|
Анна
Евдокимовна Лабзина Воспоминания Искушения Очень долго я была неутешна о потере моих милых благодетелей, и я занемогла. Родные их меня навешали, и это меня очень утешало. Наконец я стала выезжать и более всех бывала у брата моего благодетеля; мы же близко его жили. И я находила в нем большую отраду. Муж мой начал заводить свои знакомства. С первым познакомился с Нар<товым>, который начал вводить его во все пороки, и, не в долгом времени, сделалось у них общество довольно велико. Пошли карточные игры, пьянствы; распутные девки были их собеседницы... Я с горестью увидела предсказание моего благодетеля совершившимся, и, кроме слез, никакой ограды не было. Мать моя видела все, но нечего было делать. Она все свои ласки употребляла для услаждения моей горести и делила все со мной; старалась меня занять книгами, работой; упросила одного знакомого учителя, чтоб ходил ко мне и учил меня рисовать, я же имела склонность; в хорошее время ходила со мной прогуливаться, и я, видя ее любовь к себе, старалась скрывать от нее горесть мою, зная, что и так довольно велико было ее страдание. Брата отдали в корпус. Наконец и у нас в доме началась карточная игра, и целые дни и ночи просиживали. И можно себе представить, что я слышала: шум, крик, брань, питье, сквернословие, даже драки бывали!.. Ворота тогда и двери запирали, и, кто бы ни пришел, особливо от начальника, — велено сказывать, что болен и никого не принимает. Я в это время сиживала в самой отдаленной комнате с матушкой и только плакала и вспоминала мою счастливую и спокойную жизнь. Когда они расходились, то на мужа моего взглянуть было ужасно: весь опухши, волосы дыбом, весь в грязи от денег, манжеты от рукавов оторваны; словом — самый развратный вид, какой только можно видеть! Сердце мое кровью обливалось при взгляде на его. Ложился тотчас спать, и сия тишина давала и мне некоторое успокоение. Когда он просыпался от этого чаду, тогда входила матушка и говорила ему все то, что могла и чем думала сколько-нибудь его Стр. 54 остановить. И он всегда обещал ей исправиться... Но что она могла сделать? Он стал перед ней скрытен и лгал ей беспрестанно и сказывал, что у него частые пробы, которые присланы были от Потемкина, для которых и ночи должно быть в корпусе. Только та была выгода, что к нам не так часто стали ходить. Деньги, которые были за мной даны, в два годы были прожиты на карты и на девок. Вещи, которые были, — в ту же дорогу пошли... Итак, мы остались безо всего и бывали в таком положении, что за квартеру нечего было заплатить. К счастию нашему, был у нас человек, собственный мой, который смотрел за всем домом. Он нас в нуждах не оставлял и, можно сказать, кормил и пекся об нас и, сколько можно, старался сохранять и мужа моего. Он узнавал все те места, в которые ездил мой муж, и он верно знал всякий день, где он. И часто случалось, приезжали от Потемкина за моим мужем, и этот человек редко сказывал, что нет дома, а всегда отвечал, что будет, и тотчас брал верховую лошадь и сыскивал его и привозил домой. И сколько можно было рабу говорить Господину, то он со слезами умаливал его не погублять себя и несчастных жену и мать. « Вы можете очень скоро потерять честь, здоровье, даже и жизнь ваша подвержена опасности! Что тогда с нами будет? Мне стыдно вам говорить, но я принужден... Неужто вы не знаете, что у вашей матери и жены нет уж имения, чем бы они могли содержать дом и себя? Я пока имею, то все отдаю для них, но и у меня скоро ничего не будет, — тогда пойду работать, а их не оставлю: хоть хлеб один, да будут иметь!» И, говоривши, горько плакал... Муж мой все слушал спокойно и сказал: «Я тебя никогда не забуду и буду тебя считать другом, только не оставь жену и мать. Я не обещаю тебе так скоро оставить это знакомство — нельзя: в этом обществе мой начальник, который требует этого. Он может мне всякое дурно сделать!» — «Нет, батюшко, не может тебя начальник ни к чему дурному принудить, и вы не должны опасаться, чтоб он мог вам что сделать, только были б вы исправны в своей должности. Да у вас есть и другой старший начальник, — для чего вы к тому редко ходите? Стало, вам приятнее быть у первого, который вас разоряет, а более всего — разлучил вас с женой, которая день и ночь в страдании. Еще милосерд к ней Господь, что дал ей добрую свекровь, которая сколько-нибудь услаждает и облегчает горестное ее сердце. Но иногда она и сама не лучше ее!» И бросился к нему в ноги... «Ах, добрый мой господин, не сведите старости матери вашей в гроб и не лишите бедную мою юную госпожу последней подпоры! Не прогневайтесь на вашего раба, который вас любит и почитает и осмеливается вам давать советы! Отец мой, ты сам себя лишаешь спокойной жизни и счастливой!» Муж мой поднял его, сам заплакал.. «Я знаю, что ты прав, и я тебя прошу, докажи мне свою любовь и не оставь мать и жену!» — «Чем, батюшко, я могу их не оставить? У меня скоро не будет, чем им помогать, — я вам уж сказал. Вы сегодня выиграли, я знаю, — то дайте мне на содержание дому, жены и матери!» Он подал ему Стр. 55 кошелек с пятьюстами, и человек взял четыреста, а сто оставил ему. Хотя и очень было ему не хотелось расставаться с такой суммой, но он только сказал: «Кажется, ты много взял». — «Нет, батюшко, немного: мы все в долгу. Платить долг и закупить многое надо; еще недостанет! Ах, бедная моя госпожа! Думала ли мать твоя, отдававши тебя, что твое пропитание будет зависеть от раба и что ты будешь мужем твоим оставлена!» Муж мой торопился очень уехать со двора; пришел со мной проститься... Я только, заплакавши, спросила: «Надолго ли я с тобой прощаюсь?» Он, не говоря ни слова, ушел, а я, одевшись, поехала к доброму моему соседу, который спросил у меня: «Что ты, мой друг, как уныла и похудела? Неужто ты еще скорбишь о отъезде моего брата?» Я только отвечала слезами, и он вздохнул и перестал говорить. Ездила я и к Президенту нашему, где меня очень полюбили и, наконец, часто за мной присылали. И я целые дни у них просиживала. У него была племянница моих лет, девушка любезная, кроткая, умная, и мы с ней сделались друзьями. В один день я приезжаю к ним и вижу ее очень невеселу; спрашиваю у ней причину. Она мне отвечает, что за нее сватается жених выгодный, и мать ее принуждает сказать дяде, что она согласна У меня сердце замерло, вспомня мою жизнь и замужество... Я ей советовала дяде открыться, но она не решилась по кротости своей, чтоб не огорчить мать. Я, найдя случай говорить с ее дядей, сказала ему весь мой разговор с ней. Он меня много благодарил за доверенность, которую я ему сделала, и отказал жениху, сказавши сестре своей, что ему жених не ндравится, и, хотя бы его племянница хотела, но он так, как отец, ей запрещает, — и тем кончилось. После сего более еще меня начали любить, все семейство, особливо дядя и племянница. Один раз я у них была: они за мной присылали — нельзя было не ехать, да и свекровь меня прислала, видя мое уныние оттого, что мужа моего не видала три дни, хотя и знала от моего человека, что он жив и здоров. Итак, я приехала очень с грустным и горьким лицом. Сколько ни старалась себя принуждать, но все было видно мое уныние. Начальник у меня спросил: «Где твой муж?» Я отвечала: «Думаю, что у должности», — и невольный вздох вырвался из меня. Он посмотрел очень пристально на меня. «Ты, мой друг, что-нибудь скрываешь от друзей твоих, и в сердце твоем есть какая-то горесть, которую ты сказать не хочешь. Я с тобой после наедине поговорю». Однако целый день были гости, и я была рада, что не удалось ему со мной говорить. Я бы не решилась без позволения свекрови ничего сказать. Приехавши домой, я сказала весь мой разговор. Она подумала и сказала: «Кажется, ты можешь сказать, только прося его, чтоб он не сделал мужа твоего несчастным и чтоб он не узнал, что ты говорила, а то может выйти беда!» На другой день я занемогла лихорадкой, и болезнь моя продолжалась месяц. Муж мой всякий день приходил домой ночевать и, как кажется, заботился обо мне... В болезнь мою начали меня посещать его приятели, и один, смотря на меня, сказал: «Ах, Стр. 56 как мне вас жаль!» Я спросила: «Почему вы меня жалеете? Я, кажется, довольно счастлива и спокойна: муж меня любит...» — «Того-то и нет, хотя вы и говорите. Ежели бы он вас любил, так бы не удалялся от вас на несколько дней; и может ж муж оставить жену, которая не заслуживает этого, и разве вы не знаете, что он расточил все имение на девок, да и здоровье его подвержено опасности? И вы все это сносите великодушно! Другая бы жена на вашем месте ему отплатила тем же и не стала сокрушаться о беспутном муже!» — «Меня удивляет очень, как вы смели мне говорить о моем муже такие мерзости, о которых я и помыслить стыжусь, не только, что вам верить. И какие вы смели мне давать советы, постыдные для меня? Али вы думаете, что я молода и не буду видеть вашего коварства и мерзкой лжи, — то вы ошиблись! И можете ли вы назваться после этого приятелями мужа моего? Я теперь об нем жалею, что он ошибается в вас, считая честными и добрыми!» — «Так вы нам не вериге?» — «Стыдно б было мне вам поверить!» — «Мы вас уверяем, что все сие правда, и ежели бы мы вас не почитали и не любили, то б никогда не сказали». — «Очень худое ваше почтение и любовь, когда вы вздумали меня ссорить с моим мужем! Но я вас уверяю, что вам не удастся сего произвесть, но и это вам скажу: ежели бы вы истинно меня любили и почитали, то бы вы меня поберегли и не сказали б мне, ежели бы и правда была, что вы мне рассказываете об моем муже. Но опять-таки вам подтверждаю, что я не верю и никогда не поверю и знаю, что муж меня любит, и я его люблю и не требую от него, чтоб он беспрестанно был со мной. И прошу вас не иметь обо мне напрасного сожаления. Уверяю вас, что я скучна никогда не бываю и время мое провождаю очень весело и хорошо. Занятиев у меня довольно, и для меня время всегда кажется коротко. Итак, прошу вас, чтоб вы избавили меня <от> ваших посещений; мне нет времени вас принимать!» Один из них пожал плечами. «Я удивляюсь вам, что вы всему сему не верите. Я даже вам место скажу, где с девками бывает собрание, и там наняты бани на целое лето, где все вместе веселятся!» — «Стало, и вы в этой же компании, то что ж вы себя не пощадите, ежели не щадите других? Но уверяю вас, что вы меня не можете поколебать в том мнении, которое я привыкла иметь об моем муже. Еще вам повторяю мою просьбу оставить меня, и будьте уверены, что вас больше не примут здесь». Встала и вышла вон, а они отправились и более ко мне не приходили, а хотя и прихаживали, но им велено было отказывать. Я весь мой разговор рассказала моей свекрови. Она одобрила мои ответы и сказала:» Надо, мой друг, терпеть и молиться за него. А тебя прошу, как друг, как мать, веди себя так, чтоб совесть твоя тебя не укоряла и муж твой ничем бы не мог тебя укорить. Будет время, что он во всем раскается и тебя будет почитать. Я много виновата перед тобой, мой милый друг, — не зная сына моего, заставила тебя очень молоду чувствовать горести. Без меня была б ты счастлива, но не сетуй на меня — довольно я наказана за тебя: сердце мое никогда не бывает спокойно и всегда в мученье за тебя!» Стр. 57 Я заплакала: «Не беспокойтесь, милая матушка, я никогда на вас не сетую. Вы, конечно, любя меня, хотели составить мое счастие, но Богу было угодно, чтобы я не была таковой — я повинуюсь Его определениям и буду терпеть. Он не вовсе меня оставил, давши вас мне. Будто это мало, что я в вас имею друга и мать, и наставницу!» В самое это время приезжает племянник моих благодетелей и узнает обо всем, — от кого, не знаю; спрашивает у меня, но я отговариваюсь незнанием; и так как он всякий день у нас бывал, то и утвердился в слухах, не видя мужа моего никогда дома. И это его чрезвычайно огорчило. Он стал ему говорить и, наконец, сказал: «Я все расскажу князю Григорию Александровичу < Потемкину> и ничего не утаю. Вы б старались больше быть у него и у вашего доброго начальника! И вы их обманываете, скрывая, что вы всегда у вашей должности! Я ведь вижу несчастное положение ваше, которое все расстроено и нет надежды поправить! Что вы думаете о бедной жене вашей и матери, которых вы заставляете страдать и все ваши дурные поведения вытерпливать? Думаете ли вы, что терпенье жены вашей наконец кончится? Тут что будет? А кроме вас никто причиною не будет. И вы ее можете потерять невозвратно, да и мы все, ее любящие, потеряем. Вы имеете все случаи ей доставить невинные удовольствия: она может с вами, особливо летом, везде бывать; князь вас любит, и вы можете везде там быть, где он, и жена ваша тоже. Не осердитесь на меня, ежели я все это выведу: это для вашего блага и спокойствия!» И с этого время <муж> стал получше: начали ездить всюды, и нам всегда были даваны комнаты, куцы мы приезжали. Меня очень и князь полюбил, и вся его свита старалась мне угождать. И я очень была весела: молодость все веселит. Один раз были мы в Сар<ском> Се<ле>, где я гуляла с мужем поутру в саду, и встретили Императрицу, которая остановилась и спросила: «Это, князь, твои гости? Потчевай же их и вели, чтоб стал и фрукты им были!» Он дал мне знать, чтоб я подошла, и она пожаловала руку. И ей было сказано, кто я. С тех пор я очень часто ее видала. И как все сие питало мою гордость и самолюбие, видя, что все мне служат и смотрят в глаза, — что надо. Но во всех я видела самое благородное обхождение и почтительное против меня. Тоща я ни в чем не стала терпеть нужны: мне всего присылали от князя. У него в доме я познакомилась с одним откупщиком, которого муж же мой князю рекомендовал, ионужимел чин капитана изаписан был в полк. Он, узная меня короче, стал к нам ездить и, увидя и узная наше состояние, стал мужу моему говорить, чтоб купил он дом. И нашли. И он дал денег, но в тот же вечер деньги были проиграны... Я, узная об этом, — но делать было нечего. Приехал наш благодетель и спросил, куплен ли дом. Мать моя сказала: «Не только что не куплен, но и деньги проиграны. Я надеюсь та вашу дружбу, что это далее не пойдет». Он, не говоря ни слова, поехал и дом купил на мое имя и начал отделывать. И нам он ни копейки не стоил. Мебели, столярная Стр. 58 работа и все, что надо было для дома, получили от столяров, которых дети были в корпусе; и вся мебель красного дерева и штофом обита, зерькала, люстры и прочие уборы—все получены от заводчиков в подарок. Итак мы перешли в свой дом, гае даже и запас весь нашли и погреб, наполнен винами и всем. И так наш благодетель нас в доме принял и все показал и сдал нашему человеку. Даже не забыл и корову, и птиц домашних купить. И знавши, что я охотница до певчих птиц и цветов, и того нашли в доме довольно. И так мы начали жить в своем доме, и мы с матушкой очень веселились и успокоились, и муж мой был очень весел. Поживши с неделю, я, сидя под окошком, сказала мужу: «Одного только недостает — саду: желала бы я иметь». Он сказал: «Будет и сад». Итак, не прошло .еще месяца, как в одно утро меня разбудил мой муж, и сели под окошко пить чай. Я взглянула нечаянно, и увидя, что под окошком сад большой, с деревьями и цветами и дорожки поделаны, —я не знала, что подумать. И каким волшебством в одну ночь явился сад и в таком порядке? Люди, которые шли мимо, все останавливались и с удивлением смотрели. Я стала благодарить моего мужа и так была обрадована сей нечаянностью, что сама себе не верила: не сплю ли еще я? Муж мой очень веселился моим изумлением, наконец рассказал мне, что давно было все заготовлено, и так как садовники были все ему приятели, то все деревья, цветы и работники были привезены из Петергофа, и сам садовнике ними был, которого сын был в команде у моего мужа. И так сад нам ничего не стоил. Устроившись в своем новом жилище, начали жить спокойнее. Я говорила моему мужу: «Теперь главное мое желание, чтоб та был почаще дома и мы б вместе веселились, а то как ни весело, но одной неприятно. Все одна, не с кем делить мне моих радостей. Я не прошу тебя, чтоб ты делил со мной скорби мои: я одна их перенесу. Ты знаешь, что у меня теперь и брата нет (который был уже отдан в полк или записан и оставался пока еще в корпусе)!» Он обнял меня и сказал: «Ты увидишь, что я буду с тобой чаще. Я все знаю, сколько та терпишь, за то я тебе доставляю все удовольствия, какие могу. Веселись и утешайся: та всеми любима, и кто только тебя узнает — всякий полюбит». — «Но могу ли я иметь совершенное удовольствие? Без тебя же не называются удовольствия радостями, когда разделять не могу с милым человеком. Ты давно от меня отнят злодеем твоим Нарто<вым>, и не знаю, будешь ли ко мне возвращен!» Слезы мои мешали мне говорить «Я бы охотно променяла теперешние радости на возвращение тебя. Я не знаю, любишь литы меня?» — «А как ты думаешь?» — «Я думаю, что нет: ежели бы та меня любил, могли бы та не видать меня по три и по четыре дня? Стало, та нимало не печешься о моем спокойствии. Что ж я должна думать? Ежели б не мать твоя и данные мне правила моим благодетелем, что я не знаю, чтоб из меня вышло». — «А чтоож бы из тебя вышло? Только то, что б та себе нашла по сердцу друга, с которым бы ты могла делить время. Я сам тебе позволяю, а ежели хо- Стр. 59 чешь, то и сам тебе выберу. Выкинь, мой милый друг, из головы предрассудки глупые, которые тебе вкоренены глупыми твоими наставниками в детстве твоем! Нет греха и стыда в том, чтоб в жизни нашей веселиться! Ты все будешь — моя милая жена, и я уверен, что ты вечно меня любить будешь. А это временное удовольствие!» Я, слушая, окаменела и даже перебить его предложения не могла. И долго я не могла говорить; наконец сказала: «Только этого и недоставало к моим горестям, чтоб выслушать предложения самые мерзкие и постыдные от того, который бы должен меня утверждать в тех правилах, которые мне даны! А ты сам хочешь, чтоб я потеряла все то почтение, которое теперь ко мне имеют! И с какими я глазами покажусь тем людям, которые меня и любят за мое поведение? Ах, как ты бессовестен: хочешь последнее у меня отнять! Но знай, что я твоим советам не последую и добродетели моей ни за что в мире не потеряю! Ты ошибаешься, говоря, что, выдавши себе друга, я все тебе буду любезна и ты мне также. Я для тебя буду так же любезна, как теперь, — это правда, я очень этому верю, потому что ты ко мне истинной любви никогда не имел, — но я ежели бы решилась на твое безбожное предложение, то знай, что б я тебя перестала навсегда любить! Я не знаю скотской любви, и Боже меня спаси и знать ее! — а я хочу любить чистой и непостыдной любовию. Вот одно благо для меня! Или ты хочешь для того меня видеть беспутной, чтоб я тебя не укоряла, — то и без этого я ни слова тебе не говорю и обещаюсь тебе никогда не говорить. Ежели бы я и захотела говорить, — то пользы не будет, пока знакомство твое не прервется с начальником зла. Об одной милости тебя прошу, — чтоб не учащала эта постыдная компания моего дому, от которой, кроме наглости и буянства, ожидать нечего, и предупреди предводителя вашего во всех распутствах, чтоб он не осмеливался мне вицу какого-нибудь неблагопристойного сделать. Я наперед вам сказываю, что я не вытерплю от него ничего и не посмотрю, что он твой командир! Я знаю, что есть у тебя начальник добрый и честный, к которому ты не ходишь иначе как по должности, а меня они любят, — то не заставьте меня все ему высказать, сами себя сохраняйте от стыда, а обо мне не пекитесь у меня есть Попечитель, которому я от рождения моего препоручена и который меня до сих пор хранит. Мне и это прискорбно — видеть тебя безо всякого закону и без правил. Я за тобой девятый год и не видала, кода бы та хоть перекрестился; в церкву не ходишь, не исповедываешься и не приобщаешься. Что ж я могу ожидать лучшего? Нет мне, несчастной, никакой надежды к возвращению моего потерянного спокойствия! Не сердись на меня: ты сам меня заставил вести с тобой такой неприятный для тебя разговор!» Кончилось тем же, что он, отобедавши, ушел и два дния его не видала. Дая и не грустила, потому что спокойнее и приятнее время проводила без него с моей милой и почтенной матерью, которой любовь ко мне была беспредельна. Стр. 60 В один день он сказал, что не пойдет со двора, а хочет со мной провести время, и велел всем отказывать И он отменно был спокоен и весел. После обеда мы сели в спальню, и я занялась работой, а он сел читать. Приходят от Нар<това> за ним, и сказано, что нет дома. Наконец и он сам пришел с Дмитре<вским?> и прямо к спальной, отодвинул задвижки и растворил спальню. Я так рассердилась, что забыла всю благопристойность, и, сидя на моем месте, спросила: «Не забыли ль вы, куцы пришли, по вашей привычке, ходя по спальным, гае вам не запрещают. И как вы смели это сделать — войти туды, куда, кроме меня и мужа моего, никто не ходит! Я чрезвычайно жалею, что у мужа моего приятели так дерзки и наглы! Я ни от кого в свете ни малейшей наглости не перенесу, и я буду жаловаться там, где должно; и не думайте, чтоб за меня не вступились! Вы довольно сделали, что отняли у меня мужа и ввели его во всякие распутства! А со мной вы не можете без уважения обходиться!» Он так был сражен, что не помешал мне все высказать. После сказал мужу моему: «Что вы ее не уймете? И как она может с начальником мужа своего так говорить!» Я отвечала: «Муж мой не может мне запретить говорить. Я сама знаю, с кем я говорю. У нас есть еще главный начальник, к которому я могу отнестись, который и вам начальник! У меня дом — не трактир, ко мне лучше вас ездят с почтением и в гостиную не смеют войти, ежели она затворена. Я прошу вас меня избавить таких дерзких посещений; я к ним не привыкла и ни от кого еще в жизни моей не видала такой обиды, как от вас!» Он так озлился, что сказал: «Я брата вашего теперь не выпущу и не аттестую в офицеры! Вы не знаете — с кем говорите, — который может сделать добро и худо вам!» — «Ошибаетесь вы, ежели думаете, что я угроз ваших пугаюсь. Брат мой будет и без вас офицером. Добра от вас ожидать нельзя, а худа вы мне уж успели много сделать. Пожалуйте, не беспокойте себя, а меня ничто не устрашит. Я знаю себя, кто я, и знаю вас, кто вы, и более с вами и говорить не стану, а только скажу: ежели вы осмелитесь еще сделать эдакую наглость и, как разбойник, вломиться в спальну, то, будьте уверены, я далее буду просить, нежели у своего начальства, и уверена, что получу полную сатисфакцию. Я с собой не дам никому шутить!» Свекровь моя весь этот разговор слышала. Я пришла к ней и молча села. Муж мой пришел ко мне и сказал: «Что ты сделала! Пойди помирись и извинись!» — «Стыдись мне сие говорить, чтоб я была так подла и пошла у этого подлого человека просить прощения? Он должен у меня просить! Я вам сказываю, что я буду искать защищения и жаловаться буду за эти наглости князю Григорию Александровичу <Потемкину> и скажу, что это сделано в присутствии мужа моего, который за меня не вступился, то не стыдно ли тебе будет? И что ты его трусишь, эдакого подлеца и безбожника!» Итак они ушли, и муж мой пришел рано вечером домой. Я удивилась, и он очень ласкался ко мне. На другой день он стал мне говорить, что я очень обидела Нар<това>. «Опять за то же! Да он-то что ж, разве не обидел меня? И с какой он гордостью со мной говорил, Стр. 61 думая, что я так же струшу, как и ты! Он очень ошибся!»— «Он теперь не хочет брата твоего аттестовать — вот что ты сделала!» — «Я и не прошу его». — «Он может по должности моей много мне худа сделать!» — «И это вздор, ничего не может; зная нашу связь с Поте<мкиным>, он, трус, не осмелится. Да, пожалуй, не беспокойся о брате: я без него и без тебя сделаю». Муж мой сказал: «Надо позвать его отобедать и ласковее его принять!» — «Делай обед, ежели тебе угодно, ноя дома не буду. Что тебе угодно со мной делать? Через неделю ты можешь его позвать, а не ранее. Тогда и я своих приятелей попрошу». На другой день я послала за двумя приятелями, которые были близки к князю Григорию Александровичу, и просила их, чтоб они сделали мне милость и довели князю, чтоб он потребовал моего брата и дал бы ему офицерский чин. И причину сказала ту, что я не хочу просить Нар<това>, он по гордости своей может быть не так скоро сделает. Они меня уверили, что это будет на сей же неделе сделано. И точно, так и было: на третий день его потребовали в канцелярию и велели выключить из корпусу, не спрашивая и аттестату. И сам князь поздавил его поручиком и определил в пикинерный полк. Брат мой пришел с радостию. Муж мой, знав, очень был рад и на другой день поехал благодарить князя; и как приехал домой, я ему сказала, <что> теперь, ежели он хочет звать своего приятеля, то пусть зовет, да и тех непременно позвать, которые старались о брате. И так через несколько дней все у нас обедали, и я благодарила друзей моих за старание их. Нар<тов> так был учтив и тих, что я его никогда таковым не видала. Через неделю отправился брат мой в Полтаву, с которым я прощалась с великою горестью. И он, зная мою жизнь, больше грустил обо мне. Вскоре после его отъезду приехали два племянника моего благодетеля, которые меня любили, как сестру, и были у меня всякий день, видя, что я всегда одна. И часто заставали меня в слезах, брали великое участие в моей горестной жизни. Один из них больше был к нам привязан, который всегда меня уговаривал, чтоб я терпела и не сетовала на свою участь. «Есть еще тебя несчастнее. У тебя есть мать, в которой ты друга имеешь и которая с тобой делит все и утешает тебя. Есть и другие друзья, которые тебя не меньше любят и желают тебе всякого добра. Уверена литы, мой друг, во мне, что я тебя искренно люблю и почитаю и не мог бы больше любить, как сестру милую, — то прими совет от твоего друга, не принимай много к себе мужчин, не наведи на себя нарекания, хотя с твоей стороны и невинного. Бога ради не потеряй своего доброго имени! Езди чаще к нашим родным, которые тебя много любят. Помни наставление дяди моего: люби всегда добродетель. Ты нонче часто бываешь у князя, то берегись ласкательства и не доверяй многим; будь всегда осторожна, Я слышал о тебе великие похвалы от самого князя и ото всех окружающих его. Сердце мое радовалось, слыша, как выхваляли твое поведение, осторожность и добродетельную скромность. Даже князь Стр. 62 любопытствовал у меня, зная нашу дружескую связь, как ты с мужем живешь и любит ж он тебя. Я отвечал, что жизнь твоя очень хороша и ты счастлива, — то и ты берегись открывать участь твою для многих причин: главная причина — узная ваше расстройство и видя тебя в такой цветущей молодости, будут многие расставлять сети для твоей добродетели. Послушайся друга твоего, который тебя привык любить и который, кроме добра, ничего тебе не желает. Все наши родные гордятся твоим поведением и скромностию, то не потеряй и поддержи их мысли о тебе. Не переменяя своего поведения, ты будешь всеми уважаема. Жизнь твоя несчастная всем нашим родным известна, и они тебя уважают за то, что ты не жалуешься; и я тебя уверяю, что твое терпение и добродетель все наконец превозможет — и нельзя <иначе>. Долго или коротко это продолжится, но ты наконец будешь счастлива и восторжествуешь над мужем, который ничем тебя корить не может. Вот в чем ты должна полагать все свое счастье и славу! А нам какую ты принесешь радость, всем любящим тебя, а более всего даде моему, который и до сих пор о тебе сокрушается и молится за тебя, чтоб спас тебя Господь ото всех преткновений. Ежели ты так себя всегда будешь вести, то самый дерзкий мужчина не будет сметь без уважения смотреть на тебя! Добродетель далеко отгоняет порок!» Как живо я чувствовала цену его дружеских советов и видела великую его любовь к себе и с чувством сердца наполненным благодарила его и обещала следовать его советам. Вы молитесь, мои милые друзья, за меня, чтоб Бог утвердил сердце мое в добродетелях! После сего разговора я стала гораздо осторожнее и с неизвестными мужчинами остерегалась короткого обхождения. В это лето я жила в Са<рском> Се<ле> три недели, где и друг мой был по своим делам. И он всякий день был с нами вместе и радовался, смотря на почтительное обхождение со мной всех и даже самого князя. Бывала там часто и княгиня Вяземская, которая всякий день меня видела, даже в мою квартиру хаживала ко мне. И, видя все ее со мной обхождение и любовь ко мне, более стали еще меня уважать, и я гордилась сим преимуществом против прочих. И один раз ежа сказала мужу моему: «Чувствуешь ли свое счастье, имея такую жну, и знаешь ли ты ей цену?» Он очень смешался и не знал, что отвечать, и она тотчас сама прервала разговор сей, для него неприятный. Он очень скучал жизнью в Са<рском> Се<ле>, и ему очень хотелось в город, но я просила окружающих князя, чтоб они сделали мне милость, — ежели можно, чтоб князь удержал его подоле. Я просила под видом тем, что мне здесь очень весело, и для воздуху, а в самом-то деле чтоб отвести его от ненавистной мне и вредной для него компании. Наконец должно было ехать в город, и тотчас, как скоро приехали, то он и ушел к Нар<тову> и побывал в корпусе. И опять началась точно такая же жизнь, какова и прежде была... И к себе стал водить, и очень часто шла карточная продолжалась сутки по трои, и я уж решилась ничего не говорить. Он же уж и сердиться на меня начинал. Стр. 63 И я иной раз с игроками принуждена была сидеть целую ночь, видела и драки, слышала и всякую мерзость от пьяных, но выйти не смела, — разве кто из игроков сжалится и упросит мужа, чтоб меня отпустил. Вышедши, бросалась в постелю и слезами обмывала подушку: вот вся моя отрада была! В один день я узнала, что они с девками поехали на Ка<менный Остров?> в бани, где и Президента племянник был. Я поехала к ним обедать и решилась сказать президенту, который, отобедавши, поехал гулять и нам предложил. Только что мы переехали через мост по берегу, — и увидели всю компанию, после бани прогуливавшихся, и с девками. Он велел тотчас остановиться и подозвал своего племянника и моего мужа и велел им к нам сесть в карету. И поехали назад. Он первое спросил, что за дамы с ними были? Они ничего не отвечали, но, приехавши домой, племянника посадил под караул и не велел со двора больше ходить, а мужа моего в корпус на две недели—делать разные пробы, куды сам ездил всякий день, но не в назначенное время — иногда поутру, иногда вечером, — то муж мой и не смел отлучиться. И после этого немного сделался получше и больше стал опасаться, а на меня очень долго сердился: две недели не говорил со мной и поставлял причиной езды президента на речку к баням. Пришел Петров день, и в Пете<ргофе> был обыкновенный праздник. Я сколько с ним ни просилась, но он меня не взял и уехал один, поутру рано. Я осталась вся в слезах и в горести большой. После обеда приезжает к нам старик шамбелян Голынской и удивляется, что я до сих пор не одета. Я ему сказала, что мне с мужем ехать было нельзя: он очень рано поехал к князю <Потемкину>, а мне велел кого-нибудь искать знакомых, с кем бы я могла ехать, но все мои знакомые разъехались прежде, нежели я успела к ним послать. Он предложил мне с ним ехать. Я очень обрадовалась, побежала к матушке и сказала ей. Она, прежде посмотря на меня, сказала: «Что ты хочешь делать? Ведь ты его рассердишь, — он итак на тебя сердит!» Я стала у ней цаловать руки. Она сказала: «Поезжай и скажи, что я тебя прислала!» Я тотчас оделась и поехала, и всю дорогу была весела и спокойна, но как скоро стала подъезжать к Пете<ргофу>, то сердце замерло: как я покажусь, — а не показаться нельзя. Наконец я сказала: «Я очень боюсь, господин Голынской!» — «А чего вы боитесь? Неужто меня, старика, будут подозревать?» — «Нет, я не того боюсь!» — «Дак чего ж?» — «Меня муж оставил дома и не хотел, чтоб я ехала; я ведь вас обманула». — «А на что же вы ехали? Муж ваш будет иметь все право еще больше сердиться за непослушание ваше к нему, и меня, старика, вы ввели в хлопоты. Ежели бы я узнал сие хоть на половине дороги, то б вернулся и отвез вас домой. Что теперь делать?» — «Вы скажите, что я не хотела ехать с вами, но меня сильно прислала свекровь!» — «Ну, добре, я на старости и лгать стану по вашей милости, панья! Быть так! Не пугайся; не делать бы того, от чего совесть бывает нечиста и беспокойна!» Приехали и пошли в сад, но я упрашивала, чтоб скорее идти во Стр. 64 дворец и показаться моему мужу, а то чтоб кто не сказал прежде, нежели он сам увидит. Итак, мы пошли и нашли мужа моего, играющего в карты. Он, увидя меня, чрезвычайно удивился и только сказал: «А, и вы здесь? С кем изволили приехать?» Я отвечала, что с паном Голынским. Он и с ним поклонился очень сухо и сказал: «Извольте идти гулять! Чего здесь душиться?» Но лицо его было так сердито, что у меня сердце замерло, и я не рада была, что и поехала. Пошли мы в сад, и кто со мной из знакомых ни повстречается, всякий спросит: «Здоровы ли? Лицо вайю доказывает, что вы очень нездоровы». И сам мой сопутник сказал: «Вы так бледны, что иначе и счесть нельзя, как что вы очень больны. Вот ваш обман и самое неприятное гулянье! Вы сами себя наказали, но надо думать, как дело поправить». Я ему сказала: «Сделайте милость — как отсюда поедем, упросите его, чтоб он сел в вашу карету, и вы поедемте к нам ночевать и упросите его, чтоб он не сердился. Он вас любит и послушает!» В третьем часу мы увидели его идущего и пошли к нему навстречу. Он, не смотря на меня, сказал, что «то я сейчас еду. Ежели вам угодно остаться, то можете». Я сказала, что я не хочу оставаться и еду с ним. Итак, пошли из саду, а людям велели искать экипажи. Голынской стал просить его сесть лучше в его карету, чтоб веселее ехать. Муж мой посмотрел на него и сказал: «Я знаю, что это значит: она тебя просила». И он насилу мог его упросить; так мы сели в его карету, и тут-то муж мой дал волю сердцу своему. И мы оба молчали; наконец Голынской сказал: «Уж довольно вы наговорили колкого и жесткого вашей жене, позвольте же и мне, старику, теперь сказать. Конечно, она не права, что поехала сверх воли вашей, но уверяю вас, что она с воли вашей матери ехала, иона, подъезжая сюды, была уж очень беспокойна. И как можно молодую женщину наказывать тем, что ее лишаешь удовольствия такого, которое бывает только в году раз! Прошу вас, как друг, сказать мне: как велика ее вина, чтоб я мог знать — можно ли за нее ходатайствовать или нет и всегда ли она вам не повинуется?» Муж мой долго молчал, наконец сказал: «Вины ее нет, а я хотел только попробовать, будет ли она послушна и в этом мне, как во всем; и это непослушание еще первый раз ею сделано, тем-то мне и более!» — «А вы ее слушаетесь ли? Ведь это должно быть взаимно? Но я по дружбе вашей у вас бываю очень часто, то я еще не видал, чтоб вы ее в чем-нибудь послушались. А она всегда вам покорна и послушна. За что ж вы ее без вины хотели наказать? Теперь вам самим отдаю на суд: правы ли вы? Конечно, ейбы надо выдержать и этот опыт, но молодость ее не устояла и живой ее характер, — то я вас прошу ее простить. Уважьте лета мои!» И стал на колени. Муж мой его поднял, старик заплакал. «Ежели бы я к ней не приехал, то она, конечно бы, не была виновата, а с другим, я уверен, она б не поехала. Но она поверила себя моим летам и дружеству, которое я к вам имею!» Итак, мой муж простил меня и обнял. И я, видя, что он перестал сердиться и спросил у меня: «Ты впредь этого не сделаешь?» — я отвечала: «Нет, потому что ты меня впредь не станешь остав- Стр. 65 лять и уезжать один на праздник?» Он засмеялся и сказал: «Видишь ли, Голынской? Давно ли плакала и боялась моего гнева, а теперь что говорит?» Однако сие было сказано безо всякого сердца. «Ты знаешь, что я искренна и не даю тебе в том слова, чего сдержать не могу, а ты меня можешь предостеречь сам от того, что тебе неприятно». Итак, мы приехали домой, и Голынской у нас ночевал. Матушка вышла нас встретить и выговорила Александру Матвеевичу за то, что он не взял меня. «А я ее послала, чтоб она ехала, — и знай, что и впредь сие будет: я и сама с ней поеду, она итак довольно видит неприятностей, а еще и это невинное удовольствие отнять от нее хочешь!» Наконец он, по делам, препорученным от начальника, принужден был чаще быть дома, но всегда был скучен. Сколько я ему ни говорила, что неужто я не могу усладить его жизни и разве ему приятнее быть с чужими, — он отвечал: «Разве ты думаешь, что я могу тебя променять на тех девок, о которых ты говоришь? Ты всегда моя жена и друг, а это—только для препровождения времени и дня удовольствия». — «Да что ж это такое? Я не могу понять, как без любви можно иметь любовниц? Ежели бы со мной сие случилось, то я бы перестала тебя любить, но это выходит — скотство и грех перед Богом и нарушение тех клятв, которые ты давал мне перед Евангелием! Остерегайся, мой друг, чтоб правосудие Божие не постигло тебя!» Он засмеялся и сказал: «Как ты мила тогда, когда начинаешь филозофствовать! Я тебя уверяю, что ты называешь грехом то, что только есть наслаждение натуральное, и я не подвержен никакому ответу». Я заплакала и замолчала, внутренно прося у Бога ему прощения. И он несколько раз меня уговаривал, чтоб я согласилась иметь любовника и выкинула бы из головы тупые предрассудки. Я просила его, чтоб он оставил меня в глупых моих мнениях и не говорил мне больше о так постыдном деле для меня. «Ты властен был отнять у меня имение и спокойствие, но совести моей и доброго имени отнять не можешь. Меня сохранит тот Бог, который сохраняет от чрева матери моей до сих пор. Тебе как угодно, так и мысли, а меня оставь в моих правилах. И я тебя уверяю, пока хранит меня рука Божия, то я не сойду с пути добродетели и не приму твоих советов: они вредны душе моей и телу! Боже милосердный! Тот, в котором я думала найти путеводителя и наставника, — тот хочет меня свести с истинного пути и поставить на распутье! Но Ты меня не оставишь и будешь моим хранителем! На Тебя единого моя надежда и упование, и я уверена твердо, что, пока не отступлю от тебя, — не буду Тобой оставлена!» Я весь разговор сказала матушке, которая горько заплакала и просила меня не говорить с ним больше на этот счет и как можно избегать сего разговора. Итак, жизнь моя все текла в горести, но молодость и веселый характер делали то, что я забывала часто о своем горестном положении. Меня всякая безделица утешала. Два моих друга, один — племянник моих благодетелей, а другой — который дом купил нам, любили меня оба, и зная, что я люблю цветы, птички <?><нрзб> и всякие безде- Стр. 66 лицы, то и утопали меня, и сделали мне маленькую оранжерею, чтоб и зимой я пользовалась зеленью и цветами, — словом, они старались мысли мои узнавать, только чтоб я была утешена. Я же по простоте моей не иначе их считала как братьями, — то, когда они приезжали ко мне, я с радостью бросалась к ним, обнимала их, цаловала, называла самыми приятными именами, друзьями и утешителями. Они сами меня ласкали и часто, смотря на невинное мое обхождение с ними, плакали. Я же свои ласки не остерегалась им делать при свекрови и муже, когда он бывал дома, потому что они были самые чистые. Я тогда не знала другой любви и была с этой стороны счастлива и спокойна, и, — признаться, — что я была гораздо спокойнее, кода не было моего мужа дома, даже и веселее, и я не скрывала этих чувств от матери моей. Стр. 67
Оцифровка и вычитка -
Константин
Дегтярев, 2004 |
|
|
