Оглавление

Н.М. Сперанская.

ФРАНСУА АНСЕЛО И ЕГО КНИГА О РОССИИ[i]

Когда зимой 1826 г. европейские державы формировали посольские миссии для поздравления Николая I с вступлением на престол и участия в коронационных торжествах, французскую делегацию было поручено возглавить маршалу Мармону, герцогу Рагузскому, — тому самому, который в 1814 г. подписал акт о капитуляции Парижа.

«На роль посла Франции предлагалось несколько кандидатур, — писал он в своих мемуарах. — Это должен был быть известный военный, чье имя напоминало бы о времени величия нашей страны. В России все поставлено на военную ногу, все праздники и церемониальные торжества сопровождаются парадами и военными маневрами, поэтому посол гражданского звания был бы чужим на этом праздновании, имел бы меньше возможностей встречаться с императором и близко с ним общаться. В то же время это должен был быть светский человек, имеющий привычку к обществу. Король посчитал, что я отвечаю обоим требованиям, и я был назначен возглавить посольскую миссию, чему очень обрадовался. Это поручение выдвигало меня после нескольких лет безвестности; оно давало мне возможность познакомиться с неизвестной мне страной, увидеть вблизи и изучить российскую державу, ставшую за последнее столетие столь могущественной и грозной и с каждым днем приобретающую все больше силы и влияния на судьбы Европы; наконец, увидеть начало царствования, когда император, молодой и еще не знакомый с государственными делами, проявил храбрость и такой великий характер. <...> Король назначил меня чрезвычайным послом в Россию в конце февраля 1826 года. Я предпринял необходимые приготовления, чтобы достойно представить его величество. Мне были выделены значительные средства; весь цвет парижской молодежи стремился попасть в чрезвычайную миссию. В нее вошли пятнадцать офицеров, в их числе три генерала <...> моим секретарем был знаменитый поэт г. Ансело»[ii].

Известность пришла к Жаку Арсену Франсуа Поликарпу Ансело (1794—1854) семью годами раньше, а именно 5 ноября 1819 г., когда во Французском театре состоялось первое представление его трагедии «Людовик IX». Пьеса имела огромный успех в роялистских кругах; Людовик XVIII принял посвящение трагедии, назначил автору пенсию в 2000 франков из своих личных средств и пожаловал дворянский титул, а либеральная пресса сделала поэта предметом постоянных насмешек.

После представления трагедий «Дворецкий» (1823) и «Заговор Фиеско» (1824, переложение трагедии Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе») Ансело получил орден Почетного легиона и был назначен библиотекарем графа д'Артуа (через несколько месяцев взошедшего на престол под именем Карла X). В 1825 г. Ансело публикует поэму «Мария Брабантская», где объединяет эпический и драматический жанры; в 1828—1829 гг. ставятся его трагедии «Елизавета Английская» и «Ольга, или Московская сирота» о княжне Таракановой. Автор рецензии на постановку «Ольги» в журнале «Revue Encyclopedique» замечал: «Приходится сожалеть, что цензура не позволила г-ну Ансело поместить действие этой драмы в ту эпоху, когда оно имело место. Имена Екатерины и Орлова были бы гораздо интереснее для зрителей, чем безвестные Елена и Оболенский»[iii]. В 1831 г., после изменения цензурных условий, поэт смог воплотить сюжет из жизни Екатерины в комедии «Фаворит, или Двор Екатерины II». В 1827 г. в театре «Одеон» была поставлена его комедия «Важная персона», в 1830-м в «Комеди Франсез» — драма «Один год, или Брак по любви». В 1828 г. вышел роман в 4 частях «Светский человек», в 1843-м — сборник стихотворных посланий.

Июльская революция 1830 г. лишила Ансело пенсии и места библиотекаря, а вскоре он был ролен со скромной должности в Морском министерстве и ему пришлось жить исключительно литературным трудом. 26 февраля 1841 г. он был принят (с третьей попытки) во Французскую академию. Избрание Ансело в академию имело громкий резонанс в литературном мире Парижа[iv]. Через год, в 1842 г., он занял должность директора парижского Театра Водевиля.

«Ансело, писатель с умом и дарованием, долгое время добивался места в академии. Жалуются на него, что он унижает свое звание, присоединяя его в объявлениях и афишах к титлу содержателя Театра Водевиля <...> — писал Н.И. Греч во время своего пребывания в Париже в 1843—1844 гг. — Жена его снабжает репертуар хорошенькими пиесками <...>, а он хлопочет о хозяйственных делах. Нанимая ложу на одно представление, я столкнулся с ним в конторе, и мы, вспомнив прежнее знакомство, разговорились о том о сем. "Как вам нравится наш театр?" — спросил он. — "Очень нравится! — отвечал я. — Только вы играете все одно и одно. Посмотрел раз, и довольно". — "Помилуйте! — возразил он, — к чему переменять спектакли: посмотрите, какая длинная афишка! Чудесная афишка! Каждый вечер театр полон!"»[v].

Комедии и водевили Ансело были популярны и в России. В 1821 г. в обеих столицах был поставлен водевиль «Альпийские разбойники» (написанный вместе с другом Ксавье Сентином), а с 1831 по 1841 г., когда Ансело всецело посвятил свое перо легкому жанру, его новые комедии и водевили ставились в Москве и Петербурге почти ежегодно.

Драма «Светский человек» («L'Homme du monde») Ансело и Сентина по одноименному роману Ансело была представлена французской труппой на сцене Каменноостровского театра 31 июля 1828 г.[vi] И с романом, вышедшим в Париже в 1827 г., и с указанной постановкой, вероятно, был знаком Пушкин, и можно предполагать, что эти впечатления отразились в его замысле романа или светской повести «Гости съезжались на дачу». План повести («L'Homme du monde...»), написанный по-французски с русскими вкраплениями[vii], свидетельствует еще об одном пушкинском замысле, посвященном, как и несколько других прозаических набросков, психологической разработке темы супружеской неверности[viii]. В том же 1828 г. на страницах «Московского телеграфа» Я.Н. Толстой упоминает Ансело в числе лучших современных французских стихотворцев: «Всякий согласится со мною, что Музы с некоторого времени неблагосклонны к французским писателям: политика не может говорить языком богов. Лучшие нынешние поэты, как вам не безызвестно, суть Казимир Делавинь, Ламартин и Беранже; к этому списку можно еще прибавить <...> Ансело, Суме, Понжервиля, Виенне, Виктора и Дельфину Ге»[ix].

Но известность Ансело не пережила своего времени. Один из мемуаристов писал в 1867 г., что пьесы его уже забыты и о нем помнят только потому, что его умная и талантливая жена в течение нескольких десятилетий держала салон[x]. Другой автор вспоминал, что мадам Ансело обладала большим влиянием на Французскую академию и салон ее считался едва ли не «передней» академии[xi].

В самом деле, посетителями салона Виржини Ансело в разные годы были известные писатели, критики, политические деятели, художники, музыканты: А. Ламартин, Ф.Р. де Шатобриан, Стендаль, П. Мериме, В. Гюго, А. де Виньи, Ф. Шаль, А. де Токвиль, Ф. Гизо, Э. Делакруа, Д. Мейер-бер. Возможно, что с посещения ее супругом Петербурга и Москвы начался интерес Виржини Ансело к приезжавшим в Париж русским. В своих позднейших мемуарах она вспоминала, что познакомившийся с ней в 1830 г. А.И. Тургенев, «светский человек, жадный до всякого проявления умственной жизни», ввел в ее салон «целую толпу очаровательных русских»: князя Э.П. Мещерского, первого русского культурного атташе в Париже, Андрея Карамзина, сына историка, С.А. Соболевского[xii].

В конце 1830—1840-х гг. кружок г-жи Ансело был тем парижским салоном, в котором, вероятно, наиболее часто звучало имя Пушкина: А.И. Тургенев и С.А. Соболевский стремились поведать парижскому литературному свету о явившемся в России гении европейского масштаба. Другом Виржини Ансело был и Проспер Мериме, и скорее всего именно в ее салоне он узнал о переводе Пушкиным его сборника-мистификации «Гюзла». Знакомство с Соболевским, завязавшееся и продолжавшееся в салоне Ансело, сделало Мериме страстным поклонником русского языка и литературы, переводчиком Пушкина, Гоголя, И.С. Тургенева. В 1838 г. салон мадам Ансело посетил В.А. Жуковский, в 1839-м П.А. Вяземский, зимой 1843—1844-го — Е.А. Баратынский; часто бывал Яков Толстой, активно пропагандировавший во Франции русскую словесность[xiii].

Коронация Николая I, отложенная на конец августа в связи с затянувшимся следствием по делу декабристов и смертью императрицы Елизаветы Алексеевны, первоначально была назначена на конец мая 1826 г. Французское чрезвычайное посольство прибыло в Петербург 7 мая. Франсуа Ансело не числился в официальном списке, и в сообщении о приезде делегации «Северная пчела» представляла его публике как литератора и драматурга: «В здешнюю столицу прибыл один из отличнейших поэтов и литераторов Франции г. Ансело (Ancelot), библиотекарь Его Величества Короля французского и кавалер Почетного легиона. Г. Ансело прославился трагедиями своими "Людовик IX", "Фи-еско", "Эрброен" ("Erbroin"), "Палатный Мэр" ("Maire du Palais") и поэмою "Мария Брабантская". Все сии произведения, носящие на себе печать необыкновенного таланта, доставили автору благосклонность публики и уважение литераторов. Г. Ансело привез с собою рукописную комедию под заглавием "Инкогнито", которая была принята единогласным решением на первом французском театре. Почтенный автор отдал оную здешней французской придворной труппе, в знак своего уважения к российской столице. Комедия сия еще не была играна в Париже и осталась в репертуаре до возвращения автора в отечество»[xiv].

Отложенная на несколько месяцев коронация позволила путешественнику ближе познакомиться с северной столицей империи. Он вполне мог бы сказать вместе с маршалом Мармоном: «Я провел пять блестящих месяцев. Посольство было приятным эпизодом в моей жизни и оставило у меня наилучшие воспоминания»[xv]. В Петербурге писателя «опекали» Ф.В. Булгарин и Н.И. Греч; последний даже дал обед в честь французского гостя с участием видных русских литераторов (Ансело описал его в 8-м письме своей книги). В Петербурге Ансело познакомился с П.А. Вяземским и просил князя быть его гидом в Москве; за две недели до коронации, когда участники торжеств уже перебрались в древнюю столицу, Вяземский писал жене: «Не видала ли ты у Рагузского молодого Laroche (или кажется так), который мне привез письмо и книги от к[нязя] Василия. <...> Он вместе с Ancelot, поэтом и бардом посольства. Если хочешь пленить и этого, отыщи в моих книгах его перевод de la Tragedie de Fiesque и поэму «Marie de Brabant», выучи из них несколько стихов наизусть и пусти их ему в нос, как сладостное щекотание благоуханной кадильницы. Я обещался было быть им cicerone в Москве, но за неявкою моею поручил бы их Василью Львовичу, да и того нет в Москве»[xvi].

Жалуясь в предисловии к книге, что газеты наградили его званием поэта на жалованье и посольского рифмача, Ансело напирает на то, что он путешествовал при свите французского маршала в качестве частного лица. Так или иначе, в Москве поэт все же опубликовал оду и кантату на коронование[xvii]. Кантата должна была исполняться на празднике, данном французским послом в Москве 8 сентября. Однако исполнена она не была, как утверждает Мармон в своих мемуарах, по личному указанию Николая[xviii], но на следующий день поэт получил аудиенцию у царя, во время которой, очевидно, представил ему свои сочинения. О поднесении Ансело оды императору Николаю писал Адам Мицкевич много лет спустя в парижском журнале «Le Globe», преувеличивая, правда, оппозиционность российских литераторов: «Всех тех огромных сумм, которые тратит русское правительство, чтобы купить себе услужливых защитников за границей, не хватило бы ему, как я думаю, чтобы добиться от сколько-нибудь известного русского писателя хотя бы одной хвалебной газетной статьи, хотя бы одной ничтожной похвалы, одного благосклонного слова. Насколько это верно, видно из того, что за время коронации царя Николая невозможно было найти в Москве ни одного поэта, который согласился бы воспеть это торжество, пока не отыскался заграничный бард, прибывший из Парижа, чтобы положить к ногам его величества самодержца всероссийского пламенный верноподданнический дифирамб»[xix]. Ода и кантата Ансело вышли в Москве отдельными брошюрами, под одной обложкой в Варшаве (1829), были напечатаны в «Journal de St.-Petersbourg» (16/28 сентября 1826) и парижской газете «Journal des debats» (19 октября 1826 г.; здесь ода содержала 19 строф в отличие от 16 в московской и петербургской публикациях)[xx].

Если, говоря о пребывании Ансело в России, надо признать, что он действительно выполнил миссию «барда посольства», то его книга, вышедшая весной следующего, 1827 г., — хотя поведение Николая I в день мятежа и трактуется в ней в официозном духе, — не была преисполнена славословий российской короне. Отвергая обвинения в сервилизме и восхвалении деспотии, биограф писателя Жозеф Морлан приводил самое «антирусское» место книги из последнего, 44-го письма: «Глядя на поле Лютценского сражения, "плохой француз", "поэт свиты" посвящает пламенные стихи соотечественникам, павшим и похороненным на чужой земле. <...> А вот как "поэт на жалованье" оканчивает свой рассказ о России. Судите сами, заработал ли он, украл ли деньги, которые, как утверждали клеветники, он получил за фимиам, воскуренный самодержцу: "...жизнь здесь грустна и бесцветна. Нравственное падение народа, его суеверие и невежество, вечное зрелище рабства и нищеты, предписанное правительством молчание о всех общественных делах внушают чужестранцу, особенно французу, чувство непреодолимой тоски. И если, удаленный на время от родины, он всегда возвращается с радостью, никогда эта радость не будет больше, чем после поездки в эти суровые и однообразные края". Невозможно лучше описать империю, подчиненную царскому самовластью. За такие ли картины платят?»[xxi].

В книге, построенной как цикл писем к другу, Ансело описал две российские столицы, попытался рассказать о государственных установлениях загадочной и грозной «полуварварской» державы, о нравах ее сословий и отношениях между ними. Возможно, литератор, обладающий пытливым умом и острым глазом, сумел бы за полгода, не обремененный никакими серьезными обязанностями, сделать массу оригинальных наблюдений и обобщить их в содержательном аналитическом труде (маркиз де Кюстин, чья книга о России вызвала сенсацию отнюдь не обилием «клевет», но тем, что затронула глубинные проблемы российской жизни, провел в стране, как известно, всего два месяца). Ансело, который к 1827 г. был автором не только трех трагедий, но и нескольких водевилей, имел опыт редактирования газет, знал, как угодить читателю, и пошел другим путем. Описание зданий и памятников Петербурга он взял из книги П.П. Свиньина «Достопамятности Санкт-Петербурга и его окрестностей», выходившей выпусками в 1816-1828 гг. с параллельными русским и французским текстами, описание архитектуры Москвы — из французского «Путеводителя по Москве» Лекуэнта де Лаво (Guide du voyageur a Moscou; M., 1824), а рассуждения о нравах дворян и простолюдинов в значительной мере заимствовал из книги Г.Т. Фабера «Безделки: Прогулки праздного наблюдателя по Санкт-Петербургу» (Les Bagatelles. Promenades d'un desoeuvre dans la ville de Saint-P6tersbourg. SPb., 1811) и сочинения Меэ де ла Туша «Частные воспоминания -выдержки из переписки путешественника с покойным г. Кароном де Бомарше о Польше, Литве, Белоруссии, Петербурге, Москве, Крыме...» (Memoires particuliers, extraits de la correspondance d'un voyageur avec feu M. Caron de Beaumarchais sur la Pologne... P., 1807).

Книга «Шесть месяцев в России» вышла в апреле 1827 г. в Париже и была довольно быстро раскуплена, в том же месяце она была переиздана, затем появилось брюссельское издание и переводы на голландский (1828) и итальянский (1829) языки.

Интерес европейской читающей публики к России в эти годы был связан в основном с теми опасениями, которые внушал ее военный потенциал. После Реставрации Бурбонов конформистски настроенные круги французского общества смотрели на Россию как на оплот политической стабильности и порядка, но по большей части интерес к империи связывался с серьезными опасениями из-за ее растущего могущества. В публицистике часто звучала мысль об опасности России для европейской цивилизации — например, активный пропагандист этой идеи аббат де Прадт в «Сравнении Англии и России в их отношении к Европе» (1823) аргументировал выгоды союза с Англией и пугал нашествием русских варваров. Российская словесность была представлена во Франции немногочисленными переводами крайне невысокого качества и в основном поэтических произведений. Мнение о русской культуре сводилось к представлению о безраздельном духовном авторитете Франции и почти полной подражательности русских в искусстве. В заметках путешественников этого времени неизменно присутствует тема огромного и продолжающего расти военного потенциала России и компенсирующая этот комплекс идея культурного превосходства и духовного наставничества Франции по отношению к молодой северной нации.

Таким образом, удивление рецензента-журнал a «Mercure du XIX siecle» no поводу содержавшегося в книге Ансело описания «странного народа, находящегося на грани варварства и цивилизации»[xxii] отражало расхожие мнения французов о России. Вообще же появлявшиеся в эти годы во французской печати отклики, связанные с российской культурной жизнью, по большей части принадлежали русским или же французам, в той или иной степени биографически связанным с Россией. Так произошло и с книгой Ансело. 29 апреля 1827 г. в «Journal de Paris» было помещено без подписи письмо русского, оспаривающее неверные высказывания и неточности в сочинении, «примечательном во многих отношениях». Возразив по частным поводам, способным оскорбить национальную гордость русских, рецензент писал в заключение, что возражения по серьезным вопросам, касающимся внутреннего устройства и отношений сословий между собой, могли бы составить отдельный том. С 1825 г. с публикациями, посвященными русской литературе, в парижской печати стал активно выступать живший в Париже Я.Н. Толстой. Вскоре по выходе книги Ансело он выпустил брошюру «Достаточно ли шести месяцев, чтобы узнать страну, или Наблюдения о сочинении г. Ансело "Шесть месяцев в России"», уличавшую французского литератора в фактических ошибках, поверхностных выводах и поспешных обобщениях. В России две пространные рецензии поместил в июне и июле 1827 г. в «Московском телеграфе» П.А. Вяземский, познакомившийся с книгой вскоре по ее выходе. 10 мая 1827 г. он писал Жуковскому и А.И. Тургеневу в Париж: «Что за книга Ancelot? Пускай поколотит его Жуковский», а в следующем письме уже выносил беспощадный приговор, который затем развернул в статьях: «На днях получил я из Парижа от Гагариной книгу Ancelot. Пишу ей благодарное письмо, но и ты за меня поблагодари ее. Я написал кое-какие замечания на книгу и доставлю их, когда отпечатаются. Книга просто глупая, а не злая. Напротив, есть какое-то добродушие, но вовсе нет головы»[xxiii]. «Россия, может быть, отчасти и видна в его книге, — писал Вяземский в первой рецензии, — но видна как в зеркале тусклом и к тому же с пятнами; <...> книга такого рода, что нечему в ней радоваться, ни сердиться не за что. Настоящий стакан воды: примешься за нее от жажды, проглотишь, и никакого вкуса, никакого отзыва в тебе не останется; разве на дне отстоятся кой-какие соринки»[xxiv]. Вторая статья представляет собой отклик на брошюру Толстого. Большую часть аргументов автора парижской брошюры Вяземский горячо поддержал, но тон двух откликов выдает существенную разницу в оценках. Энергичность, с какой Яков Толстой отражал «обвинения» Ансело, показывала, что он воспринимает его книгу всерьез; Вяземский же, говоря о сочинении французского роялиста в шутливо-снисходительном тоне, решительно находил книгу не заслуживающей серьезного внимания. Здесь, впрочем, нельзя не вспомнить, что столь же негативно он характеризовал (снова в письмах к А.И. Тургеневу) и вышедшую через полтора десятка лет «Россию в 1839 году» А. де Кюстина: «четыре тома одних взглядов, умозрений, поверхностных заключений»; «написал книгу плохую и глупую»; «я начал было писать опровержение на его сочинение, но спустя несколько страниц мною овладела скука»; «...его невозможно читать без усталости и тоски»[xxv].

Наверное, правы были авторы полемических выступлений, говоря, что ничем не обусловленное превращение приветливости в полное равнодушие связано с дурным воспитанием отдельных лиц, с которыми пришлось столкнуться Ансело. И все же отмеченное им преувеличенное радушие русских по отношению к европейцам — пусть только при начале знакомства — хотя и бичевалось сатирой на протяжении всей истории отношений «двух цивилизаций», тем не менее воспринимается современным читателем как что-то очень знакомое, и навряд ли эта черта культурного портрета русских запечатлелась в записках путешественника случайно. Именно в связи с этим пассажем Ансело вспоминал его книгу Кюстин, отмечая попутно вызванную ею реакцию: «Путешественники, побывавшие в России прежде меня, уже отмечали, что чем меньше знаешь русского, тем любезнее его находишь: им отвечали, что эти слова свидетельствуют против них и что охлаждение, на которое они жалуются, доказывает не что иное, как их собственную незначительность. "Мы приняли вас учтиво, — говорили русские, — потому что от природы гостеприимны; переменились же к вам лишь потому, что вначале были о вас более высокого мнения, чем вы заслуживаете". Такой ответ выслушал много лет назад один француз, человек небесталанный, но выказывавший в силу занимаемого им положения чрезмерную сдержанность; я не хочу называть здесь ни его имени, ни заглавия его книги, в которой, несмотря на всю ее осторожность и бесцветность, автору удалось приоткрыть истину, что и вызвало крайнее неудовольствие русских»[xxvi].

Единственным во Франции периодическим изданием, печатавшим в 1820-е гг. статьи о русской литературе, был либеральный журнал «Revue Encyclopedique». Один из его редакторов, Эдм Эро (1791 — 1836), проживший в России с 1809 по 1819 г. в качестве секретаря князя И.С. Одоевского, регулярно помещал в журнале рецензии и обзоры русских литературных новинок (с 1824 г. с изданием сотрудничали также С.Д. Полторацкий и Я.Н. Толстой). В краткой заметке в майском номере журнала за 1827 г. Эро резюмировал критику Толстого и русского анонима. Соглашаясь, что трудно основательно изучить нравы народа за несколько месяцев и что, с другой стороны, за столь краткую поездку нельзя написать лучшей книги, он, однако, делал оговорку, что патриотизм русских рецензентов все же заставил их возражать против неопровержимого, и приветствовал патриотизм французского путешественника: «Читая их замечания на книгу французского писателя, не стоит упускать из вида, что, будучи российскими подданными, они подчас пытаются опровергать утверждения, оскорбляющие их национальную гордость даже там, где автор не грешит против исторической истины. Произведение г. Ансело, эпистолярная форма которого требует снисхождения, во многих отношениях достойно репутации этого автора и доставляет новые доказательства его таланта. Особенно радуют пассажи, напоминающие о нашей былой славе, исполненные благородного патриотизма и чувств истинного француза»[xxvii].

Последним русским печатным откликом на книгу Ансело была помещенная в 21-м номере «Московского телеграфа» за 1827 г. гневная критика П.П. Свиньина. В статье «Легкий способ составлять в Париже книги о России. (Еще несколько слов о книге "Six mois en Russie")» он разоблачал плагиат, который позволил себе французский путешественник. Свиньин показал, что Ансело «заимствовал» из его «Достопамятностей Санкт-Петербурга и его окрестностей» описание большей части упоминаемых им достопримечательностей столицы: Казанского собора, Александро-Невской лавры, Биржи, Арсенала, Петропавловской крепости, Публичной библиотеки, Эрмитажа, Кронштадта и Царского Села. Для того чтобы более или менее подробно рассказать о памятниках города, Ансело, разумеется, необходим был какой-то источник, а единственным путеводителем по Петербургу, доступным иностранцам в 1826 г., была книга Свиньина. Конечно, автор писем из России воспользовался готовым описанием города как канвой, накладывая на нее собственные чувства и ассоциации: жезл маршала Даву в Казанском соборе и могила генерала Моро в костеле св. Екатерины напоминают о неизменно дорогой ему Франции, а любая деталь, связанная с Петром I, вызывает искреннее восхищение и самой личностью монарха-реформатора, и масштабом его преобразований, и тем благоговением, с каким чтят его память петербуржцы[xxviii]. Но все же Ансело действительно перенес в свое сочинение многие страницы книги Свиньина, не потрудившись их переработать. Иногда он воспроизводит текст недостаточно внимательно, и тогда, например, 56 гранитных колонн, украшающих Казанский собор внутри, превращаются во внешнюю полукруглую колоннаду. В других местах он, следуя за мыслью автора, забывает изменить формулировку, выдающую жителя северной столицы: так, соглашаясь с тем, что грустно видеть, как народ, переселяясь в город, оставляет свои древние обычаи, он не обращает внимания, что в устах путешественника едва ли уместно сожаление о том, что праздник Семик теряет свой первоначальный характер «год от года»[xxix].

Известно, впрочем, что в издательской практике того времени подобное обращение с источником не было чем-то из ряда вон выходящим. Более того, книги иностранцев о России перекликаются друг с другом сплошь и рядом. Упоминаемая в 43-м письме история «прелестной француженки, которую нежные узы связывали с одним из осужденных» — это сюжет будущего романа Александра Дюма «Записки учителя фехтования, или Полтора года в Санкт-Петербурге» (1844). Главным источником Дюма послужили мемуары фейхтмейстера Гризье, практиковавшего в России с 1825 г. около десяти лет; однако романист самым внимательным образом ознакомился и с «Шестью месяцами в России» и добросовестно законспектировал целые главы книги. Таково и описание Царского Села, и рассказ о дороге из Петербурга в Москву из 27-го письма, со всеми колоритными подробностями и приключениями, отчего-то показавшимися не заслуживающими упоминания Якову Толстому. Дюма добросовестно переложил и рассказ о любви русских кучеров к скорой езде, и финансовые подсчеты, и объяснение термина «орлы», и описание манеры ямщиков беседовать с лошадьми и их ловкости в починке экипажа, историю про недовезенных седоков, философские мысли при виде Новгорода, эпизод с ломовиками и, наконец, явление валдайских дев. Описывая Кремль, Дюма подробно воспроизвел письма 29, 35 и 38 из «Шести месяцев...», лишь время от времени напоминая читателю об основной интриге.

Книга Ансело с интересом читалась европейцами, следившими за происходящим в России.

Рассказ Ансело о восстании декабристов, процессе над ними и казни по духу был близок газетным публикациям, в которых французская пресса, в свою очередь, воспроизводила российский официоз. (Так, например, о твердости духа императора, его милосердии и полной безучастности толпы в момент восстания говорила уже первая официальная реляция о событиях, сообщенная министром иностранных дел графом К.В. Нессельроде в циркуляре русским посланникам за границей для передачи иностранным правительствам[xxx])

Кроме газет сообщение о событиях 14 декабря 1825 г. и ходе процесса, также основанное преимущественно на «Донесении Следственной комиссии», было напечатано в «Annuaires historiques universelles» в обозрении Ш.-Л. Лесюра за 1826 г. Некоторые из опубликованных здесь документов использовал, в свою очередь, Адриен Эгрон в апологетической книге «Жизнь Александра I» (Париж, 1826). Однако в те же годы во французской печати появились и сочувственные отклики на восстание декабристов. Их можно найти в анонимном обзоре в «Revue de 1'histoire universelle moderne» за 1827 г.[xxxi] и в книге Ж. Обернона «Рассуждение о России, Австрии и Пруссии»[xxxii], а Ниллон-Жильбер, побывавший в русском плену и издавший в 1828 г. жесткий антирусский памфлет «Россия, или Взгляд на положение этой империи»[xxxiii], прямо полемизирует с Ансело, хотя и не называет его по имени. Он упрекает автора книги в том, что тот некритически отнесся к точке зрения правительства, не увидел в восстании ничего, кроме заговора гордых аристократов, и опровергает его утверждение, что народ остался равнодушен к мятежникам. Свидетельство Ансело о восстании на Сенатской площади оказалось востребовано не только во Франции. На его работу как на источник, наряду с официальными сообщениями, ссылается А.Б. Грэнвилл, давший в своей книге «Санкт-Петербург. Дневник путешествия в эту столицу и обратно» первое в английской печати подробное описание событий 14 декабря[xxxiv].

Напечатав одно из немногих современных событиям неофициальных сообщений о дворянском мятеже в России, Ансело познакомил французскую публику и с творчеством одного из его вождей: «Исповедь Наливайко» в течение нескольких десятилетий оставалась самым известным произведением Рылеева не только для русского, но и для западноевропейского читателя (интересно, что, оценивая «Кинжал» и «Исповедь Наливайко» и говоря о творчестве «молодых Рылеева и Бестужева», Ансело воспроизводит то мнение о связи этих произведений с идеологией и практикой декабризма, которое высказывалось в ходе процесса, причем как самими подследственными, так и членами комиссии). «La Confession de Nalivaiko» в переводе Ансело цитировалась в памфлете Ивана Головина «Россия при Николае I»[xxxv], а Марк Фурнье, автор брошюры «Тайны России. Россия, Германия и Франция: откровения о русской политике из записок старого дипломата», так ссылается на Ансело в своем подробном рассказе о казни декабристов: «Рылеев, поднявшись, сказал одному из своих товарищей: "Брат мой, чего же ждать от правительства, чьи варварство и невежество доходят до того, что они и повесить-то как следует не умеют!" — "И я не ожидал, — отвечал ему тот, — что меня будут вешать дважды". Г. Ансело, рассказавший об этом факте в своей книге "Шесть месяцев в России" в 1826 году[xxxvi], приводит также перевод некоторых прекрасных стихотворений несчастного Рылеева. "Исповедь Маливайко" (так! — Я.С.) исполнена поэтической меланхолии, эхо которой раздается, подобно вздоху, над безвременной могилой этого благородного юноши, заслужившего своим мужеством и мученичеством первое место в исторических воспоминаниях россиян. Как не оплакивать его молодую жизнь, прерванную до срока за одно только убеждение, что вспышка горячего энтузиазма сможет создать зрелую цивилизацию. Они не хотели ждать, пока столетия совершат свою работу, и поплатились жизнью за свое нетерпение. В истории мы найдем множество примеров, когда провозвестники грядущих времен падали жертвой своих пророчеств»[xxxvii].

«Исповедь Наливайко» в переводе, данном Ансело, цитирует и Ж.А. Шниц-лер в своей «Сокровенной истории России при императорах Александре и Николае» (Париж, 1854)[xxxviii]. В главах, посвященных коронованию Николая, он приводит соответствующие пассажи из «Шести месяцев», а затем отсылает читателя к этой книге за подробным описанием праздников у герцога Рагузского, князя Юсупова и графини Орловой[xxxix]. Наконец, Кюстин, чья глубина взгляда на Россию, разумеется, несоизмерима с часто поверхностными наблюдениями Ансело, был хорошо знаком с его книгой, что отразилось во многих местах «России в 1839 году».

Тридцать третье письмо Ансело содержит переводы стихотворения Пушкина «Кинжал», баллады Жуковского «Светлана» и элегии Баратынского «Череп». Имя Пушкина, дважды упоминающееся в книге, впервые появилось во французской печати в 1821 г. в «Revue Encyclopedique», и в следующие семь лет Эдм Эро и С.Д. Полторацкий возвращались к нему в своих заметках почти ежегодно. Первый перевод пушкинских стихов (отрывок из первой песни «Руслана и Людмилы») был опубликован в 1823 г. Эмилем Дюпре де Сен-Мором в его «Русской антологии» (Anthologie Russe. P., 1823), а через три года поэт Жан-Мари Шопен, проживший много лет в России в качестве библиотекаря и секретаря кн. А.Б. Куракина, перевел «Бахчисарайский фонтан» и издал его отдельной брошюрой под названием «Фонтан слез» (Fontaine des pleurs. P., 1826).

Перевод «Кинжала», приведенный Ансело, стал третьим по счету переводом из Пушкина во Франции и при этом единственной появившейся при жизни поэта публикацией этого стихотворения.

Упоминая Ансело в «Отрывках из писем, мыслях и замечаниях» («Северные цветы на 1828 год»), Пушкин иронизировал по поводу рассуждений автора о русской литературе, источником которых, по всей видимости, был Булгарин, — хотя и отделяя оценку грамматики Греча и романа Булгарина от оценки «Горя от ума»: «Путешественник Ансело говорит о какой-то грамматике, утвердившей правила нашего языка и еще не изданной, о каком-то русском романе, прославившем автора и еще находящемся в рукописи, и о какой-то комедии, лучшей из всего русского театра и еще не игранной и не напечатанной. В сем последнем случае Ансело чуть ли не прав. Забавная словесность!»[xl] Бул-гарин подробно остановился на этом пассаже в своем «Обозрении русских альманахов на 1828 год»[xli]. Цитируя приведенный выше фрагмент, он опускает фразу «В сем последнем случае Ансело чуть ли не прав» и вставляет пояснительное примечание: «"Русская грамматика" Н.И. Греча; "Иван Выжигин, или Русский Жильблаз", соч. Ф. Булгарина, и "Горе от ума", соч. А.С. Грибоедова, которая хотя и не напечатана вполне, но известна целой России. О содержании и расположении сей комедии были споры в журналах до приезда г. Ансело в Россию». Он отвечает, что нет ничего зазорного в том, что достойные литературные произведения становятся известными ценителям до появления в печати, и указывает на пушкинского «Годунова»: «Надобно сперва узнать, говорил ли путешественник в настоящем или будущем времени, о впечатлении, которое произведут вышеупомянутые сочинения. О достоинствах их он мог судить, во-первых, по рукописям, а во-вторых, по печатному, ибо корректурные листы, отрывки из "Русского Жильблаза" и комедии "Горе от ума" были уже напечатаны, когда г. Ансело был в России. Впрочем, г. Ансело пропустил еще одну трагедию, а именно "Бориса Годунова", соч. А.С. Пушкина, которая также находится в рукописи, но из которой напечатанные отрывки заставляют каждого верить, что она прославит автора более, нежели все доселе изданные им сочинения».

К сожалению, нам не удалось установить, кому принадлежат подстрочные переводы стихотворений Рылеева, Пушкина, Жуковского и Баратынского на французский язык. «Кинжал», как известно, ходил в списках, а репутации Пушкина в глазах правительства сильно повредило то, что его вместе с одой «Вольность» и стихотворением «Деревня» упомянули на следствии многие декабристы. На аудиенции в Чудовом дворце 8 сентября 1826 г. Пушкин имеет с царем разговор, по завершении которого Николай, по известным свидетельствам мемуаристов, объявит: «Теперь он мой!»[xlii], — а через полгода в Париже выходит книга, содержащая прозаический, но очень близкий к тексту перевод «Кинжала», снабженный к тому же комментариями автора о том, что строки, «дышащие республиканским фанатизмом», являют собой образец умонастроения молодых русских аристократов и отражают «возбуждение, которое могло бы однажды толкнуть на преступление целое поколение»!.. С августа 1826 г. тянется начатое еще до возвращения Пушкина дело о стихотворении «Андрей Шенье» — и публикация в «Шести месяцах...» едва ли радует поэта упрочением его европейской известности.

Ансело датирует свой отъезд из Москвы сентябрем 1826 г. Все даты в своих письмах он приводит только по европейскому стилю, следовательно, он оставил столицу не позже 18 сентября по российскому календарю, то есть Пушкин и Ансело одновременно находились в городе несколько дней, и за эти дни они могли встретиться. Свидетельств об их знакомстве у нас нет, и можно указать только на общих знакомых (22 сентября Пушкин сделал стихотворную запись в альбом Н.С. Голицыной, посещавшей в 1823—1824 гг. парижский салон В. Ансело)[xliii] и обратить внимание на «странные сближения», связанные с появлением при дворе в эти дни Пушкина и Ансело.

Император отправился на описанный в 41-м письме бал у французского посла вечером того самого дня, когда состоялась его «долгая беседа»[xliv] в Кремле с Пушкиным (по известному рассказу Д.Н. Блудова, на этом балу Николай сообщил ему, что «нынче долго говорил с умнейшим человеком в России», т.е. с Пушкиным[xlv]; с этого же бала, узнав о возвращении Пушкина из ссылки, отправился к нему С.А. Соболевский «для скорейшего свидания в полной бальной форме, в мундире и башмаках»[xlvi]). Н.Я. Эйдельман подробно анализировал то малопонятное обстоятельство, что «долгий» разговор государя с опальным поэтом остался незафиксированным в камер-фурьерском журнале — и отмечал, по контрасту, что в записях следующего дня, 9 сентября 1826 г., указано: государь принимал «французского автора Ансело»[xlvii].

К 1827 г. за границей уже появилось несколько статей (первая — заметка все в том же «Revue Encyclopedique» в 1822 г.), упоминающих о конфликте Пушкина с правительством. Характеристика Пушкина как автора преимущественно антиправительственных сочинений, данная Ансело, была подхвачена другими авторами и оказалась очень устойчивой. В двух английских книгах —упоминавшемся уже «Дневнике путешествия» Грэнвилла и записках «Путешествие в Россию и пребывание в Санкт-Петербурге и Одессе» Э. Мортона[xlviii] — Пушкин именовался автором «Оды к свободе», возбудившей неудовольствие правительства; последний утверждал даже; что поэт подвергся ссылке в Сибирь[xlix]. Непосредственно опираясь на «Шесть месяцев в России», продолжил эту линию еще один английский путешественник, Томас Рейке. Познакомившись по книге Ансело с текстом «Кинжала», он вставил замечание об этом «дерзком и преступном» стихотворении в свою характеристику Пушкина, встречу с которым описал в книге «Путешествие в С.-Петербург зимой 1829—1830 года»[l].

«Шесть месяцев в России» стали первой в XIX в. попыткой многосторонне обрисовать для европейского читателя российскую жизнь. Даже если часть рассуждений о характере «молодой нации» Ансело заимствовал у своих предшественников, сегодня очень любопытно узнать, из каких черт он составил эту картину. Картину, которая казалась, вероятно, объективной ему самому, и — что еще важнее — которая могла заинтересовать французскую публику. Наконец, книга Ансело стала одним из первых в европейской печати свидетельств о деле декабристов и познакомила французского читателя с текстами современных русских поэтов. Книга навела лучшие умы России на раздумья об отношении к отечеству; Вяземский высказал свой взгляд на истинный и «квасной» патриотизм — и не без гордости пояснял через полвека, что «здесь в первый раз явилось это шуточное определение, которое после так часто употреблялось и употребляется»[li], — а Пушкин в связи с пребыванием Ансело в Петербурге сформулировал знаменитое: «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство!»[lii]

Оцифровка и вычитка -  Константин Дегтярев, 2003

Публикуется по изданию: Ансело Ф. «Шесть месяцев в России» 
М.: Новое литературное обозрение, 2001.
© Н.М. Сперанская. Вступ. статья, перевод с фр., комментарии, 2001
© Новое литературное обозрение, 2001