|
Надежда Ивановна Голицына Воспоминания о польском восстании 1830-31 гг.
ГЛАВА 11. От моего приезда в Гродно до Цодена Стр. 108 Мне надобно было проехать всего 50 верст до Гродно, где я надеялась заночевать, но на дорогах было столько снегу, что я не могла продвигаться вперед. Адъютант Безобразов, тоже направлявшийся туда, сопровождал меня и был мне большой поддержкой в пути. Ему я обязана тем, что избежала опасности свалиться вместе с дормезом с вершины холма или замерзнуть, застряв в снегу. Проделав почти половину пути, мои лошади вдруг встали, не могши двигаться дальше, так как при остановке полозья примерзли к снегу. Ямщики выпрягли лошадей из дормеза и уехали верхом под предлогом найти других. Долго прождав и не видя их возвращения, г-н Безобразов взял одну из лошадей второго экипажа и пустился галопом через занесенные снегом поля и леса, по незнакомым местам. За два с лишним часа он, словно странствующий рыцарь, преодолел пространство в 4—5 верст, добрался до какой-то деревни, нашел людей и привел мне лошадей и 14 мужиков, которые после многих трудов вытащили меня из снега, в котором я просидела в течение трех часов, на исходе дня и при морозе 20°. Ямщики так и не вернулись, и г-н Безобразов сел вместо кучера на козлы моего дормеза и несмотря на темноту повез меня ужасною дорогою, с крутыми оврагами по сторонам, покуда в 12 верстах от Гродно нам не встретился жидовский шинок, где мне пришлось провести ночь. Г-н Безобразов, имея в городе дела, взял небольшие сани, поехал вперед и предупредил губернатора (г-на Бобятинс-кого [62]), ожидавшего меня, обо всем, что случилось. Только к полудню следующего дня добралась я до Гродно (22 января/3 февраля). Губернатор принял меня самым любезным образом, предложил остаться на целый день, уступил мне покои своей жены, бывшей в отъезде, угостил обедом и взял на себя хлопоты о лошадях до Вильны. Я провела день в обществе губернатора, Безобразова и кн. И. Голицына, который также направлялся в Митаву. Я повстречала там нашего бедного Грессера [63], одну из первых жертв варшавского мятежа. Весь израненный, чуть живой, этот храбрец получил от Хлопицкого паспорт для проезда в Берлин, где бы он мог отдать себя в руки самых знаменитых докторов. Но едва переступив границы Царства Польского, вовсе не помышляя о поправлении здоровья, он спешил присоединиться к своему шефу. Я ужаснулась, взглянув на несчастного молодого человека. Страдания, которые он перенес, будучи в плену, столь сильно изменили его, что он имел вид инвалида лет пятидесяти: с обритою головою, худым лицом, желтым и изуродованным, со сломанною рукою, вывихнутым пальцем и широким шрамом на лбу. На него тяжело было смотреть, и разглядывая его, я испытывала чувство боли, смешанное с восхищением. Я всегда уважала Грессера и желала ему добра, но на сей раз я смотрела на него как на брата. Я поцеловала его в лоб, туда, где была рана. Понятно, что беседа наша была интересною, мы торопились узнать все обстоятельства его нахождения в плену. Подробности первых двух дней были ужасны. К примеру, он рассказал, что будучи послан с поручением от Великого Князя, он был остановлен двадцатью вооруженными людьми, и несмотря на его сопротивление, они стащили его с лошади. Его прежние товарищи по службе, польские офицеры, неразлучные его спутники, не только не остановили насилие, Стр. 109 которое чернь творила над несчастным Грессером, но присутствуя при отвратительных сценах, они ограничились тем, что отвернулись от него и предали его на волю толпы. Истекая кровью, отведен он был на гауптвахту, где оставался более суток, и никто не пришел перевязать его раны. Все, что он нам поведал, было таково, что мы возненавидели бы поляков, если бы можно было добавить еще что-нибудь к тому, что мы видали своими глазами. Вопреки плачевному состоянию своего здоровья, Грессер поспешил покинуть нас и отправился к Великому Князю, чтобы быть на своем посту к тому моменту, когда войска вступят в Царство Польское. Он уже мог садиться на лошадь и держать пистолет, хотя еще плохо владел правою рукою. Не смея удерживать храбреца, мы от души пожелали ему добра и всяческих успехов, коих он и добился на войне. Прежде чем оставить Гродно, я навестила г-жу Жандр [64], вдову генерала, убитого в Бельведере. Она покинула Петербург, где находилась во время варшавской катастрофы, чтобы быть ближе к Великому Князю и постараться разузнать о своем единственном сыне, оставшемся в плену у мятежников. Я простилась с губернатором, который был столь любезен со мною, и с моим спутником Безобразовым, храбрым и честным молодым человеком, с благородною душою, восторженным, преданным Государю, любящим Отечество. Я пожелала ему всяческих успехов, коих он заслуживал, поблагодарила за его заботы и 23 января/ 4 февраля отправилась дальше на почтовых. В то же самое время Великий Князь со своею гвардией и походным штабом выступил в поход из Брестовицы на Бе- Стр. 110 лосток. В тот день я намеревалась заночевать в Лиде, и на мое счастие там случился русский офицер, который по просьбе моего славного казака, посланного вперед, уступил мне свою квартиру и предложил напиться чаю, уже приготовленного к моему приезду. То была истинная услуга по такому морозу. На другой день, 24 января/5 февраля, я собиралась заночевать в Вильне. Так как я приехала туда только после 10 часов вечера, то никого не видала, я только послала к г-ну Гомзину [65], состоявшему при г-не Новосильцеве [66], с просьбою побывать у меня. Я была рада собрать какие-нибудь сведения о положении в городе и с удовольствием узнала, что там был достаточный гарнизон и что генерал-губернатор Храповицкий [67] принял меры против всякого волнения. Я провела ночь спокойно, но не спала, так как остановилась в корчме, и на другой день, 25 января/6 февраля, продолжила путь. Снова проехав занесенными глубоким снегом дорогами, весь день продвигаясь только шагом, прибыла я в Вилькомир, самую отвратительную литовскую дыру, населенную жидами. Мне было бы совершенно невозможно найти там место для ночлега, если бы не гостеприимство некоего <...>* , который любезно предложил мне свое жилище, состоявшее из нескольких опрятных, теплых и даже изящно убранных комнат. То было истинное благодеяние, и подобные услуги не забываются. Из-за скверных дорог я тащилась черепашьим шагом, и все это путешествие было столь же долгим, сколь и скучным. До Цодена было еще 150 верст, и выехав из Вилькомира в 7 часов утра, я добралась за 12 часов пути лишь до Поневежа (26 января/7 февраля), в 80 верстах от Цодена. Там я обратилась к некоему Скальскому, который любезно согласился достать мне лошадей, что тогда становилось затруднительно, так как по этой дороге шли наши войска и доставлялся провиант. Не найдя лошадей для двух моих экипажей, я принуждена была оставить часть моих людей и дормез, наняла жида-возницу, который взялся доставить их ко мне, и взяв с собою сына, его гувернера и горничную, я бросилась в кибитку и выехала в 7 часов утра 27 января/8 февраля. Я в первый раз ехала в кибитке и, признаюсь, ожидала худшего. Я думаю, что эти крытые сани, продукт хладного воображения, возможно усовершенствовать. В нынешнем виде кибитка не служит достаточным укрытием от холода и особенно от ветра, но я полагаю возможным, сохранив ее первоначальную легкость, переделать ее так, чтобы она защищала от холода, например, подбить верх клеенчатой тканью, ватою или мехом и еще устроить скамьи для сиденья. Мы мчались во весь опор, и к 2 часам я приехала в Рот-Поммуш, имение, расположенное на границе Литвы и принадлежащее г-ну Роппу [68], где тогда жила его дочь, красавица Матильда [69], супруга генерала Герштенцвейга, о котором я уже имела случай говорить. Во время варшавского возмущения г-жа Герштенц-вейг оказалась в числе дам, оставшихся в плену. Позже она, как и прочие, получила паспорт для выезда из Царства Польского и приехала к нам в Высоко-Ли-товск, но провела там лишь 2—3 дня и тотчас отправилась к отцу. Я знавала ее в Варшаве. Итак, я остановилась у нее, чтобы пообедать, но она удержала меня до другого дня, уверяя, что я не смогу добраться к себе в Цоден раньше ночи. Я позволила убедить себя и очень приятно провела день. Г-жа Герштенцвейг приняла меня самым любезным образом, а затем дала мне своих лошадей. Ее отец был в * Пропуск в оригинале. (Прим. публ.) Стр. 111 отъезде. Я познакомилась у нее с г-жою Линденбаум, муж которой служил в <...>* гусарском полку. Эта бедная женщина была в самом большом беспокойстве на его счет, давно уже лишенная вестей от него и зная, что он подвергается всем опасностям войны. Мы долго беседовали о состоянии дел в Литве. В ту пору этот предмет чрезвычайно занимал меня, и мне любопытно было собрать все о нем сведения. Они утвердили меня во мнении, которое всегда было противно мнению нашей молодежи, — касательно верности литовцев. Я полагала, что тотчас по прохождении Императорской гвардии, Литва, очистившись от войск, дождется первой же неудачи нашей армии в Польше и возмутится. В Литве национальный дух был еще хуже, если сие возможно, нежели в Царстве Польском, которое всегда видело в бывших польских губерниях верную опору и поддержку мятежу. Вилен-ский университет давно уже приготовлял молодежь к возмущению. Лелевель был изгнан из него за высказываемые им мнения. Г-н Новосильцев, верно о нем судивший, поспешил удалить его, и странное дело, Лелевелю удалось получить в Варшаве то самое место, которое потерял он в Вильне. За две недели перед восстанием в Варшаве Лелевель делал неоднократные попытки вернуться в Виленс-кий университет, предлагая свои услуги за жалованье, в четыре раза меньшее получаемого им в Варшаве. Но г-н Новосильцев, будучи проницателен и зная, с кем имеет дело, остался тверд в своем отказе. Тому, кто знал все эти обстоятельства, не трудно было предвидеть, какой оборот примут дела в Литве, лишь только она получит возможность действовать. Я узнала, кроме того, что католическое духовенство не только не направляло умы к согласию, послушанию или, по крайней мере, к спокойствию, но своею ревностию оно разжигало возбуждение так называемых патриотов и с крестом в руках проповедовало крестовый поход; что разговоры в обществе становились все вольнее; что дамы усвоили себе новое любимое занятие: вышивать знамена с рыцарскими девизами; наконец, что в Литве имели место все приготовления к мятежу. Все собранные мною сведения весьма укрепляли мои собственные опасения, и я удивлялась тогда, как удивляюсь еще и сегодня, что лица, коих долгом было наблюдать за общественной безопасностью, и все те, кто имели возможность видеть и судить о происходящем, обратили столь малое внимание на то, что было тогда столь важно. Как скоро взбунтовалось Царство Польское, за Литвою следовало бы наблюдать, как никогда. Военные припасы, провиант нашей армии доставлялись в Польшу через Самогитию [70], и весь этот обширный край был очищен от нашего войска! Ни единой меры не было принято противу населения, во все времена не надежного, а тогда опасного. Но никто не желал видеть в начинающейся кампании длительную, гибельную войну, а видели лишь триумфальный поход, два-три сражения, которые приведут нас прямо в Варшаву. Это вечное презрение опасности, столь часто сопутствующее презрению ко врагу, позволяло пренебрегать мерами предосторожности, которые, будучи взяты, избавили бы нас от значительных потерь и суровых испытаний. Но я не хочу упреждать события. 28 января/9 февраля я простилась с г-жою Герштенцвейг, будучи от души признательна ей за гостеприимство. Мне оставалось проехать только 35 верст, и я прибыла к себе в Цоден в 2 часа попо- * Пропуск в оригинале. {Прим. публ.) Стр. 112 лудни. Мой приказчик Вестфаль и его жена приняли меня с живою и искренною радостью. Добрые супруги счастливы были видеть, что я избегнула столь многих опасностей и вернулась к своему очагу после стольких трудностей и переживаний. Сама же я впервые после отъезда из Брестовицы испытала тогда приятное чувство. Столь многие волнения, беспорядок и шум бивачной жизни сменялись для меня домашним покоем, я вновь, наконец, обретала житейский уют. Аегко понять, что долго обходясь без самого необходимого, я ценила тогда малейшие вещи, составляющие удобство существования, коих полезность недоступна притуплённым ощущениям сибаритов, избалованных роскошью. Теплый и уютный кров, мягкая постель, превосходный стол, просторные комнаты с мебелью, самая необходимая одежда, ванна, книги, фортепьяно, бумага и чернила заключали в себе все земные блага, и, наверное, я более других способна была оценить оные. Но душа моя все страдала, меня не покидала мысль о бедном кн. Александре, которому грозила суровая погода, а, быть может, и вражеское нападение, а также мысль о войне, коей случайности пугали меня. Я помнила, в каком хаосе оставила я Польшу и все пережитые мною неприятности. Но более всего меня томила печаль при мысли о той будущности, которая мне представлялась. Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы. Разбивка на главы введена для удобства публикации и не соответствует первоисточнику.
|
