I

Лето 1794 года, второе проведенное мною в Царском Селе, привлекло еще некоторых новых лиц. Граф Эстергази, агент французских принцев, был очень хорошо принят Императрицей. Его тон, несколько грубоватый, скрывал его корыстолюбивый характер, склонный к интригам. Его считали прямым и откровенным. Но Императрица недолгое время была в заблуждении и терпела его только по доброте. Он заметил это и стал слугою Зубова, который его поддерживал. Его жена была добрая женщина, любившая своих прежних государей, ровная, уверенная и приятная в обращении.

Граф Штакельберг1), наш бывший посланник в Варшаве, где он играл интересную роль, в совершенстве обладал умением занимать общество. Он был ловким придворным и предан Зубову.

Стр. 63

Граф Федор Головкин2), хотя и незаметная личность, некоторое время играл известную роль. Бесстыдный лжец, полный злого остроумия и дерзкий, он, шутя и забавляя, пробрался к подножию трона; но он недолго пользовался милостью. Насмешка и злословие были изгнаны из кружка Императрицы, которая не могла их терпеть. Граф Головкин стал чтецом и ценил Зубова, друга сердцам поверенного графини Шуваловой. Зубов достал для него место посланника в Неаполь. Его дурное поведение заставило его отозвать. Он даже был на некоторое время изгнан из России.

Три сестры княжны Голицыны3) были назначены фрейлинами к Великой Княгине Елизавете незадолго до ее свадьбы.

Природа была так оживленна/ что она придавала неизъяснимую прелесть теплой весенней погоде. Это время года как бы усиливает чувства; воспоминания являются толпой. Вся жизнь наполнена чувством; лучше любить тех, кого должен любить и хотелось бы любить больше. Но среди этих ощущений испытываешь некоторое беспокойство, которое может оказаться опасным для сердца, алчущего пищи.

Великая Княгиня выросла и похорошела. Она приковывала к себе все взгляды. Ее ангельское лицо, стройный грациозный стан, легкая походка вызывали всегда новое изумление. Когда она?входила к Императрице, все взоры останавливались на ней. Я наслаждалась ее торжеством, но с опасением. Мне хотелось бы, чтобы Великий Князь больше обращал на нее внимания, чем другие.

Каждый вечер гуляли. Прекрасная погода располагала к продолжительному пребыванию на воздухе. Императрица останавливалась около гранитного барьера или у колоннады. Солнечный закат, тишина в воздухе и аромат цветов очаровывали чувства. Что за время — молодость! Сколько меда обращается в яд!

Стр. 64

Ничто не могло представить зрелища более интересного и приятного, чем прелестный союз Великого Князя Александра и Великой Княгини Елизаветы. Это были Амур и Психея, Все казалось согласным в их чувствах для лиц их свиты. Великий Князь почтил меня особым доверием. Я всегда участвовала в их утренней прогулке. Оба одинаково хорошо относились ко «не. Если происходила между ними легкая ссора, то, опять-таки, мне приходилось быть их судьей, Я вспоминаю, как после одной из таких ссор они приказали мне прийти на следующий день, в семь часов утра, в комнаты моего дяди, находившиеся в нижнем этаже дворца и выходившие в большой сад. Я отправилась туда в назначенный час. Оба появились на террасе. Великий Князь влез в окно, вытащил стул, выпрыгнул _ из окна и заставил меня последовать за ним, все для того, чтобы придать вид приключения самой невин-ной вещи в мире. Они взяли меня за руку и повели в старинную беседку в глубине сада, посадили меня за стол, и процесс начался. Они говорили оба разом. Приговор был произнесен в пользу Великой Княгини, которая была совершенно права. Великому Князю пришлось признать это, он так и сделал. Окончив это важное дело, мы с самым веселым видом продолжали нашу прогулку.

Мы совершали в это лето великолепные поездки. Императрица не желала ничего другого, как видеть своих внуков счастливыми и довольными. Она разрешала Великому Князю и Великой Княгине совершать прогулки, куда им вздумается, даже после обеда. Однажды в Красном Селе была приготовлена охота. Эта деревня находится на очень небольшом расстоянии от города Дудергофа; он состоял из трех довольно высоких холмов, из которых два покрыты лесом. Там растут прелестные цветы, гербаристы часто находят там интересные экземпляры. Средний холм не так ле-

Стр. 65

сист, на его вершине построена финская деревушка и лютеранская церковь, что делает местность очень живописной.

Мы спустились к дворцу. Стояла жаркая погода, предвещавшая грозу. Мы чудесно пообедали, но едва вышли из-за стола, как послышались раскаты грома и красивая молния ослепила нас. Сильный, хороший дождь падал отвесно и также град. Великая Княгиня бегала за градинами, попадавшими в комнату через каминную трубу. Эта шутка, беспокойство охотников, различные волнения очень забавляли нас, меня и Великую Княгиню. Фрейлина, княжна Голицына, спряталась в спальне. Она страшно боялась грозы. Молодая графиня Шувалова присоединилась к ней; ее мать ходила взад и вперед. Мы же, Великая Княгиня и я, были проникнуты чувствами, доставлявшими нам наслаждение; гроза, молния и гром были для нас красивым зрелищем. Прислонясь к окну, мы любовались явлениями природы. У нас были одинаковые костюмы, амазонки и черные касторовые шляпы. На шляпе Великой Княгини была стальная петелька, которую она прикрепила к моей шляпе, чтобы можно было незаметно обменяться. Она дала мне свою шляпу и взяла мою. Все это произошло в молчании. В тот же день она дала мне маленькую записку, которую я и .сейчас храню, вместе с медальоном, в котором находится ее портрет и прядь волос.

Нет ничего приятнее, как первое проявление чувства дружбы, ничто не должно останавливать ее развитие. Доверие, преданность и чистая невинность молодости походят на цветник, полный постоянно распускающихся цветов. Любят без боязни и без угрызений. И какое счастье, больше чем счастье, обладать чувствительным сердцем, дружба которого является верным залогом.

Стр. 66

Гроза прекратилась, и затем наступила полнейшая тишина. Воздух был полон теплоты и благоухания. Все способствовало приятности нашей прогулки. Немного поохотились и потом мы взобрались на первый холм. С его вершины мы открыли прелестный вид, цветы и земляника росли у нас под ногами. Потом мы пошли к другому холму, более покрытому лесом. На полдороге находился птичник, окруженный ветвистыми деревьями, рядом с которым была тропинка, ведущая на вершину. Великая Княгиня захотела подняться по ней, но тропинка была слишком крута и камениста. Придумали другой способ, как взобраться на вершину. Рядом с птичником мы нашли финскую тележку с лошадью и предложили этот экипаж Великой Княгине, которая с радостью согласилась. Туда сели со мной княжна Голицына и молодая графиня Шувалова, камергеры и камер-юнкеры помогали лошади: одни тянули ее за узду, другие подталкивали тележку. Великий Князь и некоторые из сопровождавших ехали верхом. Эта многочисленная свита и финская тележка напоминали волшебную сказку и, казалось, скрывали в себе что-то таинственное. Все — тайна в жизни, даже и финская тележка.

Прогулка затянулась, мы возвращались в колясках, вечером, при чудной погоде. Природа представляла совсем особенное зрелище. Свет заменился полутьмой. Все предметы, холмы, деревья и колокольни вырисовывались темной тенью на сероватом фоне неба. Мало разговаривали, но каждый наслаждался по-своему.

Графиня Толстая, жена камергера Великого Князя, жила в Царском Селе. Она не была еще принята у Императрицы, но имела разрешение посещать Великую Княгиню как принадлежащая к ее двору. Она через моего мужа приходилась мне родственницей. Ее же

Стр. 67

муж в это время ухаживал за мной. Он привел мне ее, говоря: «Я вам делаю подарок — мою жену».

Она была обижена этими словами, которые привели меня в замешательство и поставили нас в стесненное положение, которое, к счастью, продолжалось недолго. Она была прекрасна, но несчастные обстоятельства в ее жизни увеличили ее природную робость. Когда мы остались одни, она молчала. Наконец, посредством забот и внимания мне удалось приучить ее к себе, завоевать ее доверие и заставить полюбить меня от всего сердца. Наши отношения превратились в настоящее чувство; испытания, через которые прошла каждая из нас, только укрепили дружбу, которая не должна и не может угаснуть.

Мы вместе гуляли по утрам в окрестностях Царского Села. Она пригласила меня однажды посетить деревню колонистов, находившуюся в двенадцати верстах от дворца. Она нам очень понравилась, и мы подробно описали Великому Князю и Великой Княгине нашу поездку; Их Императорские Высочества захотели тоже проехаться туда и получили на это разрешение от Императрицы. Было решено, что они поедут инкогнито под нашим покровительством. Великая Княгиня под именем м-ль Гербст будет играть роль горничной графини Толстой, а Великий Князь будет моим племянником. В восемь часов утра Великая Княгиня поехала со мной и графиней Толстой в маленькой почтовой повозке, принадлежавшей последней. Мой муж поехал с Великим Князем в своем английском экипаже. Когда мы приехали к г-же Вильдба-де — имя хозяйки дома, где мы остановились, -г-Великая Княгиня была тронута воспоминанием. Дом и костюм были такие же, как у крестьян на ее родине. Семья Вильдбадов состояла из мужа и жены, сына с женой, маленьким ребенком и молодой девушки.

Стр. 68

Позвали двух соседей, играли вальсы с берегов Рейна; эта музыка и вся обстановка произвели большое впечатление на Великую Княгиню, и к ее наслаждению примешалась печаль.

Мой муж хотел отвлечь ее внимание и сказал: «Мадмуазель Гербст, вы слишком ленивы, пора готовить завтрак. Пойдемте в кухню. Нарвите петрушки для яичницы, которую мы будем готовить». Эта шутка возвратила нам веселость. Великая Княгиня повиновалась и взяла первый урок кулинарного искусства. На ней было белое утреннее платье и соломенная шляпа на ее прекрасных белокурых волосах. Принесли роз, мы сделали из них гирлянду и украсили ее шляпу. Великая Княгиня была прекрасна, как ангел. Великий Князь с трудом сохранял серьезный вид, и мой муж, со шляпой на голове, старался казаться как можно важнее.

Мы съели превосходную яичницу; сливочное масло и густые сливки докончили наш завтрак. В углу комнаты стояла колыбель с уснувшим ребенком. Молодая мать время от времени подходила и качала ее. Великая Княгиня, увидав,колыбель, подошла к ней, встала на колени и качала ребенка. Глаза ее наполнились слезами, казалось, она предчувствовала те тяжелые испытания, которые ей готовила судьба.

Эта смесь простоты, веселости и чувствительности придала большой интерес нашей утренней прогулке. Возвратились мы с приключением. Полился, как из ведра, крупный теплый дождь. Мы посадили Великого Князя к себе, покрыв кожей, закрывавшей наши ноги-. Но так как больше чем троим нельзя было поместиться в глубине экипажа, то, несмотря на наши заботы, Великий Князь промок до костей. Это нисколько не уменьшило нашего удовольствия, и мы долгое время с интересом вспоминали об этой прогулке.

Стр. 69

Г-жа Вильдбаде, иногда приезжая в город по своим делам, привозила мне масла. Я попросила ее однажды отвезти его моему предполагаемому племяннику. «Я не знаю, где он живет», — ответила мне она. Я сказала, что прикажу отвести ее туда. Один из моих лакеев повел ее во дворец. Когда она узнала правду, от удивления и счастья с ней едва не сделалось дурно. Великий Князь пожаловал ей сто рублей и платье ее мужу. Мне кажется, что эта пенсия продолжалась несколько лет.

II

Удовольствия все увеличивались. Императрица старалась сделать пребывание в Царском Селе возможно более приятным. Придумали играть на лужайке перед дворцом. Было два лагеря: лагерь Александра и лагерь Константина. Они отличались знаменами, в одном — розовое, в другом — голубое, с вышитыми серебром вензелями. Я была в лагере Александра. Императрица и лица, не участвовавшие в игре, сидели на скамейке перед дорожкой вокруг дворца. Великая Княгиня Елизавета вешала свою шляпу на знамя, прежде чем бежать. Она едва касалась земли, до того она была легка. Ветер играл ее волосами, она обгоняла всех женщин. Ею любовались, и ее вид никогда не мог надоесть.

Эти игры нравились всем, и им предавались с удовольствием. Императрица, бывшая воплощенной добротой, заметила, что камергеры и камер-юнкеры, дежурившие во дворце два раза в неделю, очень жалели, когда кончалось дежурство. Она позволила им оставаться в Царском Селе, сколько им было угодно, и никто из них не уехал за все лето.

Стр. 70

Зубов участвовал в играх. Грация и красота Великой Княгини не замедлили произвести впечатление на него. Однажды вечером во время игры Великий Князь подошел ко мне, взял меня за руку, а также и Великую Княгиню и сказал мне: «Зубов влюблен в мою жену». Эти слова, сказанные при ней, вызвали во мне крайне неприятное чувство. Я отвергала эту мысль как вещь невозможную. Я прибавила, что если Зубов способен на подобное безумие, то он достоин презрения и не следует обращать на это никакого внимания. Но было слишком поздно. Эти несчастные слова внесли замешательство в сердце Великой Княгини. Она была смущена, я чувствовала себя несчастной и беспокоилась. Нет ничего бесполезнее и опаснее, как обратить внимание молодой женщины на чувство, которое неизбежно должно оскорбить ее и которое чистота и благородство души не позволяют заметить, но удивление превращает его в замешательство, которое можно дурно истолковать.

Как обыкновенно, после игры я ужинала у Их Императорских Высочеств. Открытие Великого Князя не выходило у меня из головы. На следующий день мы должны были обедать у Великого Князя Константина в его домике в Софии*. Я отправилась к Великой Княгине, чтобы сопровождать ее. Она сказала мне: «Пойдемте скорее, впереди других, мне надо вам кое-что сказать». Я повиновалась; она дала мне руку, и, когда мы были так далеко, что нас не могли слышать, она сказала мне: «Сегодня утром к Великому Князю приходил Ростопчин и подтвердил ему то, что он заметил насчет Зубова. Великий Князь мне с такой горячностью и тревогой передавал свой разговор с ним, что со мной едва не сделалось дурно; я не знаю, что мне де-

* Маленький городок, построенный за садом Царского Села. Примеч. авт.

Стр. 71

лать, присутствие Зубова будет стеснять меня, я уверена в этом».

«Ради Бога, успокойтесь! — отвечала я ей. — Все это достойно только вашего презрения. Вам нечего ни смущаться, ни беспокоиться. Будьте настолько мужественны, забудьте все, что вам сказали. И все решится само собою». Она немного успокоилась, и обед прошел довольно хорошо. Вечером мы поднялись к Императрице. Зубов был задумчив и непрестанно бросал на меня томные взгляды, которые он переносил потом на Великую Княгиню. Скоро всем в Царском Селе стало известно об этом безумии, и против меня появились две партии: поверенные и шпионы. Графиня Шувалова была главной поверенной чувств Зубова. Граф Головкин, граф Штакель-берг, Колычев, камергер и впоследствии маршал Двора, фрейлины княжны Голицыны и доктор Бек следили за мной. Они изо дня в день отдавали отчет в своих наблюдениях графу Салтыкову. Наши прогулки, разговоры, малейшее внимание, оказываемое мне Великой Княгиней, все это подхватывалось, подвергалось переработке, разбиралось и через Салтыкова передавалось Великой Княгине-матери. Я была окружена легионом врагов. Но моя совесть была спокойна, и я была так проникнута чувством дружбы к Великой Княгине Елизавете, что вместо того, чтобы беспокоиться об этом, я удвоила усердие и в некотором роде дерзость. Покровительство Императрицы, ее милостивое отношение ко мне и доверие Великого Князя удаляли от меня всякое замешательство.

Эти обстоятельства только укрепили мою дружбу с Великой Княгиней. Мы почти не расставались с ней, и она сообщала мне все свои чувства. Я была глубоко тронута, и ее слава стала целью моего счастья».

Стр. 72

Я не знаю ничего привлекательнее, как эти первые излияния души. Они как чистый источник, пробивающий себе новую дорогу, пока он не найдёт места, где разлить воды свои и освободиться от земли, его сдавливающей.

Внимательность Зубова ко мне удвоилась и все более и более возмущала меня. Его перешептывания с графиней Шуваловой вызывали у меня презрение и к тому, и к другой. Между другими поверенными Зубова был один итальянец, гитарист Сарти. Я была с ним знакома, так как он приходил иногда играть ко мне; его роль состояла в том, чтобы следить за нашими прогулками в саду с Великой Княгиней и докладывать своему возлюбленному покровителю, куда мы пошли, а тот отправлялся нам навстречу. Эта проделка иногда удавалась. Зубов встречал нас с глубоким поклоном и глядел на нас своими большими черными глазами с томным выражением смущения, что очень смешило меня. И как только мы отходили от него, я всецело отдавалась веселому настроению. Я сравнивала его с волшебным фонарем и особенно старалась сделать его смешным в глазах Великой Княгини.

Раз, когда я одна прогуливалась утром в саду, мне встретился граф Штакельберг, он заговорил со мною тем дружеским и вежливым тоном, каким он обыкновенно говорил с лицами, которым он хотел показать свою любовь. -

— Дорогой друг, дорогая графиня, — сказал он мне, — чем более я вижу прелестную Психею, тем более я теряю голову. Она несравненна, но я знаю у нее один недостаток.

— Какой же?

— А у нее не чувствительное сердце; она слишком многих делает несчастными. Она не умеет поблагодарить за самые нежные чувства, за самые почтительные ухаживания...

Стр. 73

— Да чьи же?

— Того, кто ее обожает.

— Вы с ума сошли, дорогой граф, и, должно быть, вы меня плохо знаете. Отправляйтесь к г-же Шуваловой, она вас лучше поймет, и знайте раз и навсегда, что слабость так же чужда Психее, как близка к низости ваша речь.

Окончив эти слова, я взглянула в сторону помещения Зубова и увидела его на балконе. Я взяла графа Штакельберга под руку и подвела его к нему.

— Вот, — сказала я ему, — молодой человек, который совсем сошел с ума; пустите ему кровь как можно скорее. А пока я вам разрешаю расспросить у него все подробности нашего разговора.

И я оставила их, очень довольная собой.

Несмотря на тревоги, пребывание в Царском Селе было приятным. Оно давало пищу обольстительным иллюзиям молодости. Величественная картина двора, дворец, сады и террасы, пропитанные ароматами цветов, все это возбуждало благородные мысли и воспламеняло воображение. По возвращении с прогулки в чудный вечер Императрица остановилась около гранитного барьера; все уселись на широких плитах камня, покрывавших его. Ее Величество поместила меня между собой и Великой Княгиней, с которой Зубов не спускал глаз. Великая Княгиня была смущена, и я не могла быть спокойной. Я делала громадное усилие над собой, чтобы вслушаться в то, что Императрица говорила мне. Вдруг мы услыхали восхитительную музыку. Дьетц, очень хороший музыкант, играл под окнами Зубова, недалеко от барьера, трио на виоль д'амур с аккомпанементом альта и виолончели. Гармонические звуки этого инструмента любви таяли в воздухе среди царившей тишины. Великая Княгиня была взволнована.

Стр. 74

Немая речь души свойственна дружбе; между друзьями нет надобности в словах, чтобы чувствовать мысли друг друга. Я понимала Великую Княгиню, и для меня этого было достаточно. Ее смущение заменилось приятным чувством наслаждения, вызванного волшебным настроением минуты.

Когда Императрица удалилась, я проводила Великую Княгиню домой; мы сели в маленькой гостиной у окна, а остальное общество находилось рядом в большом салоне; окно, у которого мы сидели, было открыто и выходило в сад; на красивой поверхности озера отражалась луна; все было спокойно кругом, кроме души, жаждущей впечатлений.

Великий Князь любил свою жену любовью брата, но она чувствовала потребность быть любимой так же, как она бы любила его, если бы он сумел ее понять. Разочарование в любви очень тягостно, особенно во время первого ее пробуждения. Принципы, в которых Великая Княгиня была воспитана принцессой, своей матерью, были проникнуты добродетелью и побуждали ее к исполнению своего долга. Она знала и чувствовала, что ее муж должен быть главной целью ее любви. И она отдавалась этому чувству, но не получала ответа, и потому дружба становилась для нее с каждым днем все более и более необходимой. Я находилась около нее и нежно любила ее. Препятствия, интриги и обман еще более увеличили ее любовь ко мне, и я боялась остановить развитие этого чувства, так как ее душа искала проявления. Чтобы сохранить чистоту ее сердца, я предоставила ей излиться в чувстве дружбы ко мне. В преданности к ней я находила твердую уверенность. Я знала, что дружба меняется со временем: на первых порах она отличается пылкостью юности, впоследствии она становится спокойнее, и, наконец, испытания увенчивают ее.

Стр. 75

Однажды вечером, вместо того чтобы отправиться вслед за Великой Княгиней после окончания собрания у Императрицы, я прошла в комнаты моего дяди, чтобы переменить туалет. Это было не долго, и я уже выходила, когда кто-то сказал мне, что Зубов дает серенаду у своего окна, а услужливая Шувалова взялась провести Великую Княгиню по лужайке мимо окна и обратить внимание на Зубова, чтобы получить одобрение его чувствам. Я пришла в бешенство и побежала туда как можно скорее. К счастью, я догнала Великую Княгиню раньше, чем она дошла до условленного места. Шувалова шла с ней под руку.

— Куда вы идете, Ваше Высочество? ,. — На лужайку, — отвечала она, — графиня сказала мне, что там мы услышим прелестную музыку.

Я сделала ей знак глазами и прибавила: • — Поверьте, что будет лучше, если мы прогуляемся в такую прекрасную погоду.

Великая Княгиня оставила руку своей уважаемой спутницы, и мы пошли с ней таким шагом, что Шувалова не могла нас догнать. Она осталась там, крайне рассерженная на меня. Дорогой я рассказала Великой Княгине настоящую подкладку этой истории, и она была очень довольна. На следующий день графиня Шувалова жаловалась на меня всем своим поверенным, и я очень смеялась этому. Я нахожу также достойным похвалы заслужить ненависть людей, презираемых нами, как и уважение тех, кого мы любим. У меня нет способности к интригам, расчетам и к ловкости; я не могу льстить за счет моей совести и не знаю политики света.

Однажды после обеда Колычев предложил мне от имени Зубова спеть романс в тот момент, когда Императрица появится на вечере. Этот романс был новостью. Я прочла куплеты и во втором увидела довольно ясно выраженное объяснение в любви4).

Стр. 76

Я поблагодарила Колычева и попросила его передать Зубову, что я не хочу ни обращать на себя внимание, ни злоупотреблять добротой Ее Величества, которая не любит музыки. Он ушел с тем же, с чем и пришел, и я не сказала об этом Великой Княгине.

На следующий день, в воскресенье, был небольшой бал в своем обществе. Танцуя английский с Колычевым, я увидала сверток нот у него в кармане. Он вытаскивал его время от времени, чтобы обратить внимание Великой Княгини, которая находилась около меня. Так как его проделка не удалась, то он решился сам предложить ей романс, но я предупредила Великую Княгиню, тихо сказав ей:

— Не берите этих нот, сегодня вечером вы узнаете, что это такое.

Она не взяла их. Во время полонеза я видела, как Зубов, графиня Шувалова и граф Головкин сговаривались между собой. Минуту спустя Головкин пригласил меня танцевать. Я согласилась, и он поместился в первой паре, а Шувалова и Зубов сзади нас. Я сказала графу, что не хочу идти в первой паре.

— А почему? — спросил он. — Вы доставите удовольствие Зубову.

— Пускай он сам ведет полонез, — ответила я. В то время как я настаивала на перемене места, Зубов сказал мне:

— Я умоляю вас, графиня, начать полонез, я был бы так счастлив следовать за вами, только вы можете привести меня к счастью.

— У меня нет способности вести кого-либо — я едва себя умею вести.

И я перешла с первого места на последнее-

— Вы очень упрямы, — сказал мне Головкин.

— Признаюсь, — отвечала я, — что я не так покладиста, как вы.

Стр. 77

Я забыла рассказать про княгиню Прасковью Андреевну Голицыну, старшую дочь графини Шуваловой, получившую разрешение бывать по воскресеньям в Царском Селе. Это была женщина с непокойным умом и непоследовательным характером. Она завидовала исключительно милостивому обращению со мной Императрицы. После обедни до обеда Ее Величество делала прием. Княгиня Голицына знала, что Государыня иногда для развлечения делала оттиски из картона с мифологическими изображениями, и ей страшно хотелось получить такой оттиск для медальона, который она носила на шее нарочно так, чтобы можно было заметить, что он пустой. Императрица обратила внимание на это и сказала Голицыной:

— Мне кажется, княгиня, что в медальоне, который я вижу на вас вот уже несколько воскресений, чего-то не хватает.

Княгиня покраснела от радости и ответила, что была бы очень счастлива, если Государыня находит, что медальон достоин ее работы.

— Нет, я вам дам сибирский камень, который гораздо красивее моих оттисков.

Неделю спустя она послала графине Шуваловой для ее дочери медальон с сибирским халцедоном и бриллиантами. Княгиня появилась за обедней, сияющая от радости, и, не владея собой, всем показывала подарок Государыни. Вечером на балу она была вне себя от волнения. Императрица весь день посматривала на меня и обходилась довольно холодно; это меня нисколько не обеспокоило. Я танцевала, как всегда, очень веселая, и все мои мысли были поглощены Великой Княгиней. Болезнь, распространенная при дворе, не действовала на меня. Ее Величество заметила это и в конце вечера позвала меня.

— Ваша веселость приводит меня в восхищение, — сказала она мне. — Ничто не может ее нарушить.

Стр. 78

— Отчего же, Ваше Величество, мне не быть веселой? Я осыпана милостями Вашего Величества и Великой Княгини, чего мне может не хватать? Я счастлива, и вдвойне счастлива тем, что я вам обязана этим.

— Идите, вы мне доставляете удовольствие.

По возвращении в город 30 августа, в день Св. Александра, Ее Величество послала за моим мужем и вручила ему для меня медальон, гораздо более красивый, чем у княгини Голицыной, прибавив, чтобы он только в том случае передал его мне, если он мною доволен. Секретарь Императрицы Трощинский рассказывал мне, что он находился при том, когда ювелир принес медальон. Императрица показала его Трощинскому, говоря: «Я предназначаю его для женщины, которую я очень люблю. Я подарила тоже медальон княгине Голицыной, но, если их сравнить, можно судить о различии моей любви».

Сколько милостей запечатлелось в мрей душе! Как приятно и неизбежно чувство благодарности! Даже смерть не разрушила его.

Оно самостоятельно и справедливо, и спокойствие могилы делает его священным и религиозным.

Этот год был отмечен интересными событиями: взятие Курляндии, Варшавы и раздел Польши. Последнее было неизбежным политическим следствием первых двух событий. Ненависть поляков против русских усилилась, и зависимое положение довело до крайней степени их раздраженную гордость. Я была свидетельницей сцены, которую я никогда не смогу забыть. Она дала мне понятие о силе очарования Императрицы.

Стр. 79

Приехала депутация поляков для представления Государыне. Все мы дожидались Императрицу в салоне. Насмешливый и враждебный вид этих господ меня очень забавлял. Государыня вошла в комнату; мгновенное движение выпрямило их всех. У нее был величественно-снисходительный вид, вызвавший у них глубокий поклон. Она сделала два шага, ей представили этих господ, и каждый из них становился на одно колено, чтобы поцеловать у нее руку. В эту минуту у всех у них на лицах было выражение покорности. Императрица заговорила с ними... Через четверть часа она удалилась, сделав свой обыкновенный медленный реверанс, который невольно заставлял наклонить голову каждого из присутствующих. Поляки были вне себя от восторга, они уходили бегом и громко говорили:

— Нет, это не женщина — это сирена, это волшебница; ей нельзя сопротивляться.

Когда двор перебрался в Таврический дворец, я бывала там каждый день. Я часто обедала у Их Императорских Высочеств в небольшом кружке: Великий Князь, Великая Княгиня, мой муж и я. В шесть часов мы отправлялись к Императрице, где также присутствовало общество, которое раньше собиралось у круглого стола в Царском Селе. Иногда бывали концерты. Оркестр состоял из лучших придворных музыкантов, некоторых любителей> и между ними Зубов. Великая Княгиня и я — мы были первыми певицами. У нее был нежный красивый голос, и ее слушали с восторгом. Мы пели с ней вместе дуэты, так как в наших голосах было много схожего.

Однажды вечером после исполнения симфонии Зубов подошел ко мне и опять предложил мне спеть тот знаменитый романс, от которого я тогда отказалась. Я сидела за стулом Императрицы. Великая Княгиня, находясь рядом со мной, слышала эту просьбу и

Стр. 80

смутилась; она не смела поднять на меня глаз, и Великий Князь тоже волновался. Я встала и пошла за Зубовым к клавесину. Он хотел мне аккомпанировать на скрипке. Я спела первый куплет, в котором ничего не было, и остановилась.

— Как, уже, но это очень мало, графиня.

Я снова начала первый куплет; он просил меня спеть второй, но я отказалась, говоря, что мы задерживаем концерт из-за очень плохого романса, и пошла от клавесина на свое место. Когда я проходила мимо Императрицы, она сказала мне:

— Что это такое за иеремиада?

— Да, действительно, Ваше Величество, это самая скучная ария, какую я когда-либо слышала.

И я села на место. Взгляды Великой Княгини выражали удовольствие, и я была более чем счастлива видеть, что она довольна. Концерт кончился, и я собиралась уходить, но в тот момент, когда я надевала плащ, подошел Великий Князь и заставил меня пробежать с ним до кабинета Великой Княгини; там он встал на колени передо мной и самым живым образом выразил мне удовольствие, которое ему доставил мой поступок.

Я позволю себе рассказать настоящий фарс, который я~устроила в это время. Существовал некий Копь-ев, умный человек, но большой негодяй, игравший роль прихлебателя у знатных. Он заходил иногда к моей свекрови и вертелся в передней у Зубова. Однажды, посетив нас, он сказал, что видел, как Великая Княгиня, стоя у окна, разговаривала с Шуваловой, и что он долго смотрел на них из помещения Зубо,ва, находившегося напротив, и что сам Зубов тоже не спускал с них глаз. Он прибавил, что это устраивает графиня Шувалова, чтобы доставить возможность своему протеже видеть Великую Княгиню. Эти подробности показались мне оскорбительными и очень

Стр. 81

не понравились. На следующий день Великая Княгиня написала мне, чтобы я пришла к ней к одиннадцати часам, желая прорепетировать дуэт, который мы должны были петь на следующем концерте. Я отправилась туда. Сарти нам аккомпанировал...

Сарти ушел. Я спросила Великую Княгиню, правда ли, что графиня Шувалова подводила ее к окну, чтобы разговаривать. Она мне.ответила, что это правда, но что с тех пор, как она увидала Зубова, смотревшего на нее, она больше не останавливалась у окна.

Я попросила у нее позволения сделать все, что мне придет в голову, она согласилась, и я предложила ей сесть в глубине комнаты, чтобы видеть спектакль, который я ей устрою. Я пошла сначала за булавками в ее уборную, а возвратясь, подошла к окну и увидала напротив Зубова с зрительной трубой, направленной на нас. Я раскланялась с ним, он ответил мне глубоким поклоном. Я посмотрела на него с минуту, потом отвернулась, как будто я с кем-нибудь разговаривала. Затем я встала на стул и стала скалывать вместе занавеси, оставив отверстие, в которое я просунула голову и поклонилась ему еще раз. Он быстро отошел от своего окна, а мне больше ничего не было нужно, и я слезла со стула. Великая Княгиня смеялась от всей души.

Перед обедом я хотела уйти, но она не отпустила меня и оставила на весь день. К вечеру послали за графиней Толстой, и мы весело провели время вшестером, три мужа и три жены.

IV

Спустя несколько недель двор возвратился в Зимний дворец. Великий Князь прохворал пятьдесят два дня. Каждое утро я получала записку от Великой Кня-

Стр. 82

гини с приказанием приехать к ней. Графиня Толстая тоже была приглашена, но она не всегда приезжала. Лучшие музыканты с Дьецом во главе исполняли симфонии Гайдна и Моцарта. Великий Князь тоже играл на скрипке. Мы слушали эту прекрасную музыку из соседней комнаты, где почти всегда мы были только вдвоем. На нашем разговоре часто отражалась гармония, которая так хорошо подходит к словам души.

Музыка обладает волшебной властью над нашими способностями: она возбуждает память, дающую нам воспоминания; все окружающее исчезает перед нашими глазами; раскрываются могилы, встают мертвые, возвращаются отсутствующие, ощущения завладевают нами; в это время наслаждаешься, страдаешь, сожалеешь и чувствуешь сильнее. Одно время в моей жизни, тяжелое для меня время, я избегала клавесина. Невольно я играла те места, которые напоминали мне прошлое. Я справлялась с собой, но не могла справиться с воспоминаниями. Если бы это чувство было любовью, оно бы кончилось победой или отвращением, но это было справедливое непреодолимое чувство, которое не ослабевало от страданий и больше не могло обратиться к сердцу, вызвавшему его.

Когда Великий Князь поправился, вечера прекратились. Великая Княгиня сожалела об этих тихих и интересных вечерах, так же как и я. После ужина я шла с Великой Княгиней в уборную. Иногда мы разговаривали.

Великий Князь оставался в соседней комнате вместе с моим мужем, которого он очень любил. Они разговаривали и иногда спорили о либеральных идеях, которые Лагарп5), один из его воспитателей, старался внушить ему. Но наступал момент расставания; Великий Князь направлялся с мужем в свою комнату, где он делал ночной туалет; Великая Княги-

Стр. 83

ня тоже начинала раздеваться; я помогала ей, распускала ее волосы, заплетала в косу. Г-жа Геслер, ее камер-фрау, раздевала ее, потом она шла в свою спальню, чтобы лечь в постель, и звала меня проститься. Я становилась на колени около постели, целовала у ней руку и уходила.

Однажды вечером, когда я пришла к Великой Княгине, она открывала одну из дверей кабинета в тот момент, когда я входила через другую. Она подбежала ко мне, как только увидала меня. Признаюсь, что я приняла ее за приятное видение. Ее волосы лежали небрежно, на ней было белое платье, которое тогда называли греческой рубашкой, на шее была золотая цепь, и рукава отдернуты, потому что она только что отошла от арфы. Я остановилась и сказала: «Боже, какой у вас хороший вид!» — чтобы не сказать ей: «Боже, как вы прекрасны».

— Что вы находите необыкновенного во мне? — спросила она меня.

— Я нахожу, что у вас такой вид, что вы великолепно себя чувствуете...

В каком глупом положении бываешь, когда приходится говорить не то, что думаешь, тем, от кого бы не хотел ничего скрывать! Она увела меня в свою комнату, приказала мне аккомпанировать на рояле и сыграла на арфе Les folios d'Espagne; я делала аккорды. Потом мы разговаривали до ужина. Вечером не было концерта.

Наш разговор никогда не касался личностей. Мысли следовали одна за другой без подготовки и отделки. Переполненное сердце является неиссякаемым источником тем, душа облагораживает их, и ум кладет свой отпечаток на их выражение. Как я жалею тех, кто стремится блистать за чужой счет, какой фальшивый блеск, какое отсутствие глубины мысли! Сколько мелочности и напрасных забот в изображении лжи, ис-

Стр. 84

чезающей так же быстро, как искры, мелькающие в наших глазах!

Во время зимы 1794/1795 года часто бывали маленькие балы и спектакли в Эрмитаже, а также балы в тронном зале. Появился новый придворный: шевалье де Сакс, незаконный сын принца Ксавье, дяди Саксонского короля. Императрица приняла его очень хорошо, но его пребывание в столице окончилось печально. Один англичанин по имени Макартней научил его нанести оскорбление князю Щербатову по выходе со спектакля. Он оскорбил его так, что не могло возникнуть никаких сомнений в том, что шевалье де Сакс был не прав, и поэтому был отослан. Князь Щербатов вследствие этого не мог получить удовлетворения, которого требовала его честь; он разыскал его в Германии, вызвал на дуэль и убил. Путешествуя во Франции, я встретила его сестру, герцогиню Эсклиньяк. Мы остановились с ней в одной гостинице в Страсбурге, и потом я видела ее еще в Дрездене. После смерти шевалье де Сакс она питала непримиримую ненависть к русским.

По мере того как я разыскиваю в прошлом воспоминания, составлявшие тогда мое наслаждение, невольные сравнения приходят мне на ум и прерывают нить моих мыслей. Что же такое жизнь, как не постоянное сравнение прошлого с настоящим? Ощущения притупляются с возрастом, чувства успокаиваются, точка зрения проясняется, душа освобождается понемногу от своих оков. В ней, как в прекрасной картине, потемневшей от времени, легкие тени теряют свой блеск, но зато больше силы в общем впечатлении и она дороже ценится знатоками.

Возвратимся ко двору, к человеческим слабостям и... к моей повязке. Графиня Салтыкова, родственница графини Шуваловой, очень желала быть допущенной на концерты Эрмитажа. Императрица предоста-

Стр. 85

вила эту милость ей и ее дочерям один или два раза. Однажды, когда она была приглашена, мы дожидались Ее Величество в комнате, где находился оркестр. Г-жа Салтыкова, женщина хотя и с достоинствами, но была одержима непреодолимой завистью, распространенной при дворе. Милостивое отношение ко мне Императрицы иногда заставляло ее довольно сухо обходиться с моей незначительной особой. В этот вечер у меня была очень красивая прическа, которую мне устроила Толстая, и повязка под подбородком. Графиня Салтыкова подошла ко мне с холодным и враждебным видом. Она была высокого роста, внушительная, с мужскими чертами лица.

— Что это у вас под подбородком? — спросила она. — Вы знаете, эта повязка придает вам вид, будто у вас болит лицо?

— Это Толстая меня так причесала, — ответила я, — и я подчинилась ее фантазии, у нее больше вкуса, чем у меня.

— Не могу от вас скрыть, — продолжала она, — что это очень некрасиво.

— Что делать! Я не могу сейчас ничего переменить.

Появилась Императрица, и началась симфония; Великая Княгиня спела арию, я тоже, после чего Ее Величество позвала меня (графиня Салтыкова сидела рядом с ней).

— Что это у вас под подбородком? — сказала Императрица. — Знаете ли, что это очень красиво и идет к вам.

— Боже, как я счастлива, что эта прическа нравится Вашему Величеству! Графиня Салтыкова нашла это таким некрасивым и неприятным, что я была совсем обескуражена.

Императрица пропустила палец под повязку, повернула мое лицо к графине и сказала:

Стр. 86

— Посмотрите, как она красива. Салтыкова, очень сконфуженная, ответила:

— Действительно, это довольно недурно идет к ней.

Императрица немного больше потянула меня к себе и подмигнула. Мне очень хотелось рассмеяться, но я сдержалась ввиду смущения графини, она почти возбуждала жалость. Я поцеловала руку у Государыни и возвратилась ла свое место.

Той же зимой случилось одно недоразумение, ясно свидетельствующее о доброте Императрицы. Она дала распоряжение маршалу двора, князю Барятинскому, прислать в Эрмитаж графиню Панину, в настоящее время г-жу Тутолминуб. Ее Величество появилась и увидела графиню Фитингоф, которую она никогда не приглашала, а графини Паниной не было. Государыня сделала вид, что ничего не замечает, разговаривала и потом тихо спросила у князя Барятинского, каким образам графиня Фитингоф попала на собрание Эрмитажа. Маршал очень извинялся и сказал, что лакей, которому было поручено приглашение, ошибся и вместо графини Паниной был у графини Фитингоф.

— Сначала пошлите за графиней Паниной; пусть она приезжает как есть; относительно же графини Фитингоф запишите ее на лист больших собраний Эрмитажа; не надо, чтобы она могла заметить, что она здесь по ошибке.

Графиня Панина приехала и была принята как дочь человека, которого Императрица всегда уважала.

Я приведу здесь один случай, делающий честь одинаково и Императрице, и подданному. Императрица составила кодекс законов и отдала его на рассмотрение сенаторов. Тогда Ее Величество еще посещала заседания Сената. После нескольких заседаний она спросила о результате рассмотрения. Все сена-

Стр. 87

торы одобрили кодекс, только один граф Петр Панин хранил молчание. Императрица спросила его мнение.

— Должен я отвечать Вашему Величеству как верноподданный или как придворный?

— Без сомнения, как верноподданный.

Граф изъявил желание переговорить с Государыней наедине. Она удалилась с ним, взяла тетрадку и разрешила ему вычеркнуть, не стесняясь, что он находит неудобным. Панин зачеркнул все. Императрица изорвала тетрадку надвое, положила на стол заседаний и сказала сенаторам:

— Господа, граф Панин только что доказал мне самым положительным образом свою преданность.

И, обращаясь к Панину, прибавила:

— Я вас прошу, граф, поехать со мной и отобедать у меня.

С тех пор Ее Величество во всех своих проектах советовалась с ним, и, когда он был в Москве, она спрашивала его мнение письменно. /

V

Наступила весна. Всегда с новой радостью думала я об отъезде в Царское Село. Кроме наступления прекрасного времени года и здорового деревенского воздуха этой местности там я имела счастье видеть Великую Княгиню каждый день почти с утра до вечера. И в городе я часто виделась с ней, но это было не то же самое. Поэтому она регулярно писала мне через моего мужа, который имел честь постоянно находиться при Их Императорских Высочествах. Мы отправились в Царское Село 6 мая 1795 года. Я была беременна; опять начались игры, но я не могла принимать в них участия по причине моего состояния и ос-

Стр. 88

тавалась около Ее Величества, которая милостиво сажала меня рядом с собой. Мы разговаривали обыкновенно про грацию и прелесть Великой Княгини.

Я вспоминаю, что однажды вечером, в то время как делали приготовления к игре, Императрица сидела между Великой Княгиней и мной. Между ними сидела маленькая левретка Императрицы, которую Великая Княгиня гладила рукой. Императрица, повернув голову в мою сторону, разговаривая со мной, желала также приласкать собаку и положила на руку Великой Княгини свою руку, та ее поцеловала. «Боже мой, —. сказала Государыня, — я не думала, что там ваша рука», — «Если это не было преднамеренно, то я благодарю случай», — отвечала Великая Княгиня. Эти слова, сказанные так кстати и с такой грацией, дали Императрице повод говорить со мной о Великой Княгине, которую она любила, с особенной нежностью.

У молодой и робкой Великой Княгини не было в обращении с Государыней той непринужденности, какую она могла бы иметь. Происки и интриги графа Салтыкова еще более увеличивали испытываемое ею стеснение. Великая Княгиня-мать все более и более завидовала дружбе Императрицы к своей невестке. Это несчастное чувство увеличивало также ее недовольство мною. Она старалась погубить меня в глазах Великого Князя Александра и Великой Княгини Елизаветы, изображая меня им опасной женщиной и интриганкой. Увы, я слишком мало подходила под это определение, мои искренние и непринужденные манеры были так противоположны политике двора, что, если бы расчет хотя бы на одну минуту был у меня в мыслях, я, наверно, действовала бы с большей осторожностью и ловкостью. Мое деятельное усердие и преданность не позволяли мне видеть ничего другого, кроме полезного результата для той, кому я отдала свою жизнь. Я не думала об опасностях, которым я

Стр. 89

подвергалась ежедневно. Бог велик и справедлив; время разрушает оружие клеветы и разрывает покров, скрывающий от глаз истину совсем, это интимное чувство восторжествует над нашими печалями и даст нам спокойствие, которое позволит нам все перенести.

Тридцатого мая мы ездили с Их Императорскими Высочествами в Петергоф. Мы отправились очень рано и вернулись в Царское Село поздно, уже ночью. Погода была благоприятна; утро мы провели, осматривая сады; после обеда мы, Великая Княгиня и я, гуляли по террасе Монплезира, это место величественно и прекрасно: красивые водопады, высокие дерева, крытые аллеи и море имеют благородный и величественный вид. Я говорила с Великой Княгиней, и наш разговор прерывался только мерным шумом волн, разливавшихся на отлогом берегу: Мы стояли, обло-котясь на перила, и она говорила со мной с откровенностью, проникавшей мне в сердце. Я слушала ее и отвечала с еще большей чувствительностью.

Вдруг она увела меня в маленький дворец, примыкавший к террасе; она открыла мне всецело свою душу. Эта минута была торжеством и предчувствием грядущей силы, доказательством ее доверия ко мне и причиной клятвы в преданности, которую я дала в глубине души и которая являлась источником моей беспредельной привязанности к ней.

Этот разговор расположил нас лучше наслаждаться всем. Мы присоединились к остальному обществу и в десять часов покинули Петергоф. Проезжая мимо деревни обер-шталмейстера Нарышкина7), мы застали его со всей семьей у входа в сад. Из вежливости мы остановились. Обер-шталмейстер умолял Их Императорские Высочества зайти к нему в дом, где собралось многочисленное общество. Пять дочерей его ломались и жеманились: это был настоящий балаган-

Стр. 90

ный спектакль. Дом Нарышкина был замечателен разнохарактерностью общества, собиравшегося там ежедневно. Хозяин не был покоен, пока его гостиная не была полна все равно кем. Достоинства и качества посетителей ему были безразличны.

Прогулка 30 мая — одно из самых дорогих моих воспоминаний. В жизни бывают минуты, когда кажется, что решается судьба. Они как точка, которую ничто не может стереть. Тысяча обстоятельств следуют за ней, не разрушая ее в течение лет; неприятности, проблески счастья, все кажется связанным с этим центром, наполняющим сердце.

Наш флот отправлялся в Англию. Императрица предложила Их Императорским Высочествам съездить в Кронштадт, посмотреть его. Великий Князь одобрил это предложение, Великая Княгиня — тоже, при условии что и я буду участвовать в путешествиях. Графиня Шувалова была в городе около своей дочери, которая рожала. Когда эта маленькая поездка была решена, Салтыков пришел накануне утром для того, чтобы убедить Великого Князя, что я не должна принимать участия в поездке и что это возбудит особое недовольство Великой Княгини-матери. Я угадала эту интригу прежде, чем кто-нибудь сказал мне о ней. Великий Князь ничего не говорил мне о путешествии, но Великая Княгиня все время высказывала желание взять меня с собой, милостиво прибавляя, что она не может наслаждаться ничем, если я не буду принимать участия. После обеда, когда я сидела у окна в помещении моего дяди, ко мне подошел Великий Князь.

— Я вас искал по всему саду, — сказал мне он, — мне хотелось вас видеть.

— Ваше Высочество слишком добры, прошло немного времени, как я имела честь вас видеть. Признаюсь, что эта поспешность кажется мне немного подо-

Стр. 91

зрительной; я боюсь, не является ли она результатом посещения графа Салтыкова.

Великий Князь покраснел и сказал:

— Что за идея, толстуха! (Он тогда меня так звал.) Я просто хотел вас видеть. До вечера!

— Я не знаю почему, Ваше Высочество, но у меня есть предчувствие, что должно что-то случиться.

В шесть часов я поднялась к Императрице. Она появилась раньше, Их Императорские Высочества опоздали. Государыня подошла ко мне и сказала:

— Я надеюсь, что вы участвуете в путешествии?

— Я не получала еще никакого приказания, — ответила я.

— Но как же можно разлучить вас с мужем? Как же вы не будете сопровождать Великую Княгиню?

Я наклонила голову, ничего не ответив, видя, что Императрица была рассержена.

— Наконец, — прибавила она, — если о вас не позаботились, то я беру это на себя.

Когда пришли Их Императорские Высочества, Государыня была серьезна. Она села за бостон, а мы около круглого стола. Я рассказала Великой Княгине все, что произошло. Она очень обрадовалась, предвидя, что я поеду вместе с ней. Она позвала Великого Князя и передала ему все, что я ей сообщила. Он рассыпался в просьбах, чтобы я ехала с ним. Я заупрямилась, поставила ему на вид все опасности, которым он подвергался около графа Салтыкова; сознаюсь, что я была немного злой.

После вечера у Императрицы я ужинала у Их Высочеств. Та же просьба и тот же отказ. Потом я вернулась к себе. В то время как я собиралась ложиться, Великий Князь послал за моим мужем, который пришел мне передать, что я непременно должна ехать.

Мы отправились в путь рано утром на следующий день. В свите Их Императорских Высочеств были

Стр. 92

граф Салтыков, мой муж, я, граф и графиня Толстые, г-н и г-жа Тутолмины, просившие разрешения принять участие в путешествии, дежурная фрейлина и камергер. Погода была великолепна. Много гуляли перед обедом, который был подан во дворце Монпле-зир, где мы прожили два дня в течение нашей поездки. Вечером мы, я и Великая Княгиня, отправились на морской берег. Море было спокойно и позволяло надеяться на следующий день. Заходящее солнце чудно светило, и его золотые лучи освещали высокие старые дерева, длинные тени которых были усеяны яркими точками света. Этот момент в природе производит вполне определенное действие. Артист находит в нем совсем готовую палитру, которую напрасно ищет в своем воображении. Это так же, как прекрасный характер, определившийся и благородный, который поражает, вызывает привязанность и разрушает сомнение. Спокойное море является зеркалом природы, оно отражает небо так же, как красивое лицо носит отпечаток души.

Широкая аллея в средине сада поднимается уступами до большого дворца, пересекаемая струями фонтанов; они поднимаются очень высоко и рассыпаются бриллиантами. Сад оканчивается каналом, ведущим в море. Посредине канала находились катера и шлюпки, на которых мы на следующий день должны были отправиться в Кронштадт. Матросы сидели кругом котла на шлюпке и ели похлебку деревянными ложками. Великая Княгиня остановилась на мгновение, смотря на них, потом она спустилась на несколько ступеней и спросила их, что они едят.

— Похлебку, матушка, — отвечали они разом.

Она спустилась к судну и спросила у них ложку, чтобы попробовать похлебку. Энтузиазм, вызванный у матросов этим добрым побуждением, достиг апогея. Их крики долго еще повторялись эхом. Великая Кня-

Стр. 93

гиня тихо поднялась со спокойным, ангельским видом, который делал еще красивее ее прекрасное лицо; она молча подала мне руку и пошла по направлению, к саду. Я не говорила ничего, крики матросов отдавались в глубине моей души. Красота природы, волшебная сила прелести и доброты, как прекрасный аккорд на хорошо настроенном органе: звуки проникают в сердце и заставляют забывать слова, слишком сильно чувствуешь, чтобы искать их.

На следующий день мы отплыли в Кронштадт. Стояла хорошая тихая погода. Подъехали прямо к флоту; он находился на рейде, весь разукрашенный флагами; снасти, связанные гирляндами, были усеяны матросами, что представляло красивое зрелище. Мы поднялись при криках «ура» на корабль командующего флотом адмирала Ханыкова8). Их Императорским Высочествам подали превосходный морской завтрак. Каюты были красивы. Мы гуляли по палубе. Обширность моря дает представление о бесконечности, а корабль свидетельствует об уме человека.

Мы обедали в Кронштадте у вице-адмирала Пушкина9) Изобилие плохо приготовленных блюд не способствовало возбуждению аппетита, но молодость, здоровье и телесное упражнение делают вкусными кушанья. Лакомство — это слабость старости, последнее наслаждение, очень печальное и скучное. Юность не думает о желудке, ее аппетит гораздо деликатнее.

После обеда мы проехались по живописной местности Кронштадта и к вечеру отплыли обратно в Петербург. Мерное покачивание лодки успокаивает и усыпляет. Такое действие оно производит почти на всех, кто не страдает морской болезнью. Великая Княгиня положила голову ко мне на плечо и заснула. Великий Князь стоял на руле. Все дамы были немного утомлены. Фрейлина Голицына, в настоящее время графи-

Стр. 94

ня Сен-При10), старалась преодолеть сон и делала смешные гримасы, открывая то один глаз, то другой. Граф Салтыков посматривал искоса с принужденной улыбкой на Великую Княгиню, прислонившуюся ко мне. Я же была счастлива тяжестью моей ноши и не хотела бы ни с кем перемениться положением.

Поужинали рано, чтобы воспользоваться утром на следующий день. Великая Княгиня, как только проснулась, пришла в мою комнату. Она застала нас с Толстой еще совершенно раздетыми. Эти минуты свободы доставляют самое большое удовольствие высоким особам; они рады на время покинуть свое положение. Судьба Великой Княгини должна была ее привести на трон, но в шестнадцать лет об этом можно забыть. Она была тогда далека от мысли, что через немного лет она окажется на сцене приковывающей к себе все взгляды, где надо скрывать иллюзии под величием и достоинством и охранять уважение и демаркационную линию, которые являются причиною порядка и безопасности.

Великая Княгиня приказала мне отправиться завтракать с ней; г-жа Геслер приготовила нам превосходный завтрак, и Великий Князь пришел его попробовать. Мы почитали некоторое время и пошли гулять втроем: Великая Княгиня, графиня Толстая и я. Мы уехали из Петербурга после обеда довольно поздно, в восхищении от нашего небольшого путешествия.

VI

Присоединение Польши после последнего ее раздела привело в волнение корыстолюбивые и алчные стремления: открывали рты для того, чтобы просить, и карманы, чтобы получать. Зубов очень скромно же-

Стр. 95

лап получить староство11), предназначенное принцу де Конде. Результатом его нескромности был отказ, что вызвало у него надутый вид, который, впрочем, он не умел сохранять в течение долгого времени. Власть, поддержанная справедливостью и силой, заставила его покориться и скрыть свою досаду. Это же самое староство граф де Шуазель-Гуфье12) просил у Императора Павла. Он, наверно, получил бы его, если бы Император не сказал об этом князю Безбородко, который сообщил ему о размерах этого имения. Шуа-зель удалился со своим добродушным видом, получив менее значительное поместье.

Никогда я не знала человека, обладавшего таким даром слез, как граф Шуазель. Я помню еще, как он был представлен в Царском Селе: при каждом слове, сказанном ему Ее Величеством, его мигающие глаза наполнялись слезами. Сидя напротив Императрицы, он не спускал с нее глаз, но его нужный вид, покорный и почтительный, не мог вполне скрыть хитрость его мелкой души. Несмотря на свой ум, Шуазель не одурачил никого. Даже его живописное путешествие по Греции было только тщеславной мечтой, оскорбляющей памятники того времени, способные разрушить ложь.

Однажды вечером Ее Величество прошла к озеру, села на скамейке, приказала мне сесть рядом с ней и предложила Их Императорским Высочествам покормить лебедей, которые были приучены к этому. Все придворные приняли участие в этой забаве. В это время Государыня говорила мне про моакса, родаме-риканской кошки, которую все боялись и которая была очень к ней привязана.

— Представьте себе, — сказала она, — как несправедливо поступили с ним вчера. (Я была больна и не приезжала ко двору.) В то время как мы были у колоннады, этот бедный моакс прыгнул на плечо Вели-

Стр. 96

кой Княгине и хотел к ней приласкаться. Она оттолкнула его веером, это движение вызвало неумеренное усердие, и бедное животное было позорно изгнано. С тех пор я его не видали.

Едва Ее Величество кончила говорить, как моакс показался сзади нас на спинке скамьи. К несчастью, у меня была такая же шляпа, как накануне у Великой Княгини; он принял меня за нее, но, обнюхав мое лицо, он убедился в своей ошибке, впустил мне когти в верхнюю губу и схватил мою щеку зубами.

Императрица закричала, называя меня по-русски самыми нежными именами; кровь текла у меня из губы, что еще более увеличивало ее испуг. Я умоляла ее ничего не бояться. Одной рукой я схватила морду моего врага, другой взяла его за хвост и отдала его камер-юнкеру, которого Ее Величество позвала мне на помощь.

Она была бесконечно довольна мною, что я не испугалась, сказала мне слишком много лестного за такое небольшое испытание храбрости; она вытерла мне кровь своим платком, повторяя, что ей очень приятно, что у меня нет кривлянья и истерик. Бедного моакса посадили в железную клетку, послали в город в Эрмитаж, и больше его не видали.

Летом случилась довольно оригинальная история. Согласно разрешению Императрицы, данному камергерам, оставаться сколько им угодно в Царском Селе, они забросили свою службу у Великого Князя в Павловске, и вследствие этого Ростопчин, находившийся там, не мог никуда оттуда уехать. Выведенный из терпения этой особой ссылкой, он решился написать циркулярное письмо, довольно колкое, в форме вызова на дуэль всем своим коллегам. Это письмо было составлено так, чтобы осмеять каждого, разбирая подробно мотивы его небрежности. Все эти господа обиделись и пожелали драться с Ростопчиным, кото-

Стр. 97

рый принял вызов и попросил моего мужа быть секундантом. Князь Михаил Гблицын и граф Шувалов13) должны были драться первыми. Назначили свидание, но они оказались настолько рассудительными, что муж воспользовался их мирным настроением и окончил дело полюбовно. Постарались также успокоить князя Барятинского14), брата графини Толстой.

Эта история дошла до Государыни, и она, желая дать пример, сослала Ростопчина в свое имение с женой. Он несколько месяцев перед этим женился на второй племяннице м-ль Протасовой. Это изгнание очень огорчило Великого Князя Александра и Великую Княгиню Елизавету, которые его очень любили. Мы все были страшно печальны. Государыня провела вечер внутри колоннады; она наблюдала наши вытянувшиеся лица и сказала графу Строганову, находившемуся около нее:

— Можно подумать, что Ростопчин потерян для жизни.

Она послала князя Барятинского к Суворову в Варшаву, так как война еще продолжалась; он возвратился после конца кампании, когда последовал мир. Ростопчин был возвращен через несколько месяцев. Эта ссылка доставила ему милость Великого Князя Павла, который считал его человеком, пострадавшим за него.

В этом году летом была особенно прекрасная погода. Но все-таки приближался момент отъезда из Царского Села, и я думала об этом с сожалением. Уже было десятое августа, и ночи, хотя и немного темные, были покойны и теплы. Великая Княгиня предложила мне сделать прогулку после вечера у Императрицы. Я согласилась при условии, что Великий Князь и мой муж также будут участвовать в ней. Мы условились, что я с мужем буду дожидаться их в большой средней аллее, наиболее тенистой, и что, переменив платье, она придет к нам с Великим Князем.

Стр. 98

Она пришла через четверть часа с ним под руку. На ней был редингот из голубого кашемира и черная касторовая шляпа. Мы сели вдвоем на скамейке, а Великий Князь с мужем пошли до конца аллеи. Окружившая нас тишина делала еще более чувствительной неопределенность ночного воздуха. Несмотря на отсутствие ветра, в природе чувствуется какое-то дрожание, точно она прислушивается к нашим удовольствиям и печалям.

Мы хранили молчание, свидетельствующее о доверии, которое с такою прелестью и готовностью дарит дружба. Ищут друг друга, желают быть вместе, молчат и удовлетворены: это главное чувство жизни сердца, и, несмотря на его горячность, нежность может его успокоить.

Великая Княгиня прервала молчание, чтобы живо выразить мне все, что происходило в ней. Казалось, ей не хватало слов. Вдруг поднялся ветер, нагнувший ветки над нашими головами. Она воскликнула:

— Mon Dieu, je vous rerinercie! Природа согласна со мной.

Я взяла ее за руку и предложила ей идти навстречу возвращавшемуся Великому Князю. Он предложил нам пойти подождать его в круглую.беседку близ поля с розами, а сам он хотел отправиться с мужем к развалинам*, посмотреть, нет ли там воров. Великая Княгиня была очень рада опять остаться со мной вдвоем. Мы вошли в эту беседку, открытую со всех сторон — купол поддерживается колоннами, — и сели на скамейку. Великая Княгиня прислонилась ко мне-и продолжала свой рассказ. Моя душа с жадностью воспринимала каждое слово, выходившее из ее уст. Что за исследование — знакомиться с чистой и нетронутой душой, способной к принятию прекрасных и глу-

* Здание с башней в конце сада. Примеч. авт.

Стр. 99

боких впечатлений! Никогда я не замечала в Великой Княгине ни мелочности идей, ни обыкновенных чувств, более или менее составляющих жизненный роман, известный всем и который можно предугадать заранее. Если бы ее душа и сердце могли бы излиться на груди того, кто должен был бы ее понимать, сколько добродетелей и чудных качеств стало бы известно, даже ранее ее печалей и екорбей. Но никогда не понятая, не признанная, всегда отталкиваемая, она была предназначена к самым жестоким жертвам, обладая благородной душой, самым чувствительным сердцем и самым живым возвышенным воображением.

Сколько опасностей для всякой другой, но не для нее! И в то же время ее душа, более сильная, чем страсти, разорвала мрачное покрывало, скрывающее истину; она открыла чистый свет, сверкающий даже во мраке, этот маяк, который ни грозы, ни бури не могут угасить и который находится в глубине нас самих.

Но возвратимся к беседке. Уже прошло некоторое время, как пробило одиннадцать часов; ночь становилась темнее, и было поздно.

Великий Князь не приходил за нами, и, несмотря на прелесть разговора со священным для меня лицом, порученным моим заботам, желание остаться там, я начинала бояться, что нас мог застать там какой-нибудь пьяница или слишком любопытный чело- -век. Наконец пришел Великий Князь, и мы направились домой, поужинали и разошлись позднее, чем обыкновенно.

На следующий день я рано отправилась гулять в Английский сад; я приказала моему негру принести мне туда камеру-обскуру, подаренную мне Императрицей; я поставила ее против колоннады с другого берега озера, чтобы срисовать прелестный вид. Озеро было широко, и я была на выгодном для перспективы

Стр. 100

расстоянии. Эта камера-обскура была велика и удобна, туда можно было почти войти на половину корпуса и очень хорошо положить руки. Я принялась за работу. В это время графиня Браницкая проходила на противоположном берегу. Она увидала мой аппарат и не могла понять, что такое она видит; она остановилась и осматривала четырехугольную массу камеры, зеленую занавеску, спускавшуюся до земли, и спросила у своего лакея, дерзкого и грубого человека, что это такое, по его мнению. Последний отвечал не колеблясь: «Это г-жа д'Эстергази лечится электричеством». Графиня обошла кругом озера, подошла ко мне и рассказала мне смешную выдумку своего лакея. Мы обе много смеялись; потом она рассказала об этом Государыне, и та тоже нашла это забавным.

Однажды вечером Великий Князь попросил позволения у ее Величества остаться у себя. Позвали Дьетца с виоль д'амур и трех других превосходных музыкантов для исполнения квартетов. Когда этот маленький концерт окончился, Великая Княгиня приказала мне следовать за ней в ее внутренние апартаменты.

«Уже давно, — сказала она мне, — хотела я вам показать нечто вроде дневника, который я хочу послать матери при верной оказии. Я не хочу его отправить, не показав вам и не отдав его на ваше суждение. Останьтесь здесь (мы были в спальне), я сейчас принесу его, и вы поступите с вашей обычной откровенностью».

Она вернулась, мы сели около камина, я прочла тетрадку и бросила ее в огонь. У Великой Княгини вырвалось резкое движение, потом на лице ее отразилось удивление.

— Что вы делаете? — сказала она с легким раздражением в голосе.

— То, что я должна, Ваше Высочество. Эта рукопись обладает всей прелестью стиля и искренним до-

Стр. 101

верием дочери к своей матери, но, когда принцесса, ваша мать, прочтет его, находясь на расстоянии восьмисот лье от вас, она будет беспокоиться. Каким образом вы можете ее тогда успокоить? Вы посеете в ее душе смущение и муку. Большая разница, говорить или писать. Иногда одного слова достаточно для человека, который нас любит. \

Великая Княгиня согласилась с трогательной прелестью и сказала мне многое, что тронуло мое сердце.

Эта тетрадка была отражением души, всецело изливающейся на груди любимой матери, преувеличивая опасности из благородного стремления и большего недоверия к самой себе. На ее стиле заметно отразился характер ее учения. История была все время ее любимым чтением. Изучение сердца человеческого помогает нам познавать и судить себя. Благородство ее души в соединении с принципами располагало ее к снисходительному отношению к другим и большой строгости к себе.

Одной из причин, заставивших меня уничтожить эту рукопись, было желание лишить возможности Великую Княгиню читать его,

Ее необходимо было поддержать против трогательного недоверия к своим силам, которое могло ее бросить в уныние.

Императрица никогда не объявляла заранее о своем отъезде из Царского Села. Она отправлялась обыкновенно в тот момент, когда этого меньше всего ожидали, что было причиной недоразумений, забавлявших ее. Однажды сказали, что Ее Величество сегодня выезжает в карете, и это очень всполошило всех, кто имел честь возвращаться с Государыней в Петербург в ее карете. Граф Штакельберг был особенно этим заинтригован и приказал своему лакею укладываться. Ее Величество села в шестиместную карету и

Стр. 102

оказала мне честь, пригласив меня туда вместе с м-ль Протасовой, Зубовым, флигель-адъютантом Пассе-ком и графом Штакельбергом. Она отдала заранее распоряжение кучеру, который повез нас сначала на обыкновенную прогулку, а потом свернул на дорогу в город. Граф Штакельберг сделал знак Пассеку, что он не ошибся и угадал. Но в то же время кучер своротил с большой дороги и въехал в лес. Все эти повороты взад и вперед совершенно сбили с толку графа Шта-кельберга, и он не знал, что подумать. Мое присутствие его должно было бы успокоить. Я никогда не возвращалась в город с Ее Величеством. Наконец спокойно вернулись во дворец; граф Штакельберг не нашел своего лакея, который уехал вместе с вещами. Пришлось послать за ним вдогонку. Это удалось с большим трудом, что очень забавляло Государыню и все общество.

Так как было поздно; она сейчас же удалилась к себе. Я последовала за Их Императорскими Высочествами в их апартаменты и ушла оттуда только в одиннадцать часов. Около полуночи, когда я собиралась ложиться, мне принесли записку от Великой Княгини, которая просила меня от лица Великого Князя и от себя прийти как можно скорее к ним, так как они хотели сказать мне что-то особенное. Я приказала негру взять фонарь и следовать за мной. Ночь была темная и теплая; я шла по большому двору и коридорам дворца; повсюду царило глубокое молчание. Только часовые кричали: «Кто идет?» У меня был вид искательницы приключений. Проходя по террасе мимо маленькой лестницы, ведущей в комнаты Ее Величества, я увидала стоявший там пикет. Офицер посмотрел на меня с удивлением- Я дошла до малого входа, где меня дожидался камер-лакей Великой Княгини и провел меня в ее кабинет. Минуту спустя она пришла вместе с Великим Князем. На ней был надет шлафрок

Стр. 103

и ночной чепец, а на Великом Князе — сюртук и туфли. Они спросили моего совета по поводу незначительных вещей, которые они могли бы отложить до следующего дня и тем охранили бы меня от сплетен и злословия моих надзирателей: с того момента, более чем когда-либо, я стала самой-таинственной интриганкой. Но Великий Князь утверждал, что только я одна могла разрешить их спор. Примирив их, я возвратилась домой в час ночи.

Через несколько дней утром Императрица уехала из Царского Села. Мы все были на лужайке за оградой, чтобы посмотреть, как будет проезжать Государыня. Их Императорские Высочества оставались еще на сутки. Я вернулась с ними в город. Отъезд Императрицы огорчал всех: угольщики, водовозы, весь народ, живший в Царском Селе, бежал за ее каретой и плакал.

Стр. 104

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация внизу страницы.
Текст приводится по изданию: Мемуары / В.Н. Головина. — М.: ACT: Астрель: Люкс, 2005. — 402 с.
© «Издательство Астрель», 2005
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев (guy_caesar@mail.ru)