Оглавление

Василий Михайлович Головнин
(1776—1831)

Записки флота капитана Головина о приключениях его в плену у японцев

Стр. 60-80

Стр. 60

Две такие противоположности в их поступках с нами крайне нас удивляли: с одной стороны, прилагали они непонятное об нас попечение, а с другой — стоны наши, происходившие от чрезмерной боли, слушали спокойно и отнюдь не хотели для нашего облегчения ослабить веревок. Мы никак не могли согласить сии два противоречия, впрочем, как бы то ни было, а добра от японцев нам ожидать было нельзя. Мы думали, что самая большая милость, которую они нам окажут, будет состоять в том, что нас не убьют, но станут держать по смерть нашу в неволе, а мысль о вечном заключении меня в тысячу раз более ужасала, нежели самая смерть; но как человек и в дверях самой гибели не лишается надежды, то и мы утешали себя мечтою: не представится ли нам когда-нибудь случай уйти. Для ободрения своего в нашем несчастии мы иногда рассуждали: не вечно же японцы станут нас держать связанных; теперь они боятся, чтобы мы не ушли, ибо корабль наш недалеко; но после, конечно, нас развяжут, не понимая, на что могут отважиться люди отчаянные; следовательно, мы будем иметь средство уйти, завладеем лодкою, переправимся на Татарский берег, скажем, что претерпели кораблекрушение, и будем просить, чтобы нас отвезли в Пекин, а оттуда нетрудно будет с позволения китайского правительства приехать в Кяхту. Вот и в России, в своем отечестве! Но такие приятные, утешительные мечтания мгновенно исчезали. Так, японцы вас развяжут, говорил нам здравый рассудок, но это будет в четырех стенах, за железными запорами, — вот вам и Татарский берег, вот и Кяхта, и отечество ваше! Мысль сия повергала нас в ужаснейшее отчаяние. Тогда уже и единой искры надежды не оставалось. Я неоднократно говорил: если бы кораблекрушение, бедствие, случившееся на море, или другой необходимый случай вверг меня к японцам в руки, то я никогда не роптал бы на судьбу свою, и все несчастия самого ужасного плена переносил бы равнодушно; но я сам добровольно отдался им. От чистого сердца и от желания им добра поехал я к ним в крепость как друг их, а теперь что они с нами делают? Я менее мучился бы, если бы был причиною только моего собственного несчастия; но еще семь человек из моих подчиненных также от меня страдают. Товарищи мои старались меня успокоить. Господин Мур заметил, что меня мучит честолюбие, зачем

Стр. 61

я допустил японцев обмануть себя, и советовал мне вспомнить многие примеры в истории: что люди во всех отношениях несравненно выше меня сделались жертвою ошибок, подобных моей, как то: Кук, Делангль, князь Цицианов и прочие; но я находил разность между их жребием и моим: они мгновенно были умерщвлены и ничего после не чувствовали; а я живу и терзаюсь, будучи виною и свидетелем страданий моих товарищей и своих собственных.

13 июля на рассвете остановились мы подле одного небольшого селения завтракать. Жители со всего селения собрались на берег смотреть нас; из числа их один, видом почтенный старик, просил позволения у наших конвойных потчевать нас завтраком и сагою, на что они и согласились. Старик во все время стоял подле наших лодок и смотрел, чтобы нас хорошо кормили. Вид его лица показывал, что он жалел о нас непритворно. Такое добродушие и внимание к нашему несчастию в постороннем человеке весьма много нас утешило. Мы стали о японцах лучше мыслить и не считать их совершенными варварами, презирающими европейцев как каких-нибудь животных. После завтрака опять потянули наши лодки вдоль берега далее. День был прекрасный, тихий; мрачность вся исчезла, и горизонт сделался совершенно чист. Все соседние горы и берега были весьма ясно видны; в том числе Кунашир и берега, образующие ужасную для нас гавань, мы очень хорошо могли отличить, но «Дианы» нашей не видали. Я, с моей стороны, и не желал ее увидеть: вид сей, если только можно, еще увеличил бы грусть нашу. Часа за два или за три до захождения солнца мы остановились при небольшом числе шалашей, обитаемых курильцами. Тут японцы вытащили обе наши лодки на берег, а потом, собрав великое множество курильцев, потащили их со всем, с нами и с караульными, на гору сквозь кусты и небольшой лес, очищая дорогу и уничтожая препятствия топорами. Мы не могли понять, что бы могло их понудить тащить на гору такой огромной величины лодки*. Мы думали, что они, увидев нашу «Диану», идущую к берегу, и опасаясь, чтобы русские на них не напали и нас не отбили, по свойственной им трусости хотят спрятаться. Но вскоре после того дело объясни-

Наша лодка имела по крайней мере около тридцати футов в длину и футов восемь ширины.

Стр. 62

лось. Подняв лодки на самую вершину довольно высокой горы, начали оные спускать на другую сторону и спустили в небольшую речку, весьма много похожую на искусственно сделанный канал. Всего расстояния тащили они нас от трех до четырех верст. В это время у матроса Васильева пошла из носу кровь, и с таким стремлением, как из открытой жилы; мы просили японцев ослабить на нем веревки, а особливо около шеи, но они нимало не внимали нашим просьбам, а затыкали ему нос хлопчатой бумагой; но когда приметили, что средство сие не могло остановить течение крови, тогда уже ослабили веревки, и то очень мало. Такая их непреклонность хоть к малейшему нашему облегчению изглаживала из мыслей наших доброе о них мнение, которое мы начинали было иметь по поступкам некоторых частных людей; и мы опять считали их самыми жестокосердыми варварами. Впрочем, когда нас спустили на речку, то конвойные наши стали обращаться с нами гораздо ласковее, вероятно, оттого, что теперь уже всякая опасность для них от нашего шлюпа миновала. Они старались нам изъяснить знаками, что через восемь или десять дней мы приедем в Матсмай; тогда нас развяжут и позволят написать наше дело, которое будут рассматривать главные их чиновники, и после привезут нас назад и отпустят в Россию. Мы хотя очень мало верили сим рассказам, но не отвергали вовсе истины оных, и надежда немного нас успокаивала. Рекою вышли мы в большое озеро, которое, нам казалось, имело сообщение с другими обширными озерами. По озерам плыли мы всю ночь и следующий день, только очень медленно. Лодки наши часто должны были идти мелями, и не иначе как таким образом, что курильцы сходили в воду и тащили их. Ночью шел сильный дождь. Японцы покрыли нас рогожами; но как они часто с нас сваливались, то мы принуждены были почти беспрестанно просить приставленных к нам работников поправлять их: один из них был человек добрый — он был приставлен к господину Хлебникову, но готов всегда служить нам всем, а прочие отправляли днем должность свою хорошо, ночью же иногда ленились, отчего нас исправно дождем помочило, а один из них даже несколько раз ударил господина Мура за то, что он его часто беспокоил, между тем должно сказать, что конвойные наши за это его побранили.

Стр. 63

В половине ночи пристали мы к одному небольшому селению или городку для перемены гребцов. На берегу разложены были большие огни, которые освещали несколько десятков японских солдат и курильцев, стоявших в строю: первые были в воинской одежде и в латах с ружьями, а последние со стрелами и луками. Начальник их стоял пред фронтом в богатом шелковом платье и держал в руке, наподобие весов, знак своей власти. Старший из наших конвойных подошел к нему с великим подобострастием и, присев почти на колена, с поникшей головой долго что-то ему рассказывал, надобно думать, о том, как нас взяли. После сего начальник всходил к нам на лодку с фонарями посмотреть нас. Мы просили его велеть нас несколько облегчить; стражи наши, понимая, чего мы просим, пересказали ему, но он вместо ответа засмеялся, проворчал что-то сквозь зубы и ушел.

Тогда мы отвалили от берега и поехали далее; а в ночь на 15-е число пристали к большому огню, разведенному на берегу. Тут развязали нам ноги и стали нас выводить одного после другого и ставить подле огня греться, а наконец повели всех на невысокую гору, в большой, на сарай похожий, пустой амбар, в котором, кроме одних дверей, никакого отверстия не было. Там дали нам одеяла постлать и одеться, положили нас, связали опять ноги по-прежнему, покормили кашей из сорочинского пшена и рыбой. Сделав все это, японцы расположились курить табак и пить чай и более уже об нас не заботились. 15-го числа во весь день шел проливной дождь, и мы остались на той же квартире и в том же положении. Кормили нас три раза в день, по-прежнему кашей, рыбой и похлебкой из грибов.

16-го числа поутру было уже ясно, и мы стали сбираться в дорогу. Ноги нам развязали внизу, а выше колен ослабили, чтобы можно было шагать; надели на нас наши сапоги и вывели на двор. Тут спросили нас, хотим ли мы идти пешком или чтобы нас несли на носилках; мы все пожелали пешком идти, кроме Алексея, у которого болели ноги. Японский оягода здешнего места долго устраивал порядок марша; наконец шествие началось таким образом: впереди шли рядом два японца из ближнего селения, держа в руках по длинной палке красного дерева, весьма искусно выделанной; должность их была показывать дорогу; они сменя-

Стр. 64

лись вожатыми следующего селения, которые встречали нас, имея в руках такие же жезлы, на самом рубеже, разделяющем земли двух селений; за ними шли три солдата в ряд, потом я; подле меня шли: по одну сторону солдат, а по другую работник, который отгонял веткой мух и комаров; сзади же другой работник, державший концы веревок, коими я был связан; за мною одна смена курильцев несла мои носилки*, а другая шла подле оной в готовности переменить людей первой смены, когда они устанут. Потом вели господина Мура, за ним господина Хлебникова, там матросов одного за другим, точно таким же образом, как и меня, а наконец несли Алексея; весь же конвой замыкали три солдата, шедшие рядом, и множество разных прислужников: японцев и курильцев, несших вещи, принадлежащие нашим конвойным, и съестные припасы. Всего при нас было от 150 до 200 человек; у каждого из них к поясу привешена была деревянная дощечка с надписью, к кому из нас он определен и что ему делать, а всем им список оягода имел при себе.

На дороге японцы часто останавливались отдыхать и всякий раз спрашивали, не хотим ли мы есть, предлагая нам сорочинскую кашу, соленую редьку, сушеные сельди и грибы, а вместо питья чай без сахару. В половине же дня остановились мы обедать в одном довольно большом, опрятном сельском доме; хозяин оного, молодой человек, сам нас потчевал обедом и сагою. Он приготовил было для нас постели и просил, чтоб нам позволили у него ночевать, так как мы устали; караульные наши на это были согласны, но мы просили их продолжать путь: чрезмерная боль в руках заставляла нас не щадить ног и стараться как возможно скорее добраться к концу нашего мучения, полагая, по словам японцев, что в Матсмае нас развяжут. После обеда шли мы очень скоро; стражи наши спешили, чтобы к ночи прийти в город Аткис, и как они нам сказали, что там на несколько времени руки у нас развяжут и лекарь приложит


* Носилки сии составляла доска длиной фута в четыре или четыре с половиной, шириной в два с половиной фута. К углам были привязаны деревянные вязы, которые сходились вверху все вместе углом, в вышину от доски фута на четыре. Под углом проходил шест, за который несли курильцы, положив оный на плечи, три человека впереди и три позади; носилки же были обвешаны кругом рогожками от дождя.

Стр. 65

пластырь к тем местам, где веревками они перетерты, то .мы и сами торопились идти скорее.

День был ясный и чрезвычайно жаркий. Мы устали до крайности и едва могли переступать; но в носилках сидеть не было способу: они были так малы, что мы должны были сгибаться, а завязанные руки не позволяли нам переменить положения без помощи других, отчего нестерпимая боль разливалась по всему телу; притом мы шли по узкой тропинке, сквозь лес, почему носилки наши часто ударялись о пни, и как курильцы шли очень скоро, то всякий такой удар, причиняя сотрясение телу, производил боль еще несноснее, и потому минут по десяти ехали мы в носилках, а потом по часу шли пешком. Наконец, перед закатом солнца пришли мы к небольшой речке, где ожидали нас две лодки. Речка сия, нам сказали, впадает в залив, при котором стоит Аткис13, и объявили, что мы через короткое время будем там. Господина Мура, меня и двух матросов посадили в одну лодку, а господина Хлебникова с прочими в другую.

Лодки наши кругом были завешены рогожками так, что кроме неба и того, что было в лодке, мы ничего не могли видеть. Людей, поверженных в великое несчастие, малейшее приключение может тревожить и утешать. Случай сей мы тотчас истолковали счастливым предзнаменованием: мы думали, что подозрительность японцев заставила их закрыть нас, чтоб мы не могли видеть залива и окрестностей приморского города; а если так, то, конечно, конвойные наши имеют причину полагать, что заключение наше будет не вечно и что рано или поздно нас освободят, иначе к чему бы им было таить от нас то, чего мы никогда не будем в состоянии употребить ко вреду их. Мысль сия, подкрепляемая надеждою, так нас успокоила, что мы, позабыв свое состояние, начали разговаривать между собою с таким духом, как будто бы уже половина дела к нашему освобождению была сделана; между тем лодки наши выплыли из речки в залив, и когда мы были на верху надежды увидеть еще свое любезное отечество, как один из бывших с нами солдат, отдернув рогожи, сделал нам знак, не хотим ли мы встать и посмотреть залив и город. Боже мой! Какой для нас удар: с верху надежды мы вмиг погрузились в пропасть отчаяния! Теперь видно, очень ясно видно, говорили мы друг другу, что японцы никогда не намерены нас освободить,

Стр. 66

по сей-то причине ничего они от нас и не скрывают; но как ни сильно приключение сие над нами подействовало, надежда не совсем еще нас оставила: мы вспомнили, что за двадцать лет пред сим в здешний залив заходил русский транспорт, следовательно, японцам не было причины от нас скрывать то, что русские давно уже видели и знают. Мысль сия несколько нас успокоила, но все мы лучше желали бы, чтобы солдат не отдергивал рогожек, которых настоящая цель была скрыть нас от комаров, а не предметы от нас.

Мы приехали в Аткис уже ночью и встречены были отрядом воинской команды с фонарями. Нас ввели в крепостцу, обвешанную полосатой бумажной материей, и поместили в хороший очень дом, чисто внутри прибранный и украшенный живописью на японский вкус; для нас всех была отведена одна большая комната, в которой прикреплены были к стенам доски с вколоченными в них железными скобами, за кои привязывали концы наших веревок. Впрочем, дали нам постели и одеяла*, накормили ужином, связали ноги по-прежнему и оставили в таком положении до утра.

17-е число мы дневали в Аткисе. Поутру развязали нам руки на несколько минут; а потом опять завязали, обвертев


* Японские постели состоят в одном большом одеяле шелковом или бумажном, смотря по состоянию человека (нам давали бумажные), которое подложено ватой пальца на два и простегано изредка на живую нитку, чтобы можно было вату вынимать для мытья наволочки: одеяла сии они стебают [сшивают] вдвое и стелют на полу, который во всех японских домах и даже в хижинах покрыт мягкими соломенными матами, весьма чисто и красиво сделанными, а ложатся совсем нагие, завернувшись в пребольшой халат с широкими короткими рукавами, сшитый также из шелковой или бумажной материи и подложенный очень толстой ватой. Вместо подушек употребляют они разным образом из дерева сделанные штуки. Простые люди кладут в голову круглый кусок дерева, совершенно похожий на те, какие употребляются в простонародной у нас игре, называемой городками, с той только разницей, что японцы с одного конца наверху делают выемку для вмещения задней части головного черепа. Положа на сей обрубок голову, без всякой мягкой подстилки, спят они от привычки очень покойно. Лучший же, или богатый, класс людей употребляет вместо подушек очень красиво сделанные ящики вышиною дюйма в четыре, на верху коих привязана круглая подушка длиною дюймов в шесть или в восемь, а толщиною в размере дюйма в два или в три. В ящике же хранят они вещи своего туалета, как то: бритвы, ноженки, помаду, зубные кисточки, порошки и прочее.

Стр. 67

их в больных местах тряпицами. Когда веревки были сняты, то мы не в силах были сами руки свои привести в натуральное положение, а когда японцы начали их разгибать, то боль была нестерпимая, но еще сделалась сильнее, когда опять стали они их завязывать. Кормили нас здесь три раза в день и дали по бумажному халату на вате, чтобы надевать сверху во время дождя или от холода.

18-го числа поутру перевезли нас через залив на другую сторону оного к небольшому селению, где накормили завтраком и повели далее таким же порядком, как я выше описывал. Носилки были с нами, и кто из нас хотел, тот мог ехать; но конвойные наши всегда шли пешком; изредка только садились они на короткое время по очереди на вьючных лошадей. Во все время путешествия нашего японцы наблюдали один порядок: в дорогу сбираться начинали они до рассвета, завтракали, нас кормили завтраком и отправлялись в путь, часто останавливались по селениям отдыхать, пить чай и курить табак, а в половине дня обедать, через час после обеда опять шли далее и часа за два до захождения солнца останавливались ночевать, и всегда почти в таком селении, где была военная команда; такие места обыкновенно были на случай нашего прихода завешиваемы полосатой бумажной материей. Отводили для нас всегда очень хороший дом* и помещали в одну комнату, но к скобам привязывать не упускали.

Приходя на ночлег, всякий раз приводили нас к дому начальника и сажали на скамейку, покрытую рогожами. Начальник выходил и нас смотрел; тогда отводили нас в назначенный нам дом, и на крыльце разували и мыли нам ноги теплой водой с солью, потом вводили уже в нашу комнату; кормили по три раза в день: поутру перед выступлением в дорогу, в полдень и вечером на ночлеге. В кушанье, как при завтраке, так обеде и ужине, не было большой разности, обыкновенные блюда были: вместо хлеба сорочинская каша, вместо соли кусочка два соленой редьки, похлебка из редьки, а иногда из какой-нибудь дикой зелени, или лапша, и кусок жареной или вареной рыбы.


* Один раз только в маленьком селении поместили нас в пустой амбар, где прежде хранилось пшено. Жар был пренесносный, и на полу ползало бесчисленное множество червячков, которые нас очень беспокоили.

Стр. 68

Иногда грибы в супе; раза два или три давали по яйцу круто сваренному. Впрочем, порции не назначалось, а всякий ел сколько хотел; обыкновенное питье наше был очень дурной чай без сахару, изредка давали саги. Конвойные наши точно то же ели, что и мы, и надобно думать, на казенный счет, потому что старший из них на каждом постое с хозяином расплачивался за всех.

19-го числа просили мы своих стражей, чтобы они на несколько минут развязали нам руки, поправить тряпицы, на которых засохшая кровь и гной при малейшем движении трением по ранам причиняли нам чрезвычайную боль. Вследствие нашей просьбы они тотчас сели вкруг и составили совет*; решено было удовлетворить нас, с тем, однако же, условием, чтобы прежде им нас обыскать и отобрать все металлические вещи; хотя мы еще в крепости были обысканы, но они желали повторить эту осторожность. На требование их мы охотно согласились, а они, обыскивая нас, взяли и кресты наши, но ключей, бывших у меня в кармане исподнего платья, ощупать не могли; а я показал оные, когда мне развязали руки. Это привело их в великое изумление, и они снова начали меня обыскивать, не осталось ли еще чего-нибудь. Осторожность или, лучше сказать, трусость их была так велика, что они не хотели развязать нас всех вдруг, а только по два человека, и не более как на четверть часа; потом, переменив тряпицы, опять завязывали.

Сегодня догнал нас посланный из Кунашира чиновник** и принял начальство над нашим конвоем. С нами обходился он весьма ласково и на другой день (20-го числа) велел развязать кисти рук совсем, оставив веревки только выше локтей. Тогда мы в первый раз нашего плена ели собственными своими руками. После сего мы уже шли свободнее; местами только переезжали с мыса на мыс водою на лод-


* Конвойные наши солдаты были княжества Намбу14. Они все были в одном звании, и хотя в некоторых случаях принимали приказы от старшего из них, но вообще в таких обстоятельствах, которые выходили из обыкновенного порядка, все делали с общего совета.

** Мы тогда его считали чиновником по отличному платью и по почтению, какое оказывали ему наши конвойные, но после узнали, что он был солдат императорской15 службы, а не княжеской, следовательно, против княжеских воинов имел старшинство и большие преимущества, почему они и уважали его как своего начальника. Он даже занимал особенную комнату и ел не вместе с ними.

Стр. 69

ках; тогда опять на это время нам руки связывали; но такие переезды были невелики и нечасто случались. Японцы так были осторожны, что никогда почти не подпускали нас близко воды, а когда мы просили их позволить нам в малую воду идти подле самого моря по той причине, что по твердому песку легче идти, то они с великим трудом на это согласились, и всегда шли между нами и морем, хотя бы для сего нужно было им идти и по воде. Они не токмо сберегали нас от самоубийства, но и от болезней: никогда не позволяли нам мочить ног и через самые мелкие речки и ручьи приказывали работникам как нас, офицеров, так и матросов переносить на себе; даже сначала не позволяли нам по дороге сбирать и есть самую спелую малину и землянику, говоря, что эти ягоды вредны здоровью, пока мы не уверили их, что над русскими они имеют противное действие.

21-е и 22-е число мы провели в одном небольшом селении, где были, однако же, начальник и военная команда. Разлившаяся от дождя река препятствовала нам продолжать путь. Тут был лекарь, которому приказано было лечить нам руки; для сего он употреблял порошок, весьма похожий на обыкновенные белила, коим присыпал раны, и пластырь лилового цвета, неизвестно из чего сделанный, который прикладывал к опухлым и затвердевшим местам пальцев и рук. Мы скоро почувствовали облегчение от его лекарств, которыми он нас снабдил и в дорогу.

Получив облегчение в руках, мы могли уже покойнее спать и легче идти; а когда уставали, то садились в носилки и ехали довольно покойно, не чувствуя никакой большой боли. Японцы стали обходиться с нами гораздо ласковее. На некоторых постоях начальники селений приходили к нам, сидели у нас по нескольку часов и расспрашивали о Лаксмане и бывших с ним русских, которых некоторые из японцев помнят очень хорошо. Также и о Резанове иногда говорили; хвалили их и обнадеживали нас, что японское правительство держать нас не станет и со временем отпустит. Странно нам казалось, что во всю дорогу ни один человек из японцев никогда ни слова не спросил нас о тех судах, которые на них сделали нападение, ни о командирах сих судов; даже стороною не намекал никто о том, хотя, впрочем, весьма часто говорили они с нами о других известных им русских и о бывших в России японцах, которые, ска-

Стр. 70

зывали они, весьма хорошо относятся о приеме и обхождении с ними в нашем отечестве. Мы не могли согласиться, которой из двух причин приписать такую их скромность: тому ли, что они не хотят приводить нас в отчаяние и тем заставить покуситься на жизнь свою напоминанием о таких против их поступках наших соотечественников, за которые мы не имеем права ожидать большой благодарности, или тому, что такими вопросами не хотели заставить нас краснеть за зло, сделанное не нами.

Впрочем, как начальники в селениях, где мы проходили, так граждане и народ вообще хорошо с нами обходились. При входе и выходе из каждого селения мы окружены были обоего пола и всякого возраста людьми, которые стекались из любопытства нас видеть; но ни один человек не сделал нам никакой обиды или насмешки, а все вообще смотрели на нас с соболезнованием и даже с видом непритворной жалости, особливо женщины; когда мы спрашивали пить, то они наперерыв друг против друга старались нам услужить. Многие просили позволения у наших конвойных чем-нибудь нас попотчевать, и коль скоро получали согласие, то приносили сагу, конфеты, плоды или другое что-нибудь; начальники же неоднократно присылали нам хорошего чаю и сахара*. Они нас несколько раз спрашивали о европейском народе, называемом Орандо16, и о земле Кабо17; мы отвечали, что таких имен в Европе нет и не знают. Они крайне этому удивлялись и показывали вид неудовольствия, что мы им так отвечаем. Мы после уже узнали, что японцы называют голландцев — Орандо, а Мыс


* Японцы имеют свой чай зеленый и черный. Последний из них очень дурен: кроме цвета, в нем нет ничего похожего на китайский обыкновенный чай, ни вкуса, ни запаха. Японцы пьют его, когда пить захочется, как мы квас, теплый или горячий, только без сахара; а зеленый чай пьют изредка как лакомство. Сперва поджаривают или подогревают его на огне в бумажной коробочке, пока он не пустит крепкого запаха, потом кладут его в медный чайник кипящей воды; от сего чай их получает особенный вкус и запах, для нас очень неприятный, но японцам он нравится. Головного сахара у них нет, а лучший сорт песка привозят голландцы. Он продается весьма дорого в небольших круглых коробочках. Есть у них и свой сахарный песок, только он очень грязен, черен и несладок. Японцы редко пьют чай с сахаром, а любят просто есть его: положа на ладонь ложку сахару, берут в рот, как маленькие дети; когда мы потчевали своих караульных присылаемым нам в гостинец сахаром, то они всегда с большими комплиментами отговаривались, а ночью, лишь только мы засыпали, они все съедали дочиста.

Стр. 71

Доброй Надежды — Кабо; причиною того, что мы их не понимали, статься может, было невежество нашего переводчика Алексея; только мы весьма жалели, что подали им повод сомневаться и подозревать нас, будто мы притворяемся и не хотим сказывать того, что сами знаем, ибо о японцах мы начали мыслить лучше и думали, что, быв раздражены дурными поступками некоторых из наших соотечественников, они с нами поступили сначала весьма жестоко. Но не получив еще никакого удовлетворительного объяснения от нас на сие дело, начинают уже переменять свое обхождение с нами к лучшему; следовательно, если мы уверим их, что поступки прежних русских судов были противны воле нашего правительства, каковы они и действительно были, то японцы, кажется, нас отпустят. Нам казалось легко это сделать, и мы уже начинали ласкать себя надеждою, что непременно успеем в том и возвратимся в свое отечество.

Японцы час от часу становились к нам ласковее. Узнав от Алексея, что положенную в кадку картинку рисовал господин Мур, они просили его нарисовать им русский корабль; он, полагая, что одним рисунком дело и кончится, потщился сделать им очень хорошую картинку и через это выиграл то, что ему ослабили веревки на локтях; но за то беспрестанно просили, то тот, то другой, нарисовать им корабль. Работа эта для него одного была очень трудна, и господин Хлебников стал ему помогать, а я, не умея рисовать, писал им на веерах что-нибудь: все они нетерпеливо желали, чтобы у них на веерах было написано что-нибудь по-русски, и просили нас неотступно, не только для себя, но и для знакомых своих; другие из них приносили вееров по десяти и более вдруг, чтобы мы написали им русскую азбуку, или японскую азбуку русскими слогами, или счет русский, либо наши имена, песню или что нам самим угодно. Они скоро приметили, что господа Мур и Хлебников писали очень хорошим почерком, а я дурно, и потому беспрестанно к ним прибегали, а меня только тогда просили, когда те были заняты. Японцы было и матросов просили писать им на веерах, но крайне удивились, когда они отозвались неумением*. Японцы почитают русское писание та-


* Японцы употребляют два способа писания: один китайский, в котором почти всякое слово означается особенным знаком. Знаки сии, по словам японцев, они заимствовали около тысячи лет тому назад из

Стр. 72

кою же редкостью, как и мы восточные рукописи; они показали нам веер, на котором написано было четыре строки песни «Ах! Скучно мне на чужой стороне» и подписано каким-то Бабиковым, бывшим здесь с Лаксманом. Тому 20 лет, как они здесь были, но веер чист и нов совершенно; хозяин оного хранит его в нескольких листах бумаги и едва позволяет до него дотронуться. Во всю дорогу мы им исписали несколько сот вееров и листов бумаги; надобно сказать, однако же, что они никогда не принуждали нас писать, но всегда просили самым учтивым образом и после не упускали благодарить, поднеся написанный лист ко лбу и наклоняя голову, а часто в благодарность потчевали чем-нибудь или дарили хорошего курительного табаку.

Когда у нас развязали руки, то японцы стали давать нам табак курить из своих рук, опасаясь вверить нам трубки, чтоб мы чубуком не умертвили себя; но после, наскучив этим, сделали совет и решились дать самим нам трубки, с такою только осторожностью, что на концах чубуков подле мундштука насадили деревянные шарики, около куриного яйца величиною; но когда мы, засмеявшись, показали им знаками, что с помощью сего шарика легче подавиться, нежели простым чубуком, тогда они и сами стали смеяться и велели Алексею сказать нам, что японский закон повелевает им брать все возможные осторожности, чтобы находящиеся под арестом не могли лишить себя жизни.

Любопытство японцев было столь велико, что они на всяком постое почти беспрестанно нас расспрашивали, как например: имена наши, каких мы лет, сколько у нас родни, где, из чего и как сделаны бывшие тогда при нас вещи и прочее, и все наши ответы записывали. Более же всего любопытствовали они знать русские слова, и почти каждый из них составлял для себя лексикончик, отбирая названия разным вещам то от нас, то от матросов. Заметив

Китая, так что название какой-либо вещи хотя совершенно различно выговаривается на китайском и японском языках, но пишется одним знаком. Сей способ употребляется в лучших сочинениях, в официальных бумагах и вообще в переписи между людьми хорошего состояния. Второй способ — алфавитом, в котором у японцев 48 букв18 и посредством коего пишет простой народ. В Японии нет человека, впрочем, какого бы низкого состояния он ни был, который не умел бы писать сим способом, и потому-то они удивлялись, каким образом из четырех человек наших матросов ни один не умеет писать.

Стр. 73

это, мы заключили, что они делают сие не из любопытства, а по приказанию начальства; следовательно, в ответах своих должны мы были соблюдать осторожность.

29-го и 30 июля мы пробыли на одном месте. Сначала японцы сказали нам, что по причине болезни, приключившейся с некоторыми из наших конвойных, нам нельзя идти далее, но минуты через две начальник селения объявил, что недостаток в людях для нашего подъема препятствует продолжать путь; но коль скоро соберут людей, то здесь жить не будем. Из сего разногласия заключили мы, что японцы нас обманывают и что другая какая-нибудь причина заставляет их медлить. Сие действительно вскоре подтвердилось: Алексей узнал от некоторых из курильцев, что в городе Хакодаде, куда нас ведут, не готов еще дом для нашего помещения, и потому из оного города присланы с повелением остановить нас навстречу нам чиновники, императорские солдаты, которые, числом трое, к нам и явились, объявив о себе, что присланы от хакодадейско-го начальника нас встретить для препровождения в город и надзирать, чтобы на дороге мы не имели ни в чем нужды. Старший из них, по имени Ямандо Гоонзо, обошелся с нами весьма ласково и во всю дорогу почти был при нас неотлучно. С прибытия их к нам содержать нас столом стали гораздо лучше. Гоонзо уверял, что по прибытии в Хакодаде мы будем помещены в хороший дом, нарочно для нас приготовленный и убранный, веревки с нас снимут, будут содержать нас очень хорошо, и многие из господ станут с нами знакомиться и приглашать к себе в гости. Такие рассказы нам казались одними пустыми утешениями, когда мы помышляли, что нас ведут связанных веревками, как преступников; но с другой стороны, слышали, что японцы и своих чиновников, когда берут под арест (правы ли они или виновны после окажутся), всегда их вяжут*; следовательно, рассуждали мы, нам не должно сравнивать их обычаи с европейскими и из сего заключать, что хорошего состояния люди не могут с нами быть в обществе; притом Гоонзо умел так хорошо с нами обходиться, что мы ему


* Связывать веревками в таком обыкновении у японцев, как то мы после узнали, что в училищах мальчикам за леность или за шалости связывают в наказание руки назад на некоторое время, смотря по важности вины.

Стр. 74

более верили, нежели собственным своим умствованиям, основанным только на том, что видели кругом себя. Кроме сих чиновников еще один в то же время к нам присоединился: он был настоящий офицер службы князя Намбуского; в знак отличия за ним носили копье с лошадиным хвостом, и хотя все прочие оказывали ему особенное почтение и получали от него приказания, но должность его, как мы заметили, более состояла в содержании караула за нами; продовольствие же наше зависело от присланных из Хакодаде. Из товарищей Гоонзо один был молодой, скромный, приятный в обращении человек: он обходился с нами очень учтиво и с большой ласковостью, а другой — старик, который никогда с нами не говорил, но всегда, глядя на нас, улыбался и с величайшим вниманием слушал, когда мы разговаривали между собой, почему мы и стали подозревать, что он из числа японцев, бывших в России, умеет говорить по-русски и определен к нам нарочно подслушивать, что мы говорим. Подозрение сие казалось нам тем более вероятным, что конвойные наши никогда не сказывали нам, что у них в Матсмае есть люди, знающие русский язык, но в одном селении на постое писарь начальника потихоньку нам сказал об них.

С того времени, как мы встретили Гоонзо, японцы стали делать между нами различие: всегда, когда мы останавливались, нас сажали на одну скамейку, а матросов на другую; и маты нам подстилали лучше, а им похуже, и где позволял дом, нам отводили особливую от них комнату, но в пище никакой разности не было.

7 августа попался нам навстречу один из главных матсмайских чиновников, ехавший на остров Кунашир для исследования на месте всех обстоятельств, по нашему делу случившихся; сперва мы встретили его свиту и тотчас получили повеление возвратиться. Это весьма много нас обрадовало: мы думали, что матсмайский губернатор отправил сего чиновника узнать точнее все подробности происшествий, случившихся между нами и японцами на острове Кунашире, и, вероятно, удостоверившись в дружеском нашем к ним расположении, они отпустят нас нынешним же летом на лодке к своим островам; но надежда наша была неосновательна и непродолжительна: скоро мы узнали, что нас велено воротить только в ближнее селение, где помя-

Стр. 75

нутый чиновник хотел посмотреть нас, но после переменил свое намерение и велел остановиться на дороге. Он сидел в беседке* с двумя другими чиновниками; подле беседки стояло несколько человек его свиты.

Нас посадили против него на доску, положенную на два куска дерева и покрытую рогожками. Он спросил наши имена, сколько нам от роду лет и здоровы ли мы. Вопросы его и наши ответы записал бывший с ним чиновник, который при сем случае, кажется, исправлял должность секретаря. Потом, пожелав нам счастливого пути, он велел нас вести далее. Скоро после сего поднялись мы на гору и увидели обширную долину, а вдали город Хакодаде. Потом, спустившись с горы, пришли мы на последний ночлег в селение, называемое Онно. Сие селение есть величайшее из всех, чрез которые мы проходили, и по местному своему положению самое лучшее. Оно находится в обширной долине, имеющей в окружности верст двадцать пять или тридцать; с трех сторон окружена она высокими горами, защищающими ее от всех холодных ветров, а с южной стороны находится Хакодадейская гавань и Тцынгарский пролив. Долина орошается множеством небольших быстро текущих речек и ручьев. Селение Онно стоит, так сказать, в саду: каждый дом имеет при себе обширный огород и сад. Кроме всякого рода обыкновенной в Европе огородной зелени, мы видели и деревья с плодами: яблони, груши, персиковое дерево, а сверх того местами коноплю, табак и сорочинское пшено. Онно находится верстах в семи от Хакодаде.

Здесь не излишним будет заметить насчет многолюдства и трудолюбия японцев, что по всему берегу, по коему мы шли, протягивающемуся почти 1100 верст**, нет ни одного залива, ни одной заводи или даже изгиба берега, где бы не было многолюдных селений19; даже между селениями на летнее время становятся шалаши, в которых живут люди. Все они вообще занимаются рыбной ловлей; добываемую рыбу солят и сушат; также достают морские раковины и


* Везде по дорогам в японских владениях на каждых четырех или пяти верстах сделаны для удобности путешественников беседки и шалаши.

** Японцы считают от Кунашира до Хакодаде берегом 255 ри, из коих каждая имеет с небольшим 2000 сажен нашей меры.

Стр. 76

сушат их; равным образом сбирают приносимое к берегу в великом количестве морское растение, называемое русскими, в том краю, морской капустой, которую, расстилая на песке, сушат, потом складывают в кучи, похожие на сенные копны, и покрывают рогожами, пока не придет время грузить оную в суда, для отправления в порты главного их острова Нифона. Море ничего не производит такого, чего бы японцы не ели: всякого рода рыба, морские животные, раковины20, растения морские, трава, растущая на каменьях, — все это употребляется ими в пищу; и потому-то великое множество людей занимается беспрестанно прибрежными промыслами для прокормления невероятного народонаселения Японии. Верстах в ста пятидесяти или двухстах от Хакодаде кончаются курильские селения21 и начинаются японские; их разделяет небольшая, но весьма быстрая река, чрез которую мы, по причине недавно бывших дождей, с немалым трудом могли переехать. Курильские селения большей частью невелики и состоят из хижин; нет при них ни огородов, ни садов, и вообще имеют они вид бедности; одни только японские домики между ими, в которых живут начальники или приставы японские и приказчики, надзирающие над промыслами, порядочно построены, содержатся очень опрятно и окружены огородами и садами. Японские селения, напротив того, имеют совсем другой вид: они очень обширны, расположены правильно улицами, строение все деревянное*, но весьма чисто отделанное; при всяком доме есть огород, а при некоторых и садик; в улицах и в домах опрятность удивительная; народ гораздо живее, и на всех лицах заметно удовольствие, впрочем, и о курильцах нельзя сказать, чтоб они казались печальными; вообще матсмайские курильцы довольно высоки, статны, проворны и гораздо виднее и мужественнее, нежели наши курильцы или те, которые обитают на островах Итурупе и Кунашире.

8 августа поутру конвойные наши стали приготовляться к церемониальному входу в город, надели они новое платье, латы и военные свои шляпы. Завтрак нам дали гораздо


* Во всей Японии нет другого строения, кроме деревянного. Японцы несколько раз нам говорили, что они могли бы и каменные дома строить, не хуже других народов, но землетрясения, часто у них бывающие, того не позволяют.

Стр. 77

лучше обыкновенного, а именно курицу в соусе с зеленью, очень хорошо приготовленную, что у них почитается одним из самых лакомых кусков, а это не добро предвещало: мы еще прежде несколько раз заметили в дороге, что если японцы должны были сделать для нас что-нибудь неприятное, то всегда прежде потчевали лучше против обыкновенного, и в сем случае точно так было. Лишь только кончили мы свой завтрак, как намбуские солдаты, отправленные с нами из Кунашира, посредством своего курильского переводчика и нашего Алексея, по обыкновению своему, торжественным образом* объявили нам, что, к великому их сожалению, они не могут нас ввести в город иначе, как завязав нам руки по-прежнему, так точно, как мы были отправлены из Кунашира, и тотчас приступили к делу без дальних обиняков. Гоонзо с своими товарищами и намбуский офицер, узнав о сем, не хотели, чтоб руки у нас были завязаны назад, но солдаты не соглашались на это и делали свои представления с учтивостью. Тут у них начался спор, который продолжался более четверти часа. Солдаты часто упоминали кунаширского начальника (надобно думать, что они ссылались на его приказание: непременно доставить нас в Хакодаде связанных) и настояли на своем; но Гоонзо отправил с донесением о сем деле в Хакодаде нарочного, который нас встретил верстах в двух или трех от Онно с повелением развязать нам опять руки, что в ту же минуту и было исполнено. Не доходя верст трех до города, мы остановились в одном домике ожидать, пока пришлют повеление вести нас; между тем из Хакодаде вышло великое множество обоего пола и всякого возраста людей. Из мужчин некоторые были верхами в шелковом платье, одежда их и убор на лошадях показывали, что они люди хорошего состояния. Наконец нас повели скоро после полудня с большим парадом между многочисленного стечения народа, которым обе стороны дороги были усеяны. Зрители были весьма скромны: я нарочно примечал, с каким


* Когда японцы хотели о чем-либо нас известить, то всегда делали это с некоторой важностью и торжественно: сами становились в ряд против нас, переводчик их и наш Алексей становились на колени между ними и нами; потом провозглашаемо было, чтобы все предстоящие молчали, и тогда уже старший из них начинал объяснять дело тихим голосом и медленно своему переводчику, тот Алексею, а он нам.

Стр. 78

видом они на нас смотрят, но не заметил ни у кого из них на лице какого-либо сурового вида или показывающего презрение или ненависть к нам; а чтобы делать какие обиды или насмешки, то и похожего на это не было. Наконец ввели нас в город, где народу было еще более, так что конвойные наши с трудом могли очищать дорогу. Пройдя городом с полверсты по одной длинной, весьма узкой улице, поворотили мы налево в переулок, который вел в чистое поле. Тут, на возвышенном месте, увидели мы определенное для нас здание; вид оного поразил меня ужасом. Мы могли видеть только длинную его крышу, судя по коей, можно было заключить о пространстве оного; самое же строение было закрыто от взора нашего деревянной стеной, которую украшали большие железные рогатки, а кругом стены обведен был немного пониже ее земляной вал, обвешанный на сей случай полосатой материей; подле ворот был караульный дом, в коем сидели чиновники, а от караульного дома по дороге, где мы шли, стояли солдаты в полном воинском уборе, в расстоянии сажен двух один от другого и с разным оружием, как то: один с ружьем, другой со стрелами, третий с копьем и т.д. Офицеры были перед фруктом. В воротах принимал нас от конвойных наших по списку какой-то чиновник и велел вести далее на двор. Вот тут-то открылся глазам нашим весь ужас предназначенного нам жилища. Мы увидели большой, почти совсем темный сарай, в котором стояли из толстых брусьев сделанные клетки, совершенно подобные клеткам птичьим, кроме величины; притом темнота не позволила нам вдруг их обозреть. Японцы поставили нас всех рядом к стене, а сами стали рассуждать о нашем размещении. С полчаса мы стояли в ужаснейшем унынии, воображая, что, может быть, нам суждено вечно не выходить из сего страшного жилища. Наконец японцы спросили меня и господина Мура, которого из матросов мы иметь хотели с собой. Мы очень обрадовались, полагая, что они не хотят заключать нас порознь, и просили, нельзя ли еще присоединить к нам господина Хлебникова, но японцы на это не согласились; причина отказа их была весьма основательна: они сказали, что с матросами должен быть один из офицеров для того, чтобы он мог своим примером и советами ободрять и утешать их в несчастии, без чего они совсем потеряют дух и предадутся

Стр. 79

отчаянию. Сделав нам такой ответ, японцы повели меня, а за мною господина Мура и матроса Шкаева вдоль строения в одну сторону, а прочих в другую. Мы со слезами простились со своими товарищами, считая, что, может быть, уже никогда не увидимся. Меня ввели в коридор, сняли сапоги и вовсе развязали веревки, потом велели войти в маленькую каморку, отделенную от коридора деревянной решеткой. Я оглянулся, думая найти за собой Мура и Шкаева, но в какое изумление пришел, увидев, что их тут не было, и не слыша их голоса. Японцы же, не сказав мне ни слова, заперли дверь замком, а выйдя из коридора, и его замкнули также. Тогда я остался один; вообразив, что мы заключены все порознь и, вероятно, никогда уже друг с другом не увидимся, я бросился на пол в отчаянии.

Долго я лежал, можно сказать, почти в беспамятстве, пока не обратил на себя моего внимания стоявший у окна человек, который делал мне знаки, чтобы я к нему подошел; когда я исполнил его желание, тогда он подал мне сквозь решетку два небольших сладких пирожка и показывал знаками, чтобы я поскорее их съел, изъясняя, что если другие это увидят, то ему дурно будет. Мне тогда всякая пища была противна, но чтобы не огорчить его, я с некоторым усилием проглотил пирожки. Тогда он меня оставил очень с веселым видом, обещая, что и вперед будет приносить. Я благодарил его, как мог, удивляясь, что человек, по наружности долженствовавший быть из последнего класса в обществе, имел столько доброты сердца, что решился чем-нибудь утешить несчастного иностранца, подвергая себя опасности быть наказанным. Вскоре после сего принесли мне обедать, но я не хотел есть и отослал все назад; потом и ужинать приносили, но мне и тогда было не до еды; я то ложился на пол или на скамейку, то ходил по комнате, размышляя, нельзя ли как-нибудь уйти. На сей конец рассматривал я внимательно строение моей тюрьмы: она была в длину и в ширину по шести шагов, вышиною футов восьми, от коридора отделялась деревянной решеткой из довольно толстых брусьев, в которой и двери были с замком; в стенах находились два окна с крепкими деревянными решетками снаружи и с бумажными ширмами внутри, которые я мог отодвигать и задвигать по воле; одно окно было обращено к стене какого-то строения, отстоящей от моей

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы. Разбивка на главы введена для удобства публикации и не соответствует первоисточнику.
Текст приводится по изданию: Записки флота капитана Головина о приключениях его в плену у японцев. — М.: Захаров, 2004. — 464 с. — (Серия «Биографии и мемуары»).
© И.В.Захаров, издатель, 2004
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев (guy_caesar@mail.ru)


Hosted by uCoz