Оглавление

А.П. Бровцын[i]

ОПРОВЕРЖЕНИЕ РАССКАЗА О КОНЧИНЕ ГРАФА  АРАКЧЕЕВА

Прочитав во 2-й книжке «Русского архи.ва» за 1868 год статью «Предсмертные дни и кончина графа Аракчеева», я поражен был чувством горького соболезнования о вымысле, доведенном Г[осподином] Романовичем даже до того, что он не остановился назвать себя очевидцем смерти графа Аракчеева и будто, беседуя с графом перед его смертию, пил с ним вино.

Не вхожу в рассуждение о том, что г-н Романович был наряжен от полка поздравить графа не с четвергом Страстной недели, а с праздником Воскресения Христова, следовательно, и не мог приехать в Грузино в четверг и докладывать о себе графу, что он прислан от полка поздравить его с праздником Воскресения Христова. При известной всем привычке графа к аккуратности и точности исполнения, он не вино бы стал пить в Великий четверг с г-м Романовичем, а подверг бы подобное действие неминуемо замечанию, а может быть, и более.

Я, как действительный очевидец предсмертных дней и кончины гр[афа] Аракчеева, для восстановления истины не должен пройти молчанием вымышленного сказания г-на Романовича и считаю себя обязанным опровергнуть последовательно весь его вымысел. Граф Аракчеев в кабинете своем в Грузине не принимал, вероятно потому, что кабинет его был вместе и его спальней; а в то время в кабинете своем не мог принять еще и потому, что кабинет вновь отделывался, и граф по этому случаю перешел в другую комнату, и именно в ту, которую г-н Романович называет Александровскою, то есть в ту, в которой опочивал и занимался покойный Император Александр Павлович, когда бывал у графа в Грузине. Taк резко, как слово «подлец», граф никогда не позволял себе выражаться; а царскую фамилию, перед самыми близкими своими, не только не позволял себе порицать, но, напротив, показывал себя благоговеющим и преданным ей. Можно ли же дать веру, что граф, при его сдержанности, порицал правительство и Великого князя, выпив рюмку вина в Великий четверг с офицером полка своего имени? Инвентари в каждой комнате были, но надписей на них рукою графа «глазами гляди, а рукам воли не давай» не было; в том можно удостовериться и ныне на месте. Мраморный бюст покойного Государя Александра Павловича не токмо никогда не стоял на столе, но и не мог стоять, потому что оный поставлен не на серебряном пьедестале, а на серебряной колонне двух аршин высоты, и не в комнате, называемой г-м Романовичем Александровскою, а в соседней с нею между двумя окнами, перед зеркалом во весь простенок, от потолка до полу. На колонне выписано не все письмо покойного Государя Александра Павловича, и для зрителя оно остается тайною, а г-н Романович определяет самый текст письма; на колонне вырезан токмо конец письма, и именно: «Прощай, любезный Алексей Андреевич, не забывай друга, и верного тебе друга!» Под сими словами вырезан текст из Священного Писания славянскими буквами: «Прильпни язык мой к гортани моей, аще не помяну тя на всяк день живота моего»[ii]. Так граф Аракчеев, желая показать расположение к себе Государя, во услышание всех изъявлял и свое обещание неизменной преданности и благодарности к Государю и благодетелю своему, как он всегда выражался. На противуположной стороне колонны, обращенной к зеркалу, нет вырезанного запрещения под проклятием не дотрогиваться до бюста {напротив, в присутствии самого графа все его смотрели и трогали); а вырезано завещание под проклятием не уничтожать сей знак преданности Аракчеева к Государю и после его смерти. Так как комнаты всего нижнего этажа, в которых граф жил постоянно и которые хранят сии памятники преданности его к Государю, оставлены до сего времени в том виде, как они были при жизни графа, то желающие проверить описанное мною, в опровержение вымысла г-на Романовича, могут все увидать, посетив Грузино. Сорочки, в которой родился будто бы покойный Государь, на столе никогда не было; да если бы и признано было приличным сохранять подобное, то, вероятно, нашлось бы место не в селе Грузине, Это выше уже всякого вымысла! Полотняная рубашка Государя Александра Павловича на столе хранилась, но не в стеклянном ящике, а в полированном деревянном, на котором была надпись, объясняющая случай, по которому оная была дана графу Государем во дворце, а совсем не та, в которой Государь скончался. Часов в комнате, r-м Романовичем называемой Александровскою, не было никаких, а были часы в соседней комнате, мраморной, и не висящие на стене, а на большом пьедестале, стоящем на полу также в простенке и против колонны с бюстом, очень большие столовые часы, превосходной бронзы и работы, заказанные в Париже за сорок тысяч франков, которые не однажды в год, а каждый день в час кончины Государя Александра Павловича играют «Со святыми упокой». Вина граф не пил, находя его вредным. И для гостей самых почетных ничто не выходило в Грузине из определенного часу и порядка; вино там подавалось только к столу, и для г-на Романовича граф не вышел бы из этого порядка, раз и навсегда утвержденного. <...>

Граф Аракчеев занемог не в Страстную пятницу, а в пятницу шестой недели поста и немедля послал в Петербург за доктором Миллером, который пользовал его прежде; и в то же время Государь Николай Павлович, узнав о болезни графа, прислал к нему лейб-медика Я. В. Виллье; Левицкий же был токмо врачом госпиталя, устроенного в Грузине для крестьян. В понедельник Страстной недели граф почувствовал себя хуже и во вторник послал в Старую Руссу (в 150 верстах от Грузина) за генералом фон Фрикеном[iii], бывшим некогда командиром полка имени графа, которого граф любил и впоследствии оказывал свое расположение ко всему его семейству; а вместе с тем послал и за мною. В то время я был в имении моем (50 верст от Грузина). Ко мне граф был расположен по дружбе его с отцом моим[iv], корпусным его товарищем; сему я имею доказательством сохранившиеся у меня в большом количестве собственноручные письма графа Аракчеева к о.цу моему, часть которых передана мною артиллерии генералу В.Ф. Рачу[v], пишущему записки о графе Аракчееве, которому я обещал, когда придут к тому времени записки, сообщить и более подробные сведения о предсмертных днях и кончине графа Аракчеева.

Я приехал в Грузино в среду в полдень. Граф выразил мне свою признательность, что скоро приехал, и я оставался при нем до часу его смерти, Я.В. Виллье и доктора Миллера я нашел уже в Грузине при графе; они объявили мне о безнадежном его состоянии. Весть о болезни графа дошла и до Новгорода. В четверг приезжал в Грузино новгородский губернский предводитель дворянства Н.И. Белавин[vi], но о нем графу не докладывали, и Н.И. Белавин, узнав о тяжком состоянии болезни графа, в четверг же и уехал. В пятницу болезнь пошла еше к худшему; сделалась сильная одышка (у него предполагали аневризм в сердце, а не антонов огонь), но при всем том в пятницу вечером около 8 часов граф пожелал видеть свой кабинет, только что оконченный возобновлением, и просил меня свести его туда, что я и исполнил, поведя его под руки вместе с человеком его Власом; но, проведя комнату соседнюю с тою, где граф лежал, мы встретили идущего к графу Я.В. Виллье, который тотчас же его остановил, объяснив, что движение может сделать ему вред. Тогда граф приказал посадить себя в той же комнате на кресло против бюста, на серебряной колонне стоящего; говорил со мною о многом, и когда подали огонь, просил меня читать ему газету, что продолжалось часа полтора; потом приказал положить себя на диван в комнате, где он лежал; но лежать не мог, сел на том же диване обложенный подушками и скончался в субботу утром, в то самое время, когда за заутреней носили плащаницу крутом Грузинского собора[vii].

Удостоверяю как очевидец, что граф, больной, медицины и докторов не бранил и скончался, не всовывая в рот пальцев. Тело графа обмыли его люди, и я сам помогал надеть на него завещанную им полотняную рубашку покойного государя Александра Павловича. Г-на Романовича во все это время я при графе и в Грузине не видал. В пятницу же вечером приехал новгородский уездный предводитель дворянства А.Д. Тырков, который, как посторонний, к графу не входил, но в Грузине ночевал, и в субботу, когда положили графа на стол, Тырков взял к себе ключи, а я запечатал стол и бюро и отпечатал их по приезде в Грузино в первый день светлого праздника для похорон графа генерал-адъютанта Клейнмихеля, который и принял все в свое распоряжение.

За Арендой граф посылать не просил, и тот, кто говорит с такою уверенностию: «Я послал фельдъегеря за Арендом», — послать фельдъегеря не мог по очень простой причине, потому что при графе в Грузине не находилось ни одного фельдъегеря. Описанный г-м Романовичем поступок одного офицера, подходившего к гробу со стаканом шампанского, конечно, не может быть признан поступком блестящим и делающим честь тому офицеру; подобные действия офицеров своего полка желательно лучше бы постараться скрыть, нежели выставлять наружу; но я отношу и оное к вымыслу. В то время был уже в Грузине генерал-адъютант граф Клейнмихель, который не допустил бы подобного безобразия. Погребение было совершено не во вторник, а в среду Святой недели. Рассказ г-на Романовича о памятнике графа также вымысел; памятник состоит из гранитного камня; появился он не в 1833 году, а я помню его еще в 1818 году над могилой в Грузинском соборе, самим графом себе приготовленной. Грузинское имение отдано Новгородскому корпусу не самим графом, а Государем Императором Николаем Павловичем, в силу духовного завещания графа, предоставлявшего оным право и выражавшего просьбу Государю после его смерти назначить ему наследника по выбору и волею Государя Императора, если бы он при жизни своей не назначил себе сам такового. В силу такого-то духовного завещания, в Сенате хранившегося, как граф сам себе наследника не назначил, то Государю и угодно было назначить все имущество графа в Новгородский кадетский корпус, присвоив ему герб и наименование Новгородского графа Аракчеева кадетского корпуса.

При жизни графа я в Грузине бывал довольно часто, гостил у графа по неделям, катался с ним по деревням его, граф при мне не стеснялся в своих действиях, но подобных действий, как описывает г-н Романович, с свадьбами и экзекуций с пением «Со святыми упокой, Господи», мне никогда ни видеть, ни слышать не случалось; да и граф, при его природном уме, держал себя слишком религиозно, чтобы позволить себе святотатствовать; да и при наказаниях никогда не присутствовал. Итак, весь рассказ г-на Романовича о графе Аракчееве есть вымысел, и если г-ну Романовичу угодно будет удостовериться, что при смерти графа был я, а не он и что все описываемое мною о смерти графа верно, то может он обратиться ко мне: я представлю свидетелей. Жительство имею в С.-Петербурге, в Надеждинской улице, в собственном доме.

 Оцифровка и вычитка - Константин Дегтярев, 2003

Публикуется по изданию: Аракчеев: Свидетельства современников М.: 2000
© Новое литературное обозрение, издатель, 2000
© Е.Э. Лямина, вступительная статья, 2000
© Е.Е. Давыдова, Е.Э. Лямина, комментарии 2000