем более громкими, что завтрашний день был годовщиной коронации императора, совпадение, которое им казалось хорошим знаком. Враги должны были быть не- Стр. 159 мало удивлены, когда сверху с соседнего холма посреди ночи они увидели тысячи зажженных факелов и услышали тысячекратно повторенные крики «Да здравствует император!», которые сливались в одну сплошную музыку. На наших бивуаках все было радостью, светом и движением, тогда как со стороны австро-русских войск стояли тьма и тишина. На рассвете 2 декабря послышалась пушечная пальба. Мы увидели, что император справа оставил не очень значительное количество войск. Это была западня, которую он расставил врагу, с тем чтобы тот подумал, будто есть возможность очень легко захватить его со стороны Тельница, перейти ручеек Гольдбах и затем наступать на Гросс-Райгерн, завладев, таким образом, дорогой на Брюнн и Вену, перерезав нам всякую возможность к отступлению. Австро-венгры полностью попались в ловушку, поскольку, обнажив остальную часть своего фронта, они довольно неловко собрали значительные силы в низине около Тельница и в болотистых проходах, которые окружали Зачанский и Меницкий пруды. Но так как они, неизвестно почему, вообразили, что Наполеон предполагает отступить, не дав сражения, они решили, для того чтобы обеспечить полный успех себе, атаковать нас со стороны Сантона, то есть нашего левого края, чтобы разгром был полным. Но на нашем левом краю маршал Ланн не только отбил все атаки врага, но и отбросил их до самого Блазовица на другой стороне Ольмюцкой дороги. Там была довольно ровная местность, что позволило кавалерии Мюрата выполнить несколько блестящих атак, результат которых был огромен, поскольку русские были отброшены до самого Аустерлица. Пока наш левый фланг одерживал блестящие победы, центр, образованный из войск маршалов Сульта и Бернадотта и поставленный Наполеоном за Гольдбахским оврагом, под прикрытием густого тумана атаковал холм, на котором была расположена деревня Працен. И в этот момент через рассеявшийся туман выглянуло сияющее солнце Аустерлица, о котором Наполеону нравилось вспоминать впоследствии. Маршал Сульт захватил не только деревню Працен, но и огромное плато того же названия, которое было ключевой точкой всей этой местности. Именно здесь перед взором императора разразилась одна из самых горячих битв, в которой русские были полностью разбиты. Но один батальон 4-го линейного полка, полковником которого был принц Жозеф, брат Наполеона, так увлекся преследованием врага, что был окружен кавалергардами и кирасирами великого князя Константина, брата Александра, которые захватили его орла1. Многочисленные линии русской кавале- 1 Марбо ошибается, утверждая, что в этом эпизоде участвовали кавалергарды. На самом деле против 1-го батальона 4-го линейного полка (при котором находился командующий этим полком майор Огюст-Жюльен Бигарре) действовал русский лейб-гвардии Конный полк, поддержанный четырьмя орудиями гвардейской конной артиллерии. Французский батальон, построившись в каре, отразил атаку трех эскадронов, составлявших первую линию конногвардейцев, но затем был смят двумя эскадронами второй линии и потерял в свалке своего орла. (Прим. ред.) Стр. 160 рии быстро приближались, чтобы закрепить неожиданный успех кавалергардов. Но Наполеон бросил против них мамлюков, конных егерей и конных гренадеров своей гвардии под предводительством маршала Бессьера и генерала Раппа, вследствие чего там образовалась настоящая кровавая свалка. Русские эскадроны с большими потерями были отброшены далеко от деревни Аустерлиц. Наши кавалеристы принесли много штандартов и привели пленных, среди которых находился и князь Репнин, командир полка кавалергардов1. Этот полк, состоящий из самой блестящей русской молодежи, потерял очень много людей, потому что бахвальство, которое гвардейские кавалеристы позволяли себе против французов, было хорошо известно французским солдатам, и они, особенно конные гренадеры, набрасывались на них с дикими криками и своими огромными палашами рассекали их пополам со словами: «Пускай поплачут дамы Санкт-Петербурга!» Художник Жерар в своей картине, посвященной битве при Аустерлице, избрал главным сюжетом момент, когда генерал Рапп, возвратившись из боя раненым, покрытым кровью врагов и своей, представляет императору знамена, которые он только что отобрал^, а также пленного князя Репнина. Я присутствовал при этой впечатляющей сцене, которую художник воспроизвел с потрясающей точностью. Все головы, изображенные на картине, являются портретами участников, даже голова храброго конного егеря, который, не жалуясь, хотя его тело было изрешечено пулями, имел достаточно смелости, чтобы добраться до императора и упасть замертво, передавая ему штандарт, который он только что захватил. Наполеон, желая почтить память этого егеря, попросил художника запечатлеть на полотне и его лицо. На картине виден мамлюк, который в одной руке держит вражеское знамя, а другой удерживает за поводья умирающую лошадь. Это человек по имени Мустафа, известный в гвардии своей смелостью и жестокостью. Он бросился преследовать великого князя Константина с такой настойчивостью, что последний отделался от него только после того, как попал из пистолета в его лошадь, и она была серьезно ранена. Мустафа, в отчаянии от того, что мог принести императору только один штандарт, сказал по-своему откровенно, представляя свой трофей: «Ах, если бы я мог догнать князя Константина, я отрезал бы ему голову и принес ее вам!» Наполеон, возмущенный, ответил ему: «Помолчи, грубый дикарь!» Однако закончим рассказ о сражении. Пока маршалы Лани, Сульт и Мюрат, а также Императорская гвардия крушили правый фланг австро-венгерских войск и гнали их далеко от деревни Аустерлиц, левый фланг 1 В действительности полковник князь Н.Г. Репнин-Волконский, попавший в плен при Аустерлице, командовал лишь одним из пяти эскадронов кавалергардов. Командиром всего Кавалергардского полка был тогда генерал-майор Н.И. Депрерадович. {Прим. ред.) 2 Российские источники не подтверждают потерю полками русской гвардии в сражении при Аустерлице каких-либо знамен и штандартов, признавая лишь утрату трех орудий гвардейской артиллерии. (Прим. ред.) Стр. 161 врагов попал в ловушку, расставленную Наполеоном. Противник бросился к деревне Тельниц, занял ее и перешел через Гольдбах, готовясь занять дорогу на Вену. Но враг плохо знал гениальный ум Наполеона, полагая, что тот способен совершить такую огромную ошибку, как оставить без защиты дорогу, которая обеспечивала отступление в случае неудачи. Наш правый фланг охраняли дивизии маршала Даву, которые скрывались за деревней Гросс-Райгерн. Отсюда Даву и напал на австро-русские войска, как только увидел, что они все скопились в ущелье между прудами Тельниц и Мениц, с одной стороны, и речкой — с другой. Император, которого мы оставили на плоскогорье Працен, освободившись от правого фланга и центра вражеских войск, бежавших от Аустерлица, сразу спустился с Праценских высот с корпусом Сульта, со всей гвардией, пехотой, кавалерией и артиллерией и устремился в сторону Тельница, охватив сзади вражеские колонны, атакованные спереди маршалом Даву. С этого момента многочисленные и огромные массы австро-русских войск, скученные на узкой дороге, которая шла вдоль речки Гольдбах, оказались зажаты между двумя огнями и предались неописуемой панике. Ряды смешались, каждый старался спастись бегством. Одни бросились как попало, в сторону болота, рядом с прудами, другие надеялись спастись по дороге, которая как раз разделяла эти пруды. Наша кавалерия их преследовала, и там началось настоящее избиение. Наконец, большая часть вражеских войск, в основном русские, попытались перейти пруды по льду. Лед был очень толстым, и уже от пяти до шести тысяч человек, сохраняя более или менее порядок в своих рядах, дошли до середины озера Зачан, когда Наполеон подтянул гвардейскую артиллерию и приказал стрелять по льду. Снаряды разбивали лед во многих местах, и это все сопровождалось ужасным шумом. Вода стала выступать через пробитый лед. Мы наблюдали, как тысячи русских, как и их лошади, пушки, повозки, медленно погружались в эту ледяную пропасть. Это было страшное и величественное зрелище, которое я не забуду никогда. В одно мгновение поверхность пруда покрылась всем, что могло плавать. Люди, лошади бились на середине пруда с наступающими льдами и водой. Некоторым — очень небольшому числу — удалось спастись с помощью шестов и веревок, которые наши солдаты протягивали им с берега, но основная масса утонула. Численность бойцов, которыми располагал император в этой битве, составляла 68 тысяч человек. В рядах австро-русских войск насчитывалось до 92 тысяч солдат. С нашей стороны было убито и ранено примерно 8 тысяч человек, враги признали, что их потери в убитых, раненых, утонувших доходили до 14 тысяч, и мы еще захватили 18 тысяч пленных, 150 пушек и большое число штандартов и знамен. Приказав преследовать врага по всем направлениям, император отправился в свой новый штаб, расположенный в почтовом доме в Бозенице, на дороге к Ольмюцу. Он был в восторге, и это можно понять. Хотя он несколько раз и выразил сожаление по поводу единственного ор- Стр. 162 ла, которого мы потеряли и который принадлежал 4-му линейному полку, где полковником был принц Жозеф, брат императора. Орел этот был захвачен полком великого князя Константина, брата русского императора. Это было действительно довольно забавно и делало потерю особенно чувствительной. Но вскоре Наполеон получил очень большое утешение. От имени австрийского императора приехал князь Лихтенштейн и попросил свидания с Наполеоном. Наполеон понимал, что это должно вести к миру, что освобождало его от опасности увидеть у себя в тылу пруссаков, в то время как он еще не закончил эту войну. Поэтому он быстро согласился на встречу. Из всех частей Императорской гвардии полк конных егерей понес самые большие потери на Праценском плоскогорье. Мой бедный друг капитан Фурнье был убит, так же как и генерал Морлан. Император, всегда с большим вниманием относившийся к тому, что может вызвать какой-то спор или ревность среди войск, решил, что тело генерала Морлана будет положено в памятник, который он предполагал воздвигнуть у эспланады Дома Инвалидов в Париже. Врачи, не имея на поле битвы ни времени, ни необходимых средств для того, чтобы забальзамировать тело генерала, решили запечатать его в бочку с ромом, которую затем повезли в Париж. Но последовавшие события слишком задержали строительство памятника, посвященного генералу Морлану, и бочка, в которую был помещен генерал, долгое время находилась в залах медицинской школы. Когда Наполеон уже потерял империю, в 1814 году, она еще оставалась там же. Спустя некоторое время эта бочка разбилась из-за ветхости, и каково же было удивление, когда увидели, что ром подействовал на труп таким образом, что у генерала отросли очень длинные усы, доходящие до пояса. Тело прекрасно сохранилось, но семья должна была начать судебный процесс, чтобы добиться компенсации от ученого, который сделал из него предмет обозрения. В битве при Аустерлице я не был ранен, хотя и находился все время в самых горячих местах и, в частности, в той схватке с русской гвардейской кавалерией на плоскогорье Працена. Император посылал меня все время с приказами к генералу Раппу, которые я должен был доставлять в очень трудных условиях и иногда среди страшного смешения войск, которые вели рукопашный бой. Моя лошадь однажды столкнулась с лошадью кавалергарда, и наши сабли уже было сошлись, но в этот момент мы были разделены другими сражающимися, и я отделался только легкой контузией от столкновения. Но на следующий день я подвергся гораздо более сильной опасности и совсем другого рода, чем те, которые обычно встречаешь на поле битвы. Вот как это случилось. 3 декабря утром император сел на лошадь и поехал на различные позиции, которые были свидетелями вчерашней битвы. Приехав на берег пруда Зачан, Наполеон спрыгнул с лошади, чтобы поговорить с многочисленными маршалами, собравшимися вокруг бивуачного костра, когда вдруг он увидел в ста шагах от плотины плывущую большую льдину, на которой лежал несчастный русский унтер-офицер, весь в орденах, ко- Стр. 163 торый не мог помочь себе, потому что был ранен в бедро. Кровь несчастного уже окрасила всю льдину, которая еще удерживала его. На это было страшно смотреть. Этот человек, увидев многочисленную группу штаба, окруженную гвардейцами, подумал, что Наполеон должен был быть там, и, приподнявшись как только мог, на локоть, он воскликнул, что воины всех стран становятся братьями после того, как битва окончена, и попросил о своей жизни у могущественного императора французов. Переводчик Наполеона перевел ему эту просьбу. Император был тронут и приказал генералу Бертрану, своему адъютанту, сделать все возможное, чтобы спасти этого несчастного. Сразу же несколько человек из эскорта и даже два офицера из штаба, увидев на берегу два больших ствола деревьев, столкнули их в воду и взобрались на них на корточках, в одежде, надеясь, что, двигая ногами, они смогут доплыть до льдины, на которой находился несчастный. Но как только они отошли немножечко от берега, они тут же скатились в воду, где их одежда намокла и сковала все движения. Им особенно мешали намокшие рукава мундиров и брюки, стеснявшие их конечности. Многие из них чуть не утонули. Они сумели добраться до берега только с большим трудом, с помощью брошенных им веревок. Я заметил тогда, что пловцам надо было раздеться догола, во-первых, чтобы сохранить свободу движений, а во-вторых, чтобы не остаться на ночь в абсолютно мокрой одежде. Генерал Бертран, услышав мои слова, повторил их императору, который заявил, что я был абсолютно прав и что другие, стремясь выполнить это задание, не подумали об этом. Я не хочу казаться лучше, чем был на самом деле, и признаюсь, что, когда присутствовал в битве, где я видел тысячи мертвых и умирающих, моя чувствительность довольно-таки притупилась, и у меня не было избытка филантропических чувств, чтобы рискнуть заболеть воспалением легких и идти сражаться со льдами за жизнь врага. Я ограничился тем, что просто сожалел о его печальной судьбе, но ответ императора задел меня за живое. Мне показалось, что я не должен был давать советы, которые сам не осмелился бы выполнить. И тогда я спрыгнул с лошади, разделся догола и бросился в пруд. В течение дня я много бегал, и мне было жарко, но холод пронизал меня в одно мгновение. Однако, будучи молодым, сильным, очень хорошим пловцом, да еще вдохновленный присутствием императора, я направился в сторону русского унтер-офицера. В этот момент моему примеру и, возможно, тоже в связи с похвалами императора в мой адрес последовал один лейтенант артиллерии по имени Руместайн. Пока он раздевался, я плыл вперед, но испытывал все больше опасений, поскольку не предвидел, как трудно будет плыть среди льдов. Дело в том, что после вчерашней катастрофы толстый лед, покрывавший пруд, разбился на мелкие куски, а крупные льдины практически исчезли, но образовались новые, толщиною в несколько слоев и с очень острыми краями, которые, по мере того как я плыл, царапали мне кожу, раздирали руки, грудь, шею. Становилось не только неприятно и холодно, но и больно. Офицер артиллерии, который догнал меня в это время, Стр. 164 уже заметил эту особенность, потому что он воспользовался проходом, который образовался за мной, и у него было достаточно честности и благородства, когда он обратил мое внимание на это и предложил теперь плыть первым, чтобы я мог немного отдохнуть, следуя за ним. Мы доплыли наконец до той крепкой льдины, на которой умирал несчастный русский, и подумали, что самая трудная часть нашего предприятия закончилась, но это было не так. Как только мы начали толкать льдину, слой свежего льда, покрывший поверхность воды, начал дробиться, превращаясь в мелкое крошево. Вскоре вокруг нас образовалась плотная масса, мешавшая продвижению льдины и разбивавшая ее края. Поэтому ее величина все время уменьшалась, и нам было очень трудно находить места, за которые бы мы могли держаться, проталкивая ее вперед. К тому же, уменьшаясь, льдина вскоре могла быть поглощена водой вместе с тем несчастным, которого мы хотели спасти. В непрестанной борьбе с кусками острого, режущегося льда мы теряли силы, и, наконец, довершая наши несчастья, при приближении к берегу льдина раскололась на несколько частей, и та, на которой находился русский, теперь была не больше стола в несколько футов шириной и вряд ли была способна долго выдерживать вес несчастного, который лежал на ней. В это время мой товарищ и я почувствовали, что мы можем касаться дна пруда, и тогда мы стали на ноги и плечом стали поддерживать этот кусок льда и продвигать его к берегу. Оттуда нам бросили веревки, которыми мы в первую очередь обмотали русского, чтобы подтянуть его к берегу. Затем также с помощью веревок мы вышли из воды сами. Мы с трудом могли держаться на ногах, настолько устали, были разбиты и расцарапаны до крови льдами. Мой хороший товарищ Масси, который все время с тревогой следил за тем, как мы пересекали озеро, сразу подумал о том, чтобы положить нас ближе к огню бивуака, и постелил туда вальтрап, снятый со своей лошади, в который он меня завернул, как только я оказался на берегу. Высушив меня и одев, он хотел положить меня около огня, но доктор Ларрей возразил и приказал мне двигаться, что, между прочим, я мог делать только с помощью двух егерей. Император подошел к лейтенанту артиллерии и ко мне, чтобы поблагодарить нас за смелость, с какой мы осуществили спасение этого раненого русского. Подозвав своего мамлюка Рустана, лошадь которого всегда была нагружена провизией, он взял бутылку рома, открыл ее и дал нам выпить по рюмке этой обжигающей жидкости, а потом, смеясь, спросил, как понравилась нам наша баня. Что касается русского, то император подождал, пока доктор Ларрей перевяжет его, и потом дал ему несколько золотых монет. Ему дали поесть, его закрыли сухой одеждой и закутали в теплые одеяла, после чего повезли в Тельниц, где располагалась временная амбулатория. На следующий же день его перевезли в госпиталь в Брюнн. Несчастный парень благодарил и благословлял императора, а также Руместайна и меня, желая поцеловать нам руку. Он был литовцем и родился в провинции бывшей Польши, присоединенной теперь к России, поэтому, как только он выздоровел, он заявил, что Стр. 165 он хочет служить только императору Наполеону. Он присоединился к нашим раненым, когда их увозили во Францию, и впоследствии был взят в польский легион. Он стал унтер-офицером гвардейских улан, и каждый раз, когда он встречал меня, он на своем очень экспрессивном наречии выражал крайнюю благодарность. Ледяная баня, которую мне пришлось принять, и действительно нечеловеческие усилия, предпринятые нами, чтобы спасти этого несчастного, могли мне дорого стоить, если бы я был не так молод, не так силен. А Руместайн, у которого не было этого последнего качества, тем же вечером заболел тяжелым воспалением легких. Он должен был быть перевезен в госпиталь в Брюнне, где он провел несколько месяцев между жизнью и смертью. Он так по-настоящему никогда и не выздоровел, у него сохранилось лихорадочное состояние, которое через несколько лет вынудило его покинуть службу. Что касается меня, то, хотя я и очень ослабел, я влез на лошадь, как только император удалился от пруда, чтобы поехать в Аустерлицкий замок, где находилась его штаб-квартира. Наполеон ездил всегда галопом. Разбитый усталостью, таким, каким я был, этот стиль езды мне совсем не подходил. Я старался все-таки следовать за ним, потому что приближалась ночь. Я боялся удалиться от поля боя, к тому же холод начинал пробирать меня. Когда я прибыл во двор замка, несколько человек помогли мне слезть с лошади. Я весь дрожал, зубы стучали, я чувствовал себя совершенно больным. Полковник Дальман, командир конных егерей, заменивший погибшего Марлана, конечно, будучи в курсе той услуги, которую я ему оказал, проводил меня в одно из помещений замка, где остановились офицеры. Там, после горячего чая, меня растер спиртом хирург, после чего меня замотали во все возможные одежды и уложили в огромную кучу сена, откуда у меня торчала только голова. Приятная теплота разлилась по всем моим застывшим членам, я заснул очень хорошо. Благодаря этим заботам, а также благодаря моим двадцати трем годам на следующее утро я уже чувствовал себя бодрым и свежим и мог сам сесть на лошадь, чтобы присутствовать при спектакле, представляющем большой интерес. Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы.
|
