|
Головина Варвара Николаевна Мемуары
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 1802 На другой день я увидала наш красивый маленький сад. Потом г-жа де Тарант поспешила познакомить меня со своими родными. Герцогиня д'Юзес, ее сестра, была в Париже вместе со своим мужем, которого я видела еще в Петербурге, когда он приезжал туда, провожая г-жу де Тарант из Лондона. Герцогиня де Шатильон находилась в замке Видевиль в восьми лье от Парижа. Она приехала через день вместе со своей внучкой, м-ль д'Юзес. Я поехала ей навстречу до Версаля. Она дружески приняла меня и подарила мне букет цветов из ее сада. Через два дня граф де Караман, друг моего дяди, сделал нам визит и привел с собой трех дочерей: виконтессу де Сурш, виконтессу де Водрейль, графиню де Барши и свою внучку м-ль де ла Фарра. Мы быстро познакомились, и через час мы чувствовали себя так же легко, как если бы мы были знако- Стр. 279 мы всю жизнь. Г-жа де Сурш обратила на это мое внимание. — Очень просто, — отвечала я, — мне недоставало только соприкосновения с вами. Г-жа де Тарант привела меня в отель де Шаро. В это время там жили только графиня де Сент-Альде-гонде и графиня де Беарн. Маркиза де Турцель, их мать и их сестра, герцогиня де Шаро находились в деревне. Г-жа де Сент-Альдегонде приняла меня с простотой и естественностью, быстро разрушающей чувство неловкости при первом знакомстве. Но г-жа де Беарн во все время визита сохранила холодную вежливость с оттенком наблюдательности. Я редко встречала лиц, более интересных и добродетельных. Г-жа де Шатильон и г-жа де Тарант отвезли меня к г-же де Клермон, к принцессе де Тэнгри и к графине де Люксембург, жившей в одном доме со своей сестрой, графиней де Монморанси-Танкарвиль. Мы были также у герцогини де Жевр, последней из рода Дюге-склен, у герцогини де Бетюн, тетки по отцу г-жи де Тарант, там жила ее внучка Евгения де Монморанеи. Герцогиня де Бетюн приняла меня в своей малиновой спальне. Она сидела в большом кресле. Рядом с ней была шифоньерка, а на коленях у нее мопс. Я познакомилась также с графиней де Шуазель и с графиней де Серан, ее сестрой. Число моих знакомых с каждым днем увеличивалось. Везде с интересом принимали подругу г-жи де Тарант. Г-жа де Турцель возвратилась из имения с остальным семейством. Герцогиня де Шаро тотчас же приехала ко мне и очень предупредительно пригласила меня к ней в пятницу, день, в который принимала ее мать. Эта интересная и почтенная семья собралась в одном доме. Я была там с г-жой де Тарант и видела много дам прошлого режима, между прочими герцогиню де Дюрас, принцессу де Шиме, ее подругу в те- Стр. 280 чение сорока лет, и принцессу де Леон, belle-soeur г-жи де Танкарвиль. В это время Бонапарт был первым консулом, и у него был двор в Тюэльри. Общество, в котором я вращалась, было ярким контрастом с тем, которое можно было встретить за мостами. Это была квинтэссенция старинного дворянства, сохранившего свои убеждения и пострадавшего от революции. Душа и сердце отдыхали среди этого редкого общества; ум наслаждался тем, что его окружало; тон, прелесть и, в особенности, принципы привлекали, очаровывали и заставляли испытывать наслаждение верности вместе с самой естественной любезностью. Со мной обращались, как с сестрой, в отеле де Шаро и уде Караман. Друзья той и другой семьи осыпали меня любезностями. Мое самолюбие могло бы быть польщено, если бы у меня было время об этом подумать. Но моя душа была слишком глубоко тронута, чтобы я могла думать о себе. Граф Марков1), наш посланник в Париже, заявился ко мне, чтобы спросить, какого шестнадцатого» я желаю представиться первому консулу. — Вы меня удивляете, — отвечала я. — Неужели вы думаете, что я отправлюсь ко двору этого короля Пето? Я приехала сюда вовсе не для того, чтобы унижаться. — Да, но если вы не будете представлены, это будет очень заметно. Все ваши соотечественники были представлены; англичане, поляки, немцы — все представляются при приезде. — Хотя бы и китайцы были в их числе, я все равно не буду представляться. — Вы нанесете вред г-же де Тарант; подумают, что это она советует вам так поступать, и у вас будет * Бонапарт принимал желающих представиться ему 16-го каждого месяца. Примеч. авт. Стр. 281 столько неприятностей, что вам придется уехать из Парижа. — Я уеду с удовольствием, если это понадобится для того, чтобы доказать мои убеждения; что же касается г-жи де Тарант, то с ней ничего не может случиться, кроме того, что, может быть, придется уехать из Франции, что она и сделает без большого огорчения. Граф Марков, видя, что он не добьется ничего, смолк, беспокоясь, что его будут спрашивать обо мне и, быть может, выйдут неприятности. Мой экипаж был закончен. Это была красивая двуместная карета, с английской упряжью. Ливрея моих лакеев была трех цветов: голубого, красного и черного, ушитая галунами; шляпы были переделаны по-французски, с плюмажем цвета моего герба. Случилось, что эта ливрея оказалась похожа на ливрею лакеев французского короля. Она производила впечатление на людей, оставшихся верными королю. Тогда кареты редко попадались на улицах; ливрей совершенно не существовало; боялись сенсации, какую они могли произвести на улицах. Но я решилась всем бравировать. Я села в карету и в сопровождении двух высоких лакеев отправилась делать визиты моим соотечественникам. Проезжая через улицу дю-Бак, я видела проявление радостных чувств народа; женщины взбирались на первое попавшееся около дома возвышение, крестились и кричали: - — Вот хорошее время возвращается! Я проехала через мост Рояль, пересекла площадь Людовика XV и остановилась на Енисейских Полях у двери г-жи Дивовой2). Стр. 282 Она видела, как я подъехала, и была изумлена, что у меня хватило мужества в приличном выезде показаться на улицах Парижа. — Боже мой! Неужели вас никто не оскорбил? — спросила она. — Наоборот, я вызывала восторг. — Андрюша, мой друг, — сказала она мужу, — закажи завтра ливреи для выезда. Марков тоже последовал моему примеру. Я принимала много визитов у моей матери, к которой относились с крайним вниманием и любезностью. Ее помещение ей очень нравилось. Ей достаточно было открыть дверь, чтобы очутиться в саду. Терраса была покрыта розами. Здоровье матери бесконечно улучшилось. Нервные припадки совершенно покинули ее со времени нашего путешествия. Я почти каждое утро ездила к моим новым друзьям и, в особенности, в отель Шаро вместе с г-жой де Тарант. Обыкновенно я завтракала там. Полина де, Беарн, наконец, нарушила свою холодность; можно сказать, что ее сердце сдерживалось только для того, чтобы сильнее броситься навстречу моему. Я любила ее больше, чем ее сестер, хотя они все были превосходны и очень любезны. Но трогательный, ласковый вид Полины, ее такт, все, что с ней случилось во время революции, увеличивали очарование, внушаемое ею. У нее было трое детей: две прелестных девочки, из которых старшая умерла после моего отъезда из Франции, и младшая — моя любимица. Дети г-жи де Сент-Альдегонде были гораздо старше и подружились с моими детьми. Я сделала прогулку по магазинам, представляющим в своем роде единственное разнообразие и богатство. Достаточно только пожелать и открыть кошелек, чтобы найти все, что только можно потребовать. Г-жа де Ша-тильон предложила мне однажды отправиться к некоему Закку, державшему постоянно английские товары. Стр. 283 Почти следом за нами туда вошла высокая дама с красивой фигурой. Я спросила ее имя и узнала, что это была г-жа де Медави. Тотчас же я переменилась в лице и почувствовала себя взволнованной. Я вспомнила, что Императрица Елизавета говорила мне про г-жу де Медави, которую она часто видела у принцессы, своей матери, вместе с другими эмигрантами. Императрица Елизавета с особой прелестью, свойственной только ей, часто забавлялась, подражая реверансам г-жи де Медави. Было вполне естественно, что вид этой особы произвел на меня впечатление и возвратил меня к прошлому. Магазин, товары, все исчезло в моих глазах. Я видела только Великую Княгиню Елизавету. Как немного нужно, чтобы воскресить тяжелые воспоминания. Я проводила прелестные вечера с моими новыми знакомыми. Я виделась с ними ежедневно, и это стало для меня необходимой привычкой. Воскресенье было для меня особенно священным. Утром я отправлялась в Сен-Сюльпис, одну из лучших церквей Парижа. Многочисленное духовенство служило там мессу, при пении прекрасных голосов и под аккомпанемент органа. Аккорды и фуга обладают особой гармонией, и кажется, что она воспевает Славу Божию. Я не могла наслушаться и налюбоваться на молит венное настроение, царившее вокруг меня. Однажды, когда я была там как обыкновенно, я увидала двух дам, закрытых вуалями и стоявших на коленях. У них были самые красивые фигуры в мире, но их лица были закрыты и они были погружены в молитву. Они обе причастились, потом вернулись на свое место, и я так и не могла их разглядеть. После мессы я остановилась на церковном крыльце, около моей знакомой старой женщины, торговавшей книгами, и седого старика, продававшего распятие из слоновой кости. Почти каждый раз я забирала у них часть их товаров, и они с радостью видели меня. Закупив и на этот раз, я соби- Стр. 284 ралась садиться в карету, как вдруг я почувствовала, что меня кто-то останавливает сзади: это были те дамы, и наконец я узнала г-жу де Водрейль и де Барши, ее сестру. Я завезла их домой и отправилась на мой воскресный завтрак к г-же де Люксембург, у которой собиралось ее семейство и семья де Турцель. Я была представлена герцогине де Дюрас и принцессе де Шиме. Обе были придворными дамами королевы. Душа г-жи де Дюрас соединяет все, что сила и благородство характера, поддерживаемые религией, могут представить наиболее поучительного и достойного уважения. Она обладает всей непринужденностью женщины хорошего тона; она высокого роста, и у нее величественный вид. На г-же де Шиме лежит отпечаток ангельской доброты и покорности. Она худа и слаба. Контраст этих двух характеров делает еще более прочной дружбу между ними. Это как бы два вяза, выросшие из одного корня; вершины их поднимаются к небу, а ветви переплетаются между собой. Они обращались со мной с особой добротой, и я получила от них трогательные проявления участия, которое мое сердце никогда не забудет. Г-жа де Дюрас шутила над худобой своей подруги: — Когда я ее обнимаю, — говорила она мне, — она всегда боится, как бы я ее не переломила. Г-жа де Дюрас была дочерью маршала де Муши, погибшего на эшафоте вместе со своей женой, проявив столько мужества. Когда он шел на смерть, он сказал своим плачущим друзьям: — Не огорчайтесь, семнадцати лет я шел в атаку за короля; шестидесяти восьми лет я иду на эшафот за Господа Бога. Когда его «арестовали, жена его явилась сама, чтобы быть заключенной вместе с ним. Г-же де Муши отвечали, что относительно ее не было получено никакого приказания. Стр. 285 — Я жена маршала де Муши, — снова сказала она и, повторяя одни и теже слова, добилась того, что ее осудили. Я отправилась в Большую Оперу вместе с моими друзьями и была поражена как разнообразием и элегантностью общества, так и великолепием спектакля и ансамблем оркестра. В комедии я была в ложе г-жи де Шаро и г-жи де Люксембург. Это была ложа, закрытая решеткой, находившаяся против ложи Бонапарта. Он усиленно лорнировал меня в антрактах; я оказывала ему ту же честь, и, если бы мои глаза были кинжалами, мир давно освободился бы от этого чудовища. В Опере у него в ложе было устроено вращающееся зеркало, поворачивая которое он мог видеть все, что происходило в партере. Подъезжая к Опере, можно было заранее знать, будет ли он присутствовать на спектакле: ряд солдат находился у входа, где он должен был пройти, и маленькие окошечки, открывающиеся из лож в коридоры, все были закрыты. Он остерегался всего, только не боялся совершать преступления. После Оперы я отправлялась ужинать в отель де Шаро. Трудно быть более любезной и прелестной, чем г-жа Огюстин де Турцель, с ее солидным характером. У нее природный ум. Он ничего не заимствует и похож на ручей, увлекающий в своем течении цветы, представляя много приятного. Два лакея приносили круглый стол, ставили вокруг четыре servants* и уходили. Небольшой изысканный * Нечто вроде маленьких буфетов с приборами и тарелками. Примеч. авт. Стр. 286 ужин без прислуги увеличивал веселое настроение нашего общества. На этих ужинах царила самая милая болтовня. Там не было этих нескромных свидетелей, которые, уставясь на нас, казалось, завидуют каждому куску, отправляемому нами в рот. Непринужденность необходима для приятности общества; доверие придает ему невыразимую прелесть, слова, встречаясь, соединяются, но не сталкиваются. Это красивый аккорд, приятно варьируемый. Иногда вместе с г-жой де Тарант я ужинала в отеле Караман. Я проводила там прелестные вечера. У г-жи де Сурш очень оригинальный ум. Изысканный разговор г-жи де Водрейль отличается прелестью и добротой. Г-жа де Барши думает только о небе. Однажды она просила своего отца нарисовать рай, как он его себе представляет. Он нарисовал веселое поле, населенное пастушками с посохами и пастухами, играющими на свирелях, с барашками, с ручейками, с бутонами роз, а на облаке г-жу де Барши в парадном платье с треном, играющей на гитаре. Не зная правил рисования, г-н де Караман обладал искусством изображать все, что он хотел выразить. В его жизни странным образом соединились счастье и несчастье. Я никогда не видала старика более веселого и заслуживающего уважения. До восьмидесяти четырех лет он сохранил все свои способности. Брак его младшего сына свел его в могилу. Он не мог примириться, что тот женился на г-же Тальен3), женщине известной красоты и позорной репутации. Г-жа Кушелева, приехав в Париж, сняла помещение в доме Карамана, с которым познакомилась еще в свое первое путешествие во Францию. Она предложила мне сделать визит г-же де Монтессон, принимавшей два раза в неделю. Мы отправились к ней в среду. Г-жа де Монтессон4) принимала в овальной гос- Стр. 287 тиной, обставленной с замечательным вкусом и полной народа. Она сидела за партией реверси. Против нее сидела княгиня Долгорукова, вся в бриллиантах, а также г-жа Замойская5), молодая и красивая женщина, сестра князя Чарторижского. Обе только что приехали с обеда в Сен-Клу. Они тотчас же встали, чтобы уходить. Г-жа де Мон-тессон хотела их проводить, но я остановила ее. — Позвольте мне, — сказала я, — оказать честь моим соотечественницам и избавить вас от беспокойства. Г-жа де Монтессон воскликнула; — Княгиня! Княгиня! Вот графиня Головина не желает, чтобы я вас провожала. Сердитесь за это на нее. У княгини был смущенный вид, а я кусала себе губы, чтобы не рассмеяться: со времени моего путешествия в Бессарабию княгиня не разговаривала и не кланялась со мной. Когда мы собирались уходить, г-жа де Клермон оттолкнула игорный столик и подбежала к нам. — Не правда ли, графиня, что вы не забудете мою пятницу; я считаю большой честью принять вай. Но Боже мой! Этот день княгиня Долгорукова назначила для своего бала. Вы, наверно, там будете... — Я с удовольствием пожертвую им для вас, и, пожалуйста, не благодарите меня, я вас умоляю. Г-жа де Клермон рассыпалась в комплиментах, я протестовала. Эта комическая сцена очень забавляла г-жу Кушелеву. Г-жа де Монтессон состояла в тайном браке с герцогом Орлеанским, отцом Эгалите, без согласия на это короля. У нее было состояние, оставленное ей герцогом. Бонапарт предложил ей делать приемы и приглашать на них прежнюю аристократию и новую; но ей долго не удавалось соединить их. Она умерла после моего отъезда. Стр. 288 IV Госпожа де Сурш сказала мне однажды утром, когда я была у нее, что она только что приехала от г-жи Монтагю и что последняя очень занята устройством Заупокойной мессы на кладбище Пикпус, где похоронены многие из ее родственников*. Я спросила у г-жи де Сурш, не будет ли нескромностью с моей стороны просить о разрешении присутствовать на мессе. Она взяла на себя поговорить об этом, и на другой же день я получила трогательное и любезное приглашение от г-жи де Монтагю. Я отправилась туда с младшей из Турцелей и г-жой де Жевр. Первая ехала молиться о своем отце, вторая — о муже. Мы проехали через весь Париж и остановились у ворот ограды Пикпуса. На лице г-жи де Турцель был отпечаток скорби. Войдя в церковь, я была так глубоко взволнована, что, казалось, не вынесу этого. Все мои обыкновенные мысли были подавлены. Я видела только смерть и утешающую религию. Мои глаза с жадностью вглядывались в эти лица с выражением самой нежной покорности. Обедня началась, встали на колени; передо мною стояла герцогиня де Дюрас, потерявшая во время террора отца, мать, невестку и племянницу. Иногда рыдания прерывали по временам печальную заупокойную службу. * Кладбище Пикпус находится у Тронной заставы. Двенадцать тысяч жертв там были лишены жизни. Когда эпоха террора прошла, принцесса де Сальм, потерявшая своего брата (принц Сальм-Кирбург, обезглавлен в 1794 году), пожелала купить землю под кладбищем и устроила сбор между лицами, заинтересованными, так же как и она, в том, чтобы сохранить кладбище неприкосновенным. Оскверненная церковь была снова освящена, и каждый год там служили торжественную заупокойную мессу по жертвам революции, каждый жертвовал что мог для продолжения этого религиозного обычая. Примеч. авт. Стр. 289 Посреди церкви стоял катафалк. К концу службы г-жа де Монтагю пошла со сбором. Она была бледной и слабой, слезы покрывали ее лицо, не изменяя ангельского выражения. Ее черные, живые глаза казались потухшими. Один из ее кузенов вел ее под руку. Я с трудом удержалась, чтобы не встать перед ней на колени, когда она подошла ко мне. Я положила бывшие со мной луидоры с волнением и дрожью в ее кошелек. Как могущественно зрелище добродетели. И как я жалею тех, кто не способен к состраданию. Это единственное оправдание счастливых. Разве можно наслаждаться или оставаться равнодушным, видя страдание других? На следующий день г-жа де Монтагю приехала поблагодарить меня. Это обстоятельство привело нас к дружбе. Я просила г-жу де Сурш отправиться вместе со мной к г-же де Монтагю. Мы поехали в предместье Сент-Оноре, на площадь Бово. Г-жа де Монтагю велела передать мне, что она сейчас окружена дельцами и не смеет просить меня подняться к ней, но что она сойдет ко мне в карету, чтобы повидаться со мной. Она сказала мне, что находится сейчас в очень большом затруднении—не хватает трех тысяч франков для уплаты за землю Пикпус — и что не видит, каким образом можно достать эту сумму, потому что все заинтересованные лица уже пожертвовали, что могли. Я сказала ей: — Завтра один из молодых людей при посольстве едет в Петербург. Хотите, чтобы я написала своей подруге об устройстве сбора для этой цели? Можно заинтересовать Императрицу Елизавету, доброта которой неисчерпаема. Вы будете молиться за нее, и мое сердце будет переполнено радостью. Г-жа де Монтагю обняла меня, плача. — Как только я увидела вас, — сказала она мне, — я сейчас же почувствовала, что вы будете нашим ангелом-утешителем. Стр. 290 Я попросила ее написать графине Толстой и присоединить к письму описание Пикпуса де Лалли-Тол-ландалем. Все было исполнено в точности. Срок платежа истекал в октябре, а эта история была в мае, следовательно, оставалось довольно времени. Толстая с участием отнеслась к этому поручению, и требуемая сумма была прислана к назначенному сроку. Земля была куплена, и сердце г-жи де Монтагю было переполнено радостью; установили молитву за Императрицу: это была самая приятная минута в моей жизни, Я благодарила Бога, что находилась в Париже в это время. Без помощи, которой я имела честь способствовать, земля осталась бы за правительством, церковь была бы покинута и кладбище уничтожено. Теперь же оно орошается слезами благочестивой нежности. Молитвы, полные покорной чувствительности, возносятся к Милосердому Отцу. Молятся за погибших жертв и за гонителей. Какое торжество религии! Какой верный залог для души, которая приходит положить свои чувства к подножию креста! С этого времени г-жа де Монтагю приезжала ко мне два раза в неделю и проводила вечер со мною и г-жой де Тарант. В эти дни дверь моего дома была закрыта для всех. Вот эпизод, который она мне рассказала по поводу кладбища Пикпус. Между жертвами, похороненными там, был некто по имени Парис, служивший у герцога де Кастри. Он оставил в нищете жену и дочь. Как только заботы и благоговейная память достигли того, что эта долина слез была освящена, м-ль Парис, в какую бы то ни было погоду, аккуратно являлась два раза в неделю на кладбище Пикпус, несмотря на то, что она жила в двух лье от этого окровавленного места, которое она орошала своими слезами. Ее проникновенный и несчастный вид обратил внимание сторожа; он сказал о ней г-же де Монтагю, та тотчас же отправилась на розыс- Стр. 291 ки м-ль Парис и после долгих бесплодных попыток нашла ее вместе с матерью на пятом этаже, где они занимались починкой старых кружев — их единственное средство к существованию. М-ль Парис, отказывая себе в самом необходимом, скопила пятьдесят франков на покупку земли под кладбищем. Разговор, бывший у нее с г-жой Монтагю, вполне оправдал то участие, которое м-ль Парис вызвала у нее. Я обедала постоянно дома в комнатах матери. Обыкновенно бывали гости. Из мужчин чаще всего посещали нас гг. де Монморанси, де Турцель (муж Огюстины де Беарн), муж Полины, Оливье де Верак, де Конфлан и де Круа. Шевалье де Монморанси обладал недурным талантом к музыке. Родственники г-жи де Тарант, герцогини де Дюрас и де Жевр, принцессы де Шиме и де Тэнгри также приезжали к нам обедать. Принцесса де Тэнгри была свекровью г-жи де Люксембург. Я уезжала из дома на несколько часов утром и поздно вечером. Остальное время я посвящала матери и моим занятиям. В мое отсутствие у матери был лекарь, живший у нас только для нее. Дети все свободное от занятий время проводили у нее, и ее компаньонка г-жа де Мерси никогда не покидала ее. Я не могла бы ничем наслаждаться, не будучи уверена в том, что ей хорошо. Г-жа Дивова заявилась ко мне в один прекрасный день звать меня к себе обедать вместе с Кушелевой, уверяя меня, что мы будем почти одни и никого из общества «Новой Франции» у нее не будет. Я не хотела давать ответа раньше согласия Кушелевой, и мы отправились вместе на обед. Первой неожиданностью была герцогиня Санта-Кроче, которую мы застали там, старая кокетка шестидесяти лет, итальянка из Рима, в рыжем парике и с античной прической. Эта древняя фигура привела меня в изумление. Дивова Стр. 292 потащила меня знакомить с ней, говоря, что я племянница Шувалова и что герцогиня де Санта-Кроче была знакома с ним в бытность его в Риме. Едва было произнесено имя моего дяди, как эта ужасная особа бросилась меня обнимать с криками дикой радости, повторяя: — О! Как я была счастлива с ним! Никогда я не видала сцены более необычайной. Я вырвалась из ее объятий и убежала к Кушелевой, которая едва могла сдерживать смех. Мы обе много смеялись. Но наше удивление увеличилось, когда мы увидали, что в комнату вошла г-жа Висконти, удивительная красавица шестидесяти лет, сохранившая лицо не поблекшим и без морщин, любовница Бертье. Итальянка открыла ей свои объятия, и та бросилась в них со всем забвением нежного чувства. Мы уселись, моя подруга и я, чтобы любоваться этим зрелищем. Они поместились в углу, напротив нас. Шептались и жестикулировали. Г-жа Висконти принимала то нежный вид, то веселый. Все обещало нам развязку, достойную этих чувствительных приготовлений. Вошел Бертье; г-жа Висконти приняла вид жертвы; хозяйка дома и герцогиня, обе говорили ему что-то на ухо с бесподобной горячностью. Бертье постепенно приближался. Его красавица смотрела на него с томным видом. Мы сидели в первых местах, любуясь этим забавным спектаклем. Устраивали примирение, которое было очень нетрудно произвести. Мы с нетерпением ждали обеда в надежде, что он сильно внесет какое-нибудь разнообразие в эти любовные упражнения, но нам предстояло ничего не упустить. За обедом мы были вместе, я и Кушелева, а наши мужья против нас, и мы упорно смотрели друг на друга. Мы красноречиво молчали; примирившиеся пожи- Стр. 293 мали друг другу руки, так сильно, что на лице дамы по временам проскальзывала гримаса. Герцогиня и г-жа Дивова были преисполнены радости, что удалось произвести это трогательное единение. После обеда поставили кофе на маленький столик. Бертье взялся разливать его. Но я не пила кофе и выскользнула в дверь. Г-жа Кушелева поспешила за мной. Мы вместе сели в мою карету. — Поедемте, — сказала она мне, — к вам или ко мне. Я задыхаюсь! Где мы были? — В зараженном месте, — отвечала я. — Нам нужно будет надушиться, когда мы вернемся. Мы дали себе обещание не принимать больше приглашения на такой обед. V Нигде я не видала такой бедности, как в Париже. Ничто не может сравниться с нищетой этих несчастных. Г-жа де Барши однажды, пообедав у меня, предложила мне навестить больную женщину, жившую на пятом этаже в доме недалеко от меня. Я с удовольствием согласилась. Мы поднялись очень высоко, подошли к двери в конце длинного коридора и, открыв ее, мы увидели бедную м-ль Легран, когда-то знаменитую белошвейку, а теперь шестидесятилетнюю старуху, у которой с одной стороны рука и нога чрезмерно распухли, другая же сторона вся высохла. Она сидела перед большим холодным камином, смотрела на пустой горшок и громко молилась Богу. Мы остановились, чтобы послушать ее. Она не видела нас и продолжала: — Боже, долгое ли время я останусь без помощи? Нет, Господи, это невозможно. Моя нищета и смире- Стр. 294 ние известны Тебе. Ты не дашь мне погибнуть и спасешь меня от голода и жажды, которые меня мучат. Я подошла к ней и положила несколько луидоров ей на колени. — Вот награда за веру и смирение, — сказала я. Она смотрела на меня, не будучи в состоянии говорить. Ее потухшие глаза наполнились слезами. Она пожала мою руку, собрав небольшие силы, оставшиеся у нее. Вид нищеты пробуждает душу. Он научает познавать муки действительных лишений. Испытывая преходящую неприятность, нездоровье, я вспоминаю м-ль Легран и многих других, единственный кров которых — небо, а жилище — жалкие обломки. Я никогда не забуду этих женщин, покрытых лохмотьями, с полумертвым ребенком в руках; в их пристальных взглядах, казалось, мелькало опасение, что больше не блеснет для них луч надежды. Я часто останавливалась на улице, подавая им милостыню. У меня были две причины: первая — утолить страдание, и вторая состояла в словах, которыми я сопровождала милостыню: «Молитесь за Елизавету». Я чувствовала необходимость присоединять эту мысль ко всему, что я испытывала в области чистого и теплого религиозного чувства. Это было единственной местью преданного сердца. Отправившись за г-жой де Тарант, находившейся у г-жи де Бомон, я дожидалась ее в карете у ворот. Какая-то женщина, с видом самой ужасной нищеты, подошла ко мне и сказала умирающим голосом: — Подайте мне, добрая госпожа, ради Бога и Св. Девы! — И она показала мне свои изуродованные руки. Я вынула шесть франков и дала ей. Она вскрикнула и лишилась чувств. Мои слуги принесли ей воды и привели ее в сознание. Я спросила у нее, что было причиной ее обморока. Стр. 295 — Много лет я не видала в своих руках столько денег, — отвечала она. — Я не ела два дня. Я побегу к матери, которая умирает с голоду. Однажды после обеда мне доложили о приходе графа де Сегюр, о котором я упоминала выше. Я приняла его довольно холодно. Он старался не растеряться и говорил мне о своем житье в Петербурге как о самом счастливом времени его жизни. — Произошло много тяжелых событий с тех пор, как я вас не видал. Я очень страдал, но у вас также была своя эпоха террора. — О какой эпохе террора говорите вы? — спросила я. . — Царствование Павла... — Ваше сравнение так же неуместно, как и неприлично. Можно ли сравнивать законного монарха, благородного и великодушного, с преступным деспотом Робеспьером, атаманом разбойников? — Но после такого славного счастливого царствования, каким было царствование Екатерины II, вы должны были страдать из простого сравнения. — Мне не надо защищать свои чувства благодарности и восхищения к покойной Императрице, но я должна отдать справедливость доблести ее сына и не могу сравнивать его со злодеями, которым повинуются некоторые из французов. Мне очень приятно видеть, что вы отдаете должное памяти покойной Императрицы. Вы были бы тем больше неблагодарны и виновны, если бы вы забыли милости, оказанные ею вам. Де Сегюр изменился в лице. Он был послан Директорией в Вену и там написал памфлет против Императрицы. Он мог предполагать, что я знакома с этим произведением, по крайней мере по слухам. Последние слова сократили его визит, и он долгое время не пытался возобновить свои посещения. Он боялся Стр. 296 также встретиться с г-жой де Тарант, как преступление страшится совести. У меня было доказательство. Я поехала однажды утром с г-жой де Тарант к одной ее знакомой англичанке. Она просила меня подождать в карете. Сегюр, проходя мимо, узнал меня и подошел поговорить. Через минуту он спросил меня, кого я дожидаюсь. — Г-жу де Тарант, — отвечала я. — Она сейчас выйдет. — Прощайте, графиня! И он побежал дальше. Г-жа де Тарант познакомила меня с герцогиней де Леон, делавшей приемы, отличавшиеся избранным обществом, посещавшим их, несмотря на то, что муж ее был сенатором и эта должность вводила его в круг лиц новой знати. В их прекрасных салонах собиралось только старинное дворянство. Но Талейран бывал там. Он играл с банкирами в «красное и черное». Я с удовольствием рассматривала его, и мы долгое время смотрели друг на друга, как фарфоровые собачки. Его взгляд, подозрительный и хитрый, отличается плутовским и испытывающим выражением; его синеватые трясущиеся руки внушают отвращение; в общем, у него преступный вид. Я вспоминаю, как великолепно ответила ему г-жа де Режкур, о чем мне рассказала г-жа де Рур в отеле Караман. Г-жа де Режкур была в свите Елизаветы, сестры Людовика XVI, и получила от этой принцессы состояние и положение. По одному важному делу ей надо было обратиться к Талейрану, который назначил ей день и час аудиенции. Она немного опоздала. — Я недоволен, что вы опоздали, — сказал ей Талейран, — я не могу долго разговаривать с вами. Но где же вы были? — У обедни. Стр. 297 — Сегодня? У обедни? Был будничный день. Г-жа де Режкур с почтительным видом поклонилась и сказала: — Да, монсеньор. Не надо забывать, что Талейран раньше был епископом. Он понял тонкий намек и поторопился покончить дело, чтобы не выслушать еще чего-нибудь подобного. Г-жа де Режкур обладала большим остроумием. Принцесса Елизавета подарила ей однажды кольцо из своих волос со своими инициалами: Н. Р. Е. — Вы знаете, что это означает? — спросила она. — Да, принцесса: Heureuse par edle (Счастлива ею). В характере принцессы Елизаветы с самой ранней юности были задатки всех добродетелей. К самой трогательной доброте у нее присоединялась энергия, которая должна была со временем окрепнуть. Король, ее брат, всегда на Новый год дарил ей разные драгоценности. Она поручила г-же де Полиньяк попросить его Величество вместо драгоценностей дарить ей их стоимость деньгами. Сама она не могла решиться обратиться с этой просьбой, находя этот вопрос слишком щекотливым. Король согласился на ее желание. Принцесса скопила порядочную сумму и употребила ее на устройство г-жи де Режкур. В другом случае г-жа д'Омаль, также из свиты принцессы, попала в немилость и была отослана от двора. Принцесса Елизавета, такая робкая, когда дело касалось ее самой, на этот раз отправилась к Королю и просила его позволить ей по-прежнему видеться с г-жой д'Омаль, утверждая, что она не знает за ней вины и что, несмотря на уважение, с которым она должна относиться к приказам Его Величества, она не находит справедливым лишать своего доверия и милости особу, от которой она ничего не видела, Стр. 298 кроме знаков преданности. Король нашел ее доводы вполне правильными и разрешил ей поступать, как она хочет. Принцессе Елизавете было тогда только пятнадцать лет. Тело этой принцессы, с таким ангельским характером, погребено в саду Муссо (Монсо), принадлежавшем во время моего пребывания в Париже Камбасересу. VI Однажды в отеле Шаро я встретила графа Ко-бенцль, австрийского посланника. Он приехал приглашать на большой бал в посольстве — я также была приглашена — и предупредил нас, что там будет присутствовать как новая, так и старинная.аристократия. Мы согласились, но потом, когда он ухал, мы рассчитали, что бал будет как раз двадцатого января, в годовщину смерти Людовика XVI. Это стало известным всему Сен-Жерменскому предместью, и посланник получил извинительные письма, объяснявшие причину отказа. Граф Кобенцль был так тронут этим единодушным движением, что отложил бал на четыре дня, хотя приглашения всему начальству уже были разосланы. Этот поступок заставил нас принять его приглашение. Я отправилась на бал вместе со своими друзьями. Выйдя из кареты, мы были встречены всеми чинами посольства. Каждый из этих господ предложил одной из нас руку, и процессией провели нас в гостиную посольства. Там кавалеры оставили нас, сделав глубокий поклон, на что мы отвечали тем же. Посланник завладел нами и ввел нас в бальный зал. Посредине стояла скамья, оставляя свободный проход вокруг Стр. 299 нее. Довольно много места было для танцев, и музыка была расположена амфитеатром у одной из стен зала. Знаменитый скрипач, неф Жюльен, управлял оркестром. Тамбурин и флейта аккомпанировали ему. На некотором расстоянии человек отбивал такт и кричал фигуры кадрили. Мы сели на скамью, и бал начался. Г-жа Моро, красивая, скромная и грациозная, вызывала всеобщее одобрение. Ее муж, одетый простым гражданином, пожирал ее глазами. Ансамбль и точность танца доведены в Париже до смешного совершенства. Зрелище меня очень забавляло, в особенности оттого, что я находилась в кругу своих друзей. Разговаривая с Жюстиной де Турцель, я вдруг почувствовала, что ко мне прислонилось что-то очень мягкое. Я обернулась и увидала женщину в летах, причесанную и одетую с претензией на моду. На ней было черное бархатное платье и большое количество бриллиантов. Она толкала меня своим животом, точно стул, и кричала: — Ах, г-жа президентша! Г-жа сенаторша там в углу! Как она прекрасна! Вчера я была у нее. Как она благовоспитанна! Ну, поглядите же, как она на меня приятно смотрит! И она кланялась, сложив губы сердечком и выпучив глаза. Я спросила у одного знакомого этих дам, господина, который знал всех присутствующих, кто была эта странная особа. — Это г-жа Николь, — ответил он. — Два года тому назад она держала гостиницу, а теперь ее муж назначен президентом. — А эта молодая женщина, которая довольно недурно танцует? — Это г-жа Мишель, ее муж был знаменитым убийцей во время террора. Теперь он стал сенатором по протекции Камбасереса. Стр. 300 Между необычайными лицами особенно выделялась г-жа Люкчезина, жена прусского посланника. Она была высокого роста, брюнетка, с простым видом. У нее грубые черты лица и манеры пошлые и резкие. Ее ресницы накрашены черным, жилки на висках подведены голубой краской, на щеки положен румянец, и все лицо наштукатурено, как у статуи. Хотя г-жа Люкчезина была в возрасте, она танцевала без удержу. По мере того как ей становилось жарко, краски на ее лице расплывались, и к концу вечера она была похожа на размазанную палитру. Она обожала семью Бонапарта, и слезы, которые текли из ее глаз, когда она смотрела на кого-нибудь из них, растворяли черную краску ее ресниц и придавали взгляду испуганное выражение, а расплывшиеся от жара брови накладывали на ее лицо отпечаток мрачной скорби. Я успела вдосталь налюбоваться на нее после ужина. Она танцевала гопсер с Ланским, моим соотечественником, который для потехи постарался растрясти ее как следует. Она дышала, как лошадь после крутого подъема, и сдерживала дыхание из непостижимого уважения к г-же Мюрат, сестре первого консула. По той же причине она сидела не иначе как на краешке стула. Это стеснение во всей ее фигуре придавало ей шутовской вид принцессы из пародии. Холодное выражение свежего лица г-жи Мюрат еще более усиливало впечатление от этой странной маски. Приглашать к ужину явились расшитые золотом метрдотели, каждый с длинной палкой, на конце которой был транспарант с номером. Было столько транспарантов, сколько сервировано столов. На каждом транспаранте стояло крупными буквами: Ужин подан. Мы были приглашены к столу номер один, предназначенному для аристократии прежней Франции. Зал был очень обширен; наш стол находился посредине, окруженный другими, и мы как бы царили над осталь- Стр. 301 ным обществом. Генералы, сенаторы, все власти прохаживались вокруг нас. Я оставалась на балу до семи часов утра. Я не могла вдосталь налюбоваться на яркую демаркационную линию между прошлым и новым обществом, а также на то, как дамы нового правительства старались подражать манерам старинной аристократии, тогда как последняя, казалось, совсем не замечала их существования. Стр. 302 Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация внизу страницы.
|
