Жак-Арсен-Франсуа Ансело. Шесть месяцев в России

Вчера император совершил торжественный въезд в Москву в сопровождении всей семьи, части гвардии и всех высших сановников государства[i]. Направляясь в Кремль, он проехал по самым оживленным кварталам города, и это торжественное шествие под звон колоколов, залпы артиллерийского салюта и возгласы ликующей толпы было достаточно похожим на торжества, свидетелями которых мы столь часто были во Франции; это избавляет меня от необходимости описывать его тебе, дорогой друг, во всех деталях.

Император ехал верхом, а рядом с ним в карете, вместе со своей матерью-императрицей, великий князь, юный наследник престола, в военном мундире[ii]. Я собрал кое-какие сведения о воспитании этого прелестного отрока, от будущего которого зависят судьбы империи, и был немало удивлен, когда узнал, кому поручено это столь важное для России будущее. Оказалось, что во внимание были приняты не известность рода, не древность дворянского титула; нравственное воспитание царского отпрыска было доверено человеку, отличившемуся своими талантами и просвещенностью: г. Жуковскому, первому поэту России. Есть страны, где древние дворянские грамоты значат несравненно больше, чем те бессмертные листки, на которых запечатлены творения гения; там подобный выбор был бы встречен презрительной улыбкой. Но у каждой нации свои предрассудки. Здесь имеют простодушие полагать, что для того, чтобы обучать, потребны знания и что, когда речь идет о развитии умственных способностей ребенка, которого ожидает царский престол, обширность познаний и возвышенность идей перевешивают славу самого древнего рода.

Все, кто близок к великому князю, единодушно одобряют систему воспитания молодого наследника. Если его рано развившийся ум есть следствие природной одаренности, то необычайная учтивость и доброжелательность ко всем окружающим — плоды получаемых им уроков. В нем воспитывают чувство признательности, добродетель, столь же ценную, сколь редкую; последний из его будущих подданных, оказав ему самую мелкую услугу, заслуживает его живейшую благодарность. Ему не говорят, указывая на народ: «Все эти люди принадлежат вам», — хотя, казалось бы, в какой другой стране подобное утверждение было бы более справедливым? Его ум развивают последовательно и настойчиво; характер же его не является предметом особых забот. Воспитатель великого князя стремится укрепить в нем мужество, презрение к боли и опасности, столь свойственные его народу, как уже было нами замечено, и недавно я имел возможность убедиться в его необыкновенном самообладании[iii].

Представители обоих французских посольств[iv] отправились осматривать Царское Село и собирались пересечь пруд на золоченых барках, которые во множестве покрывают его воды в летнее время. Великий князь, управляя собственным челноком, стоял у руля и предложил нескольким иностранцам присоединиться к нему. Один из приглашенных сделал неловкое движение и качнул лодку так сильно, что кормчий пошатнулся, руль ударил его в бок и лицо его исказилось от боли. Все бросились к нему, но воспитатель великого князя воскликнул: «Ничего страшного, русские умеют переносить боль!» Юноша отвечал ему улыбкой, ловко развернул челнок и дал знак к отплытию. Во все время прогулки прекрасное лицо наследника ничем не выдавало переносимого им страдания.

Разумеется, воспитание наследника престола считается делом первостепенной важности в любой стране, независимо от формы правления, но не требует ли оно забот еще более тщательных и внимания еще более пристального при самодержавии? Когда монарх всесилен, когда слово его имеет силу закона, забота о моральных качествах будущего правителя и направление его ко благу есть забота о счастии целого народа, чье будущее всецело зависит от характера одного человека. Нации, управляемые таким образом, не без основания считаются достойными сожаления, ибо судьбы людей, отданные во власть единой воли, оказываются в зависимости от капризов природы. Однако, присмотревшись пристальнее к участи самодержца, мы обнаружим, что его собственная судьба не менее плачевна. Если он родился на свет с возвышенной душой, а воспитание заставило его осознать всю тяжесть лежащего на нем долга и запечатлело в сердце желание ревностно его исполнять, — на какой же непосильный труд, на какие безмерные тревоги обречено его существование? Отвечая за все, он должен за всем уследить; люди и вещи, высочайшие интересы и мельчайшие детали — все он должен знать, оценить и учесть, ибо он — судия всему. На него одного устремлены надежды подданных, к нему обращены их мольбы, а если они страждут, на нем тяготеют их проклятья. Какое необозримое множество дел требует драгоценных мгновений его времени! Какую толпу несчастных может родить один час небрежения делами! Да, друг мой, я убежден, что абсолютный монарх, рожденный с благородной душой и добрым сердцем, не может быть счастлив. Согласимся, что конституционная монархия, чья сила кроется в незыблемых установлениях, а закон, признанный всеми, на всех простирает свою бесстрастную власть и оставляет государям лишь сферу благодеяний, есть самая счастливая форма правления не только для народов, но и для самих государей.

Церемония коронования, так долго откладывавшаяся, назначена наконец на 22-е число этого месяца (3 сентября по нашему календарю). Герольды возвестили об этом по всей Москве, и новость эта удвоила рвение строителей, заставила быстрее биться сердца придворных, взбудоражила честолюбцев и ввела надежду под своды тюрем. Приближение торжественного дня волнует население этого обширного города, и одно простое событие, хотя имеющее важное политическое значение, произвело здесь сенсацию. Я говорю о неожиданном приезде в Москву великого князя Константина[v]. Завеса таинственности, окружавшая отречение этого принца от престола предков, к которому его призывало и рождение, и желание армии, мятеж, сделавший его имя призывным кличем, заронили во многих умах сомнения в искренности его заявлений. Каких только сплетен не

пускали возмутители спокойствия в народ, который всегда склонен встать на сторону гонимого! Рассказывали, что цесаревич арестован в Варшаве, что ему воспрещен въезд в города, где опасаются его присутствия, и что, воздерживаясь от приезда сюда, он протестует против воцарения брата. Лицемеры с осуждением говорили об интригах, жертвой которых якобы пал великий князь, и сожалели об участи изгнанника. Простодушные принимали эти сплетни на веру[vi], а сам я, признаюсь, не знал, как толковать это отсутствие, рождавшее столько домыслов.

Вдруг стало известно, что великий князь прибывает в Москву. Новость мгновенно облетает город; в хижинах и во дворцах, в харчевнях бедняков и в модных магазинах она становится главной темой разговоров. Вскоре наступает час ежедневного парада, цесаревич должен появиться вместе с императором и великим князем Михаилом на Кремлевской площади, где собираются войска. К площади устремляется толпа народа, каждый желает увидеть лицо великого князя и понять, каковы его чувства. Наконец трое братьев спускаются по ступеням дворца, взявшись за руки. По мере их продвижения вперед со всех сторон раздаются приветственные возгласы, в воздух взлетают шляпы и чепцы. Люди толкают друг друга, вытягивают головы; повсюду разносится «Ура Константин!».

Устремив глаза на цесаревича, я старался не упустить ни малейшего его движения и не могу передать тебе, как меня тронула его благородная манера держаться в том деликатном положении, в какое поставил его энтузиазм народа. Лицо его, оставаясь сдержанным, дышало открытостью; с какой внимательной заботливостью переносил он на императора те почести, которые воздавались неожиданному явлению его самого! Взгляд его не выражал ни тени торжествующей гордости, еще меньше было в нем сожаления; в нем читались лишь душевная удовлетворенность и спокойствие человека, внявшего голосу своей совести, и сознание выполненного долга. Каждое движение, каждый жест цесаревича, казалось, говорили народу и солдатам: «Будьте, как и я, верными подданными моего брата».

Мне известно, мой друг, что многие в Европе не верят в то, что возможно устоять перед притягательностью верховной власти, однако среди тысяч людей, ставших, как и я, свидетелями прибытия великого князя в Москву, не найдется ни одного, кто усомнился бы в его искренности. Да, люди готовы признать, что правители, подобные Дионисию, Сулле или Карлу V[vii], пресытившись властью и почестями, покидали престол, познав все доставляемые им радости и тревоги, однако с трудом верят в то, чтобы наследник короны мог отступить при виде ожидающего его трона, и в чем только не пытаются отыскать мотив, побудивший его к столь необычной жертве. Принца, явившего первый в истории пример такого шага, преследуют тысячи кривотолков. Мне же представляется, что за объяснениями далеко ходить не надо и нет нужды множить предположения, чтобы объяснить отречение цесаревича. Исполненный глубокого уважения к желаниям своей матери, человек истинно верующий, он не захотел взять назад слова, данного им брату при вступлении в брак, и верность клятве ничего не стоила его сердцу. Скромный в своих вкусах и привычках, любимый супруг обожаемой им женщины, не завидующий могуществу, с коим сопряжено столько тягот и обязанностей, он предпочитает царскому достоинству тихое счастье. Это может удивлять, не спорю, но кто смеет осуждать его? Я склоняюсь перед философом-практиком, каких столь редко приходится видеть в наши дни, тем более рядом с престолом.

Все колокола зазвонили в Москве в назначенный час, и их долгий перезвон объявил древнему городу наступление того дня, что освятит власть нового государя и призовет на его царствование благословение Всевышнего. Старики и молодежь, богатые и бедные, дворяне и купцы, господа и рабы — всё приходит в движение, всё устремляется к единой цели. Изящные амфитеатры, возведенные на площади и во дворах Кремля, уже заполнены привилегированными зрителями, чье нетерпение опередило восход солнца. Пышные экипажи послов, запряженные шестерками лошадей в сверкающей упряжи, пересекли двойной ряд любопытствующих; двери храма распахнулись, и, пока сюда собираются высшие сановники империи и представители народа, окинем беглым взглядом церковь, где через несколько мгновений состоится августейшая церемония, свидетелем которой мне посчастливится стать.

Успенский собор, заложенный в 1325 году, в 1474-м обрушился и был отстроен заново годом позже по приказу Ивана III, пригласившего зодчих из Италии. Обновленный в 1771 году при Екатерине II, он отличается богатством и числом фресок, однако его скромные размеры, квадратная форма, перегруженные росписью массивные колонны, задерживающие взгляд и, где бы вы ни стояли, закрывающие от вас часть храма, вредят торжественности церемонии, не позволяя охватить ее взором полностью. Церковь эта едва может вместить пятьсот человек. Я, кажется, уже сообщал тебе, что здесь находятся могилы патриархов. Возле южных ворот — царский престол, у одной из колонн — каменное кресло патриарха, справа от алтаря — места для членов императорской фамилии. Прежде храм освещался серебряным паникадилом, которое весило более трех тысяч семисот фунтов, но оно пропало после вторжения 1812 года. Его заменили другим, весом в шестьсот шестьдесят фунтов, частично изготовленным из серебра, отбитого казаками во время отступления французской армии. Среди многочисленных икон, украшающих стены, колонны и карнизы Успенского собора, одна является предметом особого поклонения русских: это образ Пресвятой Девы, писанный св. апостолом Лукой; оклад ее оценивается в две тысячи рублей. Здесь хранятся и другие реликвии, убранные сейчас еще пышнее обычного в честь церемонии коронования. В центре собора, на возвышении с двенадцатью ступенями, установлен трон; балдахин его, сиденье, возвышение и балюстрада покрыты темно-красным бархатом с золотыми галунами. Над головой нового императора будет сиять ореол из вышитых гербов России, Киева, Владимира, Казани, Астрахани, Сибири и Тавриды. Справа от трона, также под балдахином, место императрицы-матери, рядом с ним места для членов императорской семьи.

Но вот церемониймейстеры уже проводят на их места тех, кто должен будет находиться в священной ограде. Сановники, старейшины купеческих гильдий, предводители дворянства всех губерний, представители азиатских провинций, Войска Донского и платящих дань народов пересекают церковь, и остаются лишь те из них, кто по возрасту или чину назначены представительствовать. Ее величество императрица-мать стоит под балдахином; слышен артиллерийский салют, звон колоколов, возгласы народа; на столе, накрытом золотой парчой, я вижу на подушках знаки царской власти.

Император и императрица трижды поклонились алтарю, коснулись губами образов, воссели на трон, и все смолкло, кроме голосов епископов, архимандритов и священников. Они пели псалом, священные стихи которого напоминали новому монарху о милосердии и правосудии[viii].

Облаченный в ризу, сверкающую золотом и драгоценными камнями, в ослепительной митре, митрополит Новгородский, прочтя Евангелие, подает императору горностаевую мантию; его величество надевает ее, испрашивает венец, принимает его из рук митрополита и возлагает себе на голову. Затем, взяв в правую руку скипетр, а в левую державу, молодой царь садится и остается все то время, пока митрополит читает молитву. Потом он подает знак, приближается императрица, и ее августейший супруг, коснувшись ее лба императорской короной и как бы приобщив тем к своей власти, возвращает венец себе на чело, а на голову императрицы возлагает небольшую корону, украшенную алмазами, и дополняет ее императорской мантией и андреевской лентой.

За речью митрополита, обращенной к императору, следует торжественное пение «Тебе Бога хвалим»; начинается служба, и государь снимает корону. Когда царские врата открываются, двое епископов приближаются к трону и объявляют их величествам, что настал момент совершения таинства. Император, а за ним императрица, следуя за иерархами, подходят к алтарю по ковру из золотой парчи, идущему от трона. Митрополит Новгородский погружает в сосуд с елеем золотую ветвь и касается ею лба, век, ноздрей, губ, ушей, груди и рук императора, а митрополит Киевский отирает следы помазания. Затем ветвь опускается на лоб императрицы, их величества встают на колени перед алтарем и, причастившись, возвращаются на трон до конца службы. После этого царь вновь надевает венец и члены его семьи подходят воздать ему почести.

Императрица-мать, приблизившись к своему августейшему сыну, не могла скрыть волнения. На глазах ее показались слезы, но то не были лишь слезы счастья: наверное, печальное воспоминание говорило ей о том, что однажды она уже участвовала в такой же церемонии[ix], и уста ее так же напечатлели материнский поцелуй на руке российского монарха. Когда великий князь Константин склонился перед братом, царь, подняв его с колен, открыл объятия принцу, чья благородная душа некогда отказалась от целой империи. Эта трогательная сцена взволновала все сердца, и если бы мне предложили в этот момент решить, кто из братьев счастливее, я рассудил бы не колеблясь: разве не более счастлив тот, кто отдает?

В ограде, где завершалась церемония, великолепие священнических одеяний, пышность мундиров и блеск брильянтов на платьях придворных дам слепили глаза, но наибольшую оригинальность и своеобычное очарование придавала празднеству пестрота разнообразных костюмов. Европа и Азия смешались в этом соборе воедино. Взор останавливался то на живописном одеянии посланцев Дона и Кавказа, блистающем рядом с кафтаном московского купца, то на элегантном европейском мундире, заметном неподалеку от сверкающих грузинских украшений и татарского военного костюма. Если размеры храмов и торжественность наших религиозных церемоний придают коронованиям наших королей более величественности, то они никогда не предоставляют подобного разнообразия нарядов, лиц и выражений, какое отныне и навсегда запечатлелось в моей памяти.

Когда император и императрица покинули Успенский собор и направились в церковь Михаила Архангела, дипломатический корпус выстроился на Красном крыльце, ведущем во дворец, и там глазам моим представилось самое изумительное зрелище, какое мне когда-либо доводилось видеть. Амфитеатры, возведенные во дворе Кремля для зрителей, были заполнены массой народа, чьи возгласы сливались со звоном колоколов, пением священников, музыкой и артиллерийским салютом. Мужчины были одеты в праздничные костюмы, тысячи женщин блистали украшениями на солнце, которое, казалось, с любовью озаряло эти ожерелья и цветы на их головах, ласкаемые обманутым зефиром.

Молодая императорская чета в сопровождении блестящего кортежа прошествовала в церковь св. Михаила, где царь в венце, со скипетром и державой в руках, поклонился могилам своих предков. Столь малое расстояние, отделяющее ограду, предназначенную для торжеств коронования, от места, отведенного вечному покою, — верный прообраз скоротечности жизни, и религия берет на себя обязанность напомнить о небытии новому монарху, принявшему регалии, что составляли некогда гордость ушедших в мир иной.

После нескольких минут отдыха все направились в зал, приготовленный для императорского банкета. Вскоре император спросил пить, и тогда заиграл оркестр, помещавшийся в углу зала; но я уже не мог расслышать этой музыки, ибо она была сигналом к отбытию дипломатического корпуса и иностранцев, которые должны были покинуть зал, где лишь высшие сановники и священники остались разделить царскую трапезу.

Такова, друг мой, была церемония, которую я должен был описать тебе и ради которой приехал издалека. Менее величественная, чем реймсская[x], она, пожалуй, более живописна[xi]. Единственное, чем я остался не удовлетворен, — это костюм самого императора. На нем были военный мундир с черным воротником и высокие ботфорты с длинными шпорами, что показалось мне совершенно не подходящим к длинной пурпурной мантии, подбитой горностаем, покрывавшей его плечи, к короне с брильянтами, скипетру и державе, блиставшим в его руках. Однако сегодня в России военный ни при каких обстоятельствах и ни под каким предлогом не может являться без мундира, и государь подает тому пример.

Я не мог бы лучше завершить это письмо, мой дорогой Ксавье, как повторив прелестную остроту, которую приписывают императору. Если она и в самом деле принадлежит ему, то много говорит и о его уме, и о душе. Все дни, предшествовавшие коронованию, были отмечены в Москве сильными грозами, но в этот торжественный день солнце не скрылось ни на одно мгновение. Говорят, что великий князь Константин, указав на это удивительное обстоятельство императору, воскликнул: «Какой прекрасный день, брат мой!» — на что царь отвечал: «Чего же было мне опасаться, ведь рядом со мной громоотвод!» Деликатный намек, потому что именно именем Константина заговорщики пытались вызвать грозу в обществе, а его присутствие в Москве и лояльное поведение полностью исключали повторение подобных событий[xii].

Балы, празднества, пышные собрания занимают теперь все наши вечера. Однако военные смотры, маневры и миниатюрные сражения, которые каждый день разыгрываются перед императором в окрестностях Москвы, составляют не менее интересную часть пышных зрелищ, всюду представляемых нам. Поэтому предлагаю тебе, мой друг, поближе познакомиться с русской армией, мирные упражнения и бескровные битвы которой дополняют удовольствия, которыми радует нас московское гостеприимство.

Русская армия постоянно держится в боевой готовности, она организованна и собранна, как перед выступлением. Любой ее корпус или дивизия имеет собственную артиллерию и свое командование, поэтому через сутки после получения приказа может выступить в поход и начать кампанию. Так же формируются и армейские резервы, обильным источником которых служат военные поселения, нововведение императора Александра, поддержанное и усовершенствованное императором Николаем[xiii].

Каждая армия расквартирована постоянно в определенном месте, положение которого продиктовано соображениями обороны; необходимость же прокормить огромное число солдат заставляет размещать большую часть армии так, что вся территория России представляет собой гигантский военный лагерь, постоянно угрожающий соседним народам. Казармы существуют лишь в некоторых больших городах — Петербурге, Москве, Риге и других.

На первый взгляд, кажется, что армия недорого обходится государству. Поскольку продовольствие и необходимая для обмундирования материя дешевы, а жалованье, выплачиваемое офицерам и солдатам, весьма скромно, могло бы показаться, что России легко держать под ружьем столь большую военную силу, однако пристальный взгляд обнаружит всю ошибочность такого мнения. Хотя и верно, что сумма, непосредственно выделяемая государством на содержание войск, гораздо меньше, чем та, в которую обходится содержание того же числа человек иным правительствам, необходимо добавить натуральный сбор, которым обложены жители местности, где расквартирована армия. Если прибавить его к казенным расходам, получится примерно та же сумма, что и всюду. Вот почему остается вопросом, сумеет ли Россия в течение долгого времени содержать столь мощную военную машину. Сегодняшнее состояние ее финансов, как кажется, не позволяет ей надеяться на это; ее печальное положение в этом отношении связано с злоупотреблениями администрации, которые, как бы освященные временем, вошли в норму, или, лучше сказать, стали системой. Несмотря на решимость императора преодолеть их, на это понадобятся долгие годы. Слишком много людей заинтересованы в их сохранении, а кроме того, какое доброе начинание может преуспеть там, где все зависит от решения одного человека, чей гений должен в одиночку открыть все средства, необходимые для достижения цели?

Однако пока Россия поддерживает свою военную мощь на том уровне, что сейчас, она будет по-прежнему внушать страх своим соседям. Эта империя заинтересована в большой войне против Запада, и чтобы вести ее, не нужны деньги: это тот случай, когда война кормила бы сама себя. В отношении же Востока дела обстоят иначе: двинь Россия свои полки в эту сторону, ей пришлось бы кормить армию за свой счет. Вероятно, это и является главным препятствием к справедливой войне, к которой влекут Европу христианские устремления. Люди прозорливые полагают, что военным действиям, которыми, по-видимому, грозит неожиданное нападение Персии, Россия положит конец при первом же случае заключить достойный мир.

Некоторые путешественники пытались подсчитать, сколько солдат держит Россия под ружьем. Тому, кто не проехал всей ее обширной территории, трудно составить точное представление об этом, но я полагаю, что численность регулярной армии составляет примерно пятьсот—шестьсот тысяч человек[xiv]; однако кто может сказать, сколько резервов таят в себе вассальные народности, которые могут поставить многочисленное нерегулярное войско?

Внешний вид российских войск замечателен своим строгим единообразием. Пошив мундиров изящен, покрой формы приятен на вид и удобен для солдат. Достаточно облегающая и в то же время достаточно просторная, чтобы не стеснять воина в движениях, она избавилась теперь от того, что так поразило нас в русских солдатах, которых мы увидели в 1814 году. Фигура их сложена крайне необычно: привычка с ранней юности крепко стягивать тело в поясе приводит к чрезвычайному расширению верхней части тела. Этим и объясняется то, что при первом взгляде кажется, что мундир русского солдата необыкновенно плотно подбит. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что на самом деле он не имеет даже подкладки!

Избавившись от всего, что стесняло его в одежде, русский солдат получил необходимую легкость при ходьбе, а оружием он пользуется с легкостью и изумительной точностью. Никакая другая армия не знает такого ровного строя!

Русские крестьяне крепко сложены и обыкновенно высоки ростом, поэтому армия состоит из бравых молодцов. Особенно примечательна императорская гвардия: есть гренадерский полк, в котором самый малорослый солдат не ниже пяти футов шести дюймов.

Я уже имел случай говорить, мой друг, и должен снова повторить, что русский народ, закаленный деятельной жизнью и тяжелым климатом, с легкостью переносит тяготы и лишения. Прекрасно обходящиеся без вина, когда того требует положение, и неудержимые, когда могут дать волю своей наклонности к излишествам; презирающие роскошь и наслаждающиеся ею, когда она доступна, они переходят от самой строгой аскезы к наслаждениям и снова оставляют их, словно никогда не ведали. Эта легкость перехода от крайности к крайности делает русских солдат и офицеров в высшей степени пригодными к военным действиям и помогает им переносить тяготы суровой дисциплины.

Русский солдат служит двадцать пять лет, и все это время, за исключением войн, он проводит в расположении армии. Отлучки разрешаются крайне редко. Многочисленные караулы, бесконечные учения в теплое время года, крайняя строгость начальства делают его участь тяжелой и утомительной. Жесткость распорядка такова, что в течение тех суток, что он находится в карауле, ему ни на мгновение не позволено снимать ни кивер, ни снаряжение. Он не может ложиться и практически даже садиться—в кордегардии[xv], рассчитанной на двадцать человек, едва можно заметить скамью или пару стульев. В любой момент дня он должен быть начеку и брать в руки оружие при приближении офицера, что происходит по тридцать—сорок раз в день. Вокруг каждого поста на определенном расстоянии выставлены солдаты, чтобы предупреждать о приближении офицера, которому следует отдавать честь.

Однако, несмотря на эту суровость, справедливость требует отдать должное поистине отеческой заботе о солдатах со стороны командования. В каждой казарме имеется отдельная квартира — для женатых солдат, где они живут со своими семьями как дома, причем свадьбы всячески поощряются, так как правительство непосредственно заинтересовано в этом. Вставая под знамена, крестьянин перестает быть рабом своего господина и принадлежит уже империи, как и его дети. Для воспитания детей в каждом полку заведены школы, где они получают начальное образование, а оттуда переходят в различные военные учебные заведения: почти все младшие офицеры армии, образованные и способные молодые люди, выходят из стен этих заведений.

Военное образование младших офицеров и солдат очень основательно, чего по большей части нельзя сказать о старших офицерах. Рассказывая о дворянах, я уже писал тебе, дорогой Ксавье, что они обязаны служить, и как только молодой человек получит основы образования, он поступает в специальное учебное заведение — в школу гвардейских подпрапорщиков, по окончании которой зачисляется в гвардию или в армию в чине прапорщика. После этого он старается вознаградить себя за те лишения, которым подвергался во время учебы, и предается рассеянной жизни. Военная служба для него — лишь средство получить чин, который, придав ему веса в свете, позволит с почетом оставить службу: как мы уже замечали, имя и состояние ничего не значат в России, уважение приносит только должность.

Все богатые аристократы вступают в гвардию. Поскольку продвижение осуществляется по старшинству и по полкам, то шансы военной карьеры, хотя и различные для каждого, таковы, что офицер, только что поступивший на службу, может быть уверенным, что по истечении десяти лет станет капитаном гвардии, что соответствует чину армейского полковника. Обычно чин этот является предметом устремлений представителей высшей знати: достигнув его, они считают, что исполнили свой долг перед государством, и переходят в придворное или гражданское звание, оставляя поприще, избранное часто по необходимости. Эта особенность, о которой я уже упоминал, объясняет, почему в русской армии так мало старых офицеров. В гвардии, где продвижение происходит быстрее, чем в армии, сегодня немного найдется полковников, участвовавших в войнах. Явление это, удивительное в стране, располагающей столь многочисленной армией и столькими старыми солдатами, заметно и в линейных войсках, хотя и в несколько меньшей степени.

Пища русского солдата обильна, он питается почти тем же, что и крестьянин. В местах расквартирования для солдат устроены специальные огороды, излишки же продаются. Во время кампании солдат окружен тщательными заботами. Казармы, правда, и в самом деле содержатся плохо: для отдыха казна предоставляет лишь походные кровати, а если солдат желает иметь матрас, то должен купить его на свои средства. Это, однако, объясняется обычаями страны. Еще недавно невозможно было найти кровати в самых роскошных дворцах Москвы, и ты, возможно, помнишь, мой друг, что я писал тебе в этой связи о трактирах на пути между Москвой и Петербургом. У себя в хижине русский крестьянин спит на деревянной лавке, завернувшись в овечью шкуру, так что отсутствие кроватей в казармах для солдата не лишение, но лишь следование привычке.

Войска, располагающиеся на постоянных квартирах, как гвардия, имеют роскошно содержащиеся полковые госпитали. Изысканность в их обустройстве дошла до того, что в каждом имеется библиотека для офицеров. В больших городах существуют общие госпитали, более скромные, но примечательные своей чистотой и вниманием, которое уделяют здесь исцелению больных. За ними ухаживают старые солдаты-инвалиды, а солдатские дети обучаются там основам медицины и хирургии. Впрочем, этим двум наукам в России предстоит еще долгий путь, прежде чем они достигнут современного уровня знаний. В России крайне мало образованных докторов и хирургов. Лишь несколько иностранцев со знанием дела практикуют здесь эти искусства. Военную хирургию возглавляет англичанин доктор Уиллис, которого император Александр удостаивал личного доверия[xvi]. Вот почему здесь почти не встречаются калеки: солдат, получивший серьезное ранение, требующее сложной хирургической операции, погибает.

Теплое время года в России так коротко, что его стараются использовать для военных учений. Там, где земля неплодородна и может без ущерба подвергаться вытаптыванию, во время больших маневров достигается такая степень совершенства, как нигде в мире. Мы наблюдали учения, происходившие на поле в пять-шесть лье в течение нескольких дней: войска располагались бивуаком на месте, занятом ими с вечера, и использовали это подобие военного положения с равной пользой для генералов и для солдат. Для зимнего времени в Петербурге и Москве построены закрытые павильоны для учений. Внушительных размеров московский манеж, конструкция которого являет собой настоящий шедевр, — произведение француза, умершего на русской службе, генерала Бетанкура[xvii]. Во многих частях Петербурга имеются также крытые манежи, предназначенные для занятий в плохую погоду.

Российская кавалерия великолепна; артиллерия маневрирует с несравненной скоростью: говорят, это самая подвижная артиллерия в Европе. В Петербурге есть артиллерийское училище, выпускающее офицеров, — предмет неустанных забот его командующего, великого князя Михаила[xviii]. Каждый год великий князь требует отчет о поведении выпускников своего заведения, и представленные о них сведения заносятся в специальный реестр. Таким образом складывается картина личных способностей каждого офицера, что позволяет использовать его в соответствии с его наклонностями и возможностями. Число артиллерийских офицеров, выходящих из этой школы, невелико, и всех офицеров этого рода войск можно поделить на два класса — ученые и те, что обладают лишь основами математических познаний и умеют только стрелять из пушки, которой пользуются так же, как пехотинец ружьем. Хорошо или дурно такое разделение, судить не мне, но кажется, что русская артиллерия превосходна.

Инженерные войска и штабные подразделения имеют учебные заведения в Петербурге; в Москве есть также кадетский корпус[xix]. Поистине Россия обладает огромными возможностями для подготовки офицеров, но, так как большинство из них стремится покинуть службу, под знаменами остается лишь небольшое число тех, кто соединяет теоретические познания с опытом.

Вот те сведения, которые мне удалось собрать, мой дорогой Ксавье, и наблюдения, которые я мог сделать касательно организации российской армии. Возможно, она призвана сыграть большую роль в будущих событиях, и мне показалось, что эти подробности будут тебе небезынтересны. Теперь я хотел бы поведать тебе о разнообразных праздниках, начало которым было положено коронованием. Они и составят предмет моих следующих писем.

Три вечера подряд весь город был иллюминирован. Впрочем, за исключением общественных зданий, здешняя иллюминация ничем не примечательна, поскольку здесь нет обычая выставлять плошки в окнах частных домов; их ставят у дверей и вдоль тротуаров. Поэтому наше внимание привлекут к себе только казенные здания, но их в Москве столько, что каждый квартал города приобрел самый праздничный вид.

Признаюсь, мне всегда казалось странным, что правительство само организует и оплачивает веселье, призванное свидетельствовать о чувствах толпы. Мне кажется, что в таких торжественных обстоятельствах, которые, как считается, всегда вызывают радость в народе, он и должен выражать свои чувства. Власти, однако, предпочитают сами преподносить себе праздничный букет: поистине вернейшее средство получить его.

Как бы то ни было, огненные гирлянды, пылающие шифры и сияющие вывески на домах являли собой восхитительное зрелище, но прекраснее всего был сверкающий огнями Кремль. Плошки повторяли контуры

его зубчатых стен, причудливые очертания дворца и купола церквей. Колокольня Иван Великий, украшенная стеклами искусно подобранных цветов, высилась на фоне темного неба подобно башне волшебного замка, в окна которого каприз чародейки вставил рубины, сапфиры и изумруды. Множество народа собралось в Китай-городе полюбоваться этим великолепным зрелищем. Необыкновенно трудно было пробраться сквозь многочисленную толпу, двигавшуюся во все стороны между экипажами всех родов, которые к тому же постоянно сталкивались и цеплялись один за другой. Несмотря на все меры предосторожности, принятые полицией, невзирая на удары кнута, щедро раздававшиеся направо и налево казаками, без многочисленных жертв не обошлось. На следующий день в Москве говорили, что за вечер было задавлено крестьян на две или три тысячи рублей, и искренне жалели их владельцев.

Маскарад, устроенный в Большом театре, был первым из празднеств, которые теперь следуют в Москве одно за другим. Императорский театр, построенный несколько лет назад на Петровке, — здание благородного и строгого стиля. Фасад его выходит на красивую площадь и украшен перистилем из восьми колонн ионического ордера, а галереи, окружающие его со всех сторон, позволяют экипажам подвозить зрителей прямо под своды театра. Внутреннее убранство залы богато и изысканно; тридцать восемь лож располагаются пятью ярусами, над ними — галерея в форме амфитеатра. Здесь представляются оперы, балеты, трагедии и комедии, но сейчас приготовления к торжествам вытеснили труппу в Малый театр, расположенный неподалеку; о нем я расскажу тебе позже[xx].

Освещенная тысячей свечей, отражающихся на золотой и серебряной парче, обширная зала императорского театра вместила бесчисленное множество гостей всех рангов, московитов и чужестранцев. Мужчины в мундирах, но без шпаги должны были оставаться с покрытыми головами, а на плечах иметь небольшой плащ из черного шелка с газовой или кружевной отделкой, именуемый венецианом и выполняющий роль маскарадного костюма. Знаки почтения, каких требует обычно присутствие императора и великих князей, были запрещены, и перед членами царской фамилии гости должны были проходить, не обнажая головы и не кланяясь. Женщинам полагалось явиться в национальном костюме, и лишь немногие ослушались этого предписания. Национальный наряд, кокетливо видоизмененный и роскошно украшенный, сообщал дамским костюмам пикантное своеобразие. Женские головные уборы, род диадемы из шелка, расшитой золотом и серебром, блистали брильянтами. Корсаж, украшенный сапфирами и изумрудами, заключал грудь в сверкающие латы, а из-под короткой юбки видны были ножки в шелковых чулках и вышитых туфлях. На плечи девушек спадали длинные косы с большими бантами на концах.

По знаку императора начались танцы, но исключительно полонезы. Польский только условно заслуживает названия танца, представляя собой прогулку по залам: мужчины предлагают руку дамам, и пары степенно обходят большую залу и прилегающие к ней комнаты. Эта долгая прогулка дает возможность завязать беседу, однако любой кавалер может менять партнершу, и никто не может отказаться уступить руку своей дамы другому, прервав едва завязавшуюся беседу. Признания, готовые сорваться с уст, замирают, и не однажды, думаю, любовь проклинала это вынужденное непостоянство, сохраняющее для благоразумия сердца, уже готовые с ним проститься. Поскольку мое главное удовольствие здесь — наблюдать, признаюсь тебе, что я получал массу удовольствия, глядя на раздосадованные физиономии молодых волокит и милые гримасы на лицах их подружек, когда безжалостно прерывал нежные беседы, не имея возможности возместить нанесенный ущерб.

Вскоре те, кто имел пригласительный билет на ужин, прошли в соседние залы, где столы, уставленные цветами, фруктами и разнообразными блюдами, радовали глаз и обоняние, предлагая гурманам трюфеля Перигора[xxi], птицу Фасиса[xxii], стерлядь Волги, вина Франции и ликеры Нового Света.

Исключив из описания этого праздника переодевание, давшее ему название маскарада, ты получишь картину торжества, устроенного на счет знати и состоявшегося в великолепной зале, где обычно проходят дворянские собрания. Мне нет необходимости подробно описывать бал, ничем особенным не отличавшийся, и я использую день, предоставленный нам для отдыха, чтобы бросить взгляд на театральные постановки, возобновившиеся в связи с церемонией коронования, и на драматическую литературу России.

По причине траура, объявленного по кончине императрицы Елизаветы, театры Петербурга были закрыты, так что в северной столице я не смог бросить любопытствующий взгляд на местную сцену. В Москве эта возможность мне представилась. Я побывал на всех спектаклях, какие были даны, — и что же я увидел?

Переводы «Мизантропа», «Тартюфа», «Исправленной кокетки» и две французские оперы («Новый помещик» и «Жан Парижский»)[xxiii]. Трагедии не представлялись, но я об этом почти не жалею, ибо по-прежнему не увидел бы ничего, кроме подражания нашим шедеврам. Драматическая литература отнюдь не подчинилась тому пылкому духу воображения, что главенствовал во всех российских начинаниях в течение последнего столетия. Немногие поэты, отыскавшие свои сюжеты и героев в анналах своей родины, ни в чем другом не отклонились от стези наших сочинителей. Формы своих пьес, характеры и самые мысли — все заимствовали они у Франции, да и могли ли поступить иначе? Если даже предположить, что, вдохновленные собственным гением, они нашли бы силы вырваться из пелен воспитавшей их цивилизации и отдалиться от образцов, на которых были воспитаны иностранными учителями, — кому представили бы они оригинальные, быть может, причудливые творения своей свободной фантазии? Молодой, неискушенный русский народ, открытый новым впечатлениям, который судил бы о спектаклях открытой душой, не затемненной схоластическими предубеждениями, — этот народ не бывает в театре. Сие благородное развлечение — привилегия высшего класса, каковой сам по себе есть живое воплощение подражательности и со школьной тщательностью переносит в театр все изыски вкуса и обороты мыслей, усвоенные ими у нашей зрелой цивилизации.

Если эти причины до сих пор удерживали в узких рамках наших правил и предрассудков российскую Мельпомену, то еще более суровые препятствия встают на пути национальной комедии. Где взяла бы она предмет для осмеяния? Она не нашла бы его в среднем классе общества, поскольку он, как мы видели, не имеет здесь никакого веса, еще менее — в простом народе, который рождается, чтобы повиноваться, работать и умирать. Остается высшее сословие, но оно почти исключительно состоит из сановников и лиц, приближенных ко двору, чьи титулы облекают их ореолом неприступной неприкосновенности! Обладая полномочиями, полученными от высшей власти, и находясь под ее защитой, они никак не могут быть выставлены на публичное осмеяние. Скрупулезность цензуры дошла до того, что драматическим писателям запрещено даже показывать на сцене мундир российского солдата. Естественно, им ничего не остается, как переводить иностранные комедии.

Пьесы, постановки которых мне удалось посмотреть, были разыграны очень неплохой труппой, и г-жа Колосова, прелестная молодая актриса, несколько лет жившая в Париже и учившаяся у мадемуазель Марс, выказала недюжинный талант в ролях Селимены, Эльмиры и Юлии[xxiv]. Шутки Мольера, удачно переданные переводчиками двух его шедевров, вызвали живое одобрение у благородных зрителей, чье воспитание, посвятившее их в особенности наших нравов и обычаев, сделало их восприимчивыми к восхитительной верности картин великого художника.

В Петербурге, как и в Москве, театры состоят в ведении правительства и содержатся на его счет, при том, что доход далеко не покрывает издержек: число людей, позволяющих себе удовольствие посещать театр, слишком ограниченно, чтобы приносить достаточную выручку, а поскольку аудитория не обновляется, необходима частая смена репертуара. Драматические авторы не получают за свой труд никакого вознаграждения и не имеют даже права [бесплатного] входа в театр, где играется их пьеса. Единственное, что они получают за свой труд, — одно исполнение сочиненной ими драмы в их пользу; при этом представление должно быть третьим по счету, так что, если пьеса не имеет большого успеха, доход их почти равен нулю. Их единственное преимущество состоит в том, что они никогда не бывают освистаны, так как публика выражает здесь неодобрение молча или же покидает зал.

Французского театра нет в Москве с 1812 года. Есть труппа в Петербурге, но она уже не та, что прежде, когда блистали мадемуазель Жорж и мадемуазель Бургуэн. Вместо французских трагедий играют сегодня легкую комедию и водевили; неверные подражания нашим второстепенным театрам сменили бессмертные творения Корнеля, Расина и Вольтера. Завоеванная сперва гением наших писателей, а затем силой нашего оружия Европа сегодня наводнена нашими легкомысленными припевами.

[i] Въезд императора в Москву состоялся в воскресенье, 25 июля (6 августа) 1826 г.

[ii] Имеется в виду великий князь Александр Николаевич, будущий император Александр II (1818-1881).

[iii] Мармон писал в своих «Мемуарах»: «Искреннее восхищение вызвали у меня принципы воспитания, которое давал Николай своему сыну, отроку редкой красоты. Время, без сомнения, лишь укрепило лучшие свойства наследника. Я просил у императора позволения быть ему представленным. Он отвечал мне: "Вы хотите вскружить ему голову. Комплименты генерала, командовавшего армиями, заставят его возгордиться. Я очень тронут вашим желанием познакомиться с ним. Вас представят моим детям, когда вы поедете в Царское Село. Вы сможете узнать их и поговорить с ними, но представление со гласно этикету было бы нежелательно. Я хочу сделать из своего сына сначала мужчину, а уж после государя". Весь штат наследника великого престола состоял из подполковника, его гувернера и нескольких учителей. <...> Великий князь — наследник начальствовал над двумя полками гвардии, полком пехоты и гусарским полком; но в то время он имел звание всего лишь подпоручика и в таком качестве появлялся на смотрах. Я видел, как он командует взводом гренадер, вдвое превосходивших его ростом. Он держался спокойно и с достоинством. Я видел, как уверенно выступал он во главе взвода гусар на маленькой лошади, окруженный несколькими тысячами всадников. Глядя на сына с выражением самой нежной заботы, император говорил мне: "Вы можете представить себе, как я волнуюсь, видя этого мальчика, столь дорогого моему сердцу, в таком вихре. Но я предпочитаю терпеть эту тревогу, чтобы образовать его характер и приучить к самостоятельности с ранних лет". Вот прекрасные начала воспитания! А когда они применяются к юноше, которому предназначено стать во главе огромной империи, то сулят наилучший результат» (Marmont. Р. 30-31).

[iv] Имеются в виду постоянное посольство, возглавляемое графом де Лаферроне, и чрезвычайная миссия маршала Мармона.

[v] Константин Павлович (1779—1831), великий князь; с 1815 г. — фактический наместник Царства Польского.

[vi] О слухах по поводу отречения Константина Павловича от престола см.: Кудряшов К.В. Народная молва о декабрьских событиях 1825 года // Бунт декабристов. Л., 1926. С. 311—320; Сыроечковский Б. Московские «слухи» 1825— 1826 гг. // Каторга и ссылка. 1934. Кн. 3. С. 79—85; Рахматумин М.А. Крестьянское движение в великорусских губерниях в 1826—1857 гг. М., 1990. С. 126-128.

[vii] По легенде, тиран Сиракузский Дионисий II младший (ок. 397—344 до н.э.) добровольно сдал город коринфскому полководцу Тимолеону и удалился в Коринф. Сулла, Луций Корнелий (138—78 до н.э.) — римский полководец. В 82 г. до н.э. стал диктатором, в 79 г. до н.э. сложил с себя полномочия. Карл V (1500—1558) — император Священной Римской империи (1519—1556), испанский король Карлос I в 1516—1556 гг., из династии Габсбургов. В 1555 г. добровольно передал своему сыну Филиппу II управление наследственными владениями (Испания, Нидерланды, Неаполь и Сицилию), а в 1556 г. отказался и от императорского престола.

[viii] Псалом этот начинается так: «Clementiam et judicium cantabo tibi, Domine» [«Милость и суд воспою тебе, Господи» (лат.}. (Пс. 100).]

[ix] Имеется в виду коронация старшего сына императрицы Марии Федоровны (1759—1828), императора Александра I (1801).

[x] С 1179 г. французские короли короновались в Реймсском соборе.

[xi] Мармон вспоминал про церковь, в которой происходила церемония: «Цер ковь эта похожа скорее на часовню, поэтому, чтобы сделать церемонию более пышной и чтобы публика смогла участвовать в ней, был выстроен амфитеатр, объединивший три соседние церкви, которые император обошел вместе со всем семейством. Таким образом разместили 6000 зрителей. В деталях церемония почти не отличается от реймсской. Что действительно достойно упоминания — это то, что коронование здесь предшествует миропомазанию и причастию, тог да как во Франции корона возлагается на голову нового монарха и он восходит на трон лишь после принятия святых даров. По этому различию в обряде можно судить о разнице в стоящих за ним представлениях» (Marmont. P. 79—80).

[xii] Мармон писал по этому поводу: «Русский народ — народ по натуре преданный. Вопрос о правах Николая на престол не был вполне ясен для широких масс. В умах оставались еще беспокойство и неуверенность. Добровольное прибытие Константина, его присутствие на короновании объясняли и подтверждали все; с этого момента общее мнение обернулось в пользу молодого императора и на следующий день двадцать тысяч человек собрались в Кремле, чтобы посмотреть на парад и убедиться в действительности события, которое наполняло их сердца счастьем и радостью.

Я, следуя принятому мной правилу, также отправился на парад и снова увидел великого князя Константина, с которым близко познакомился в Париже в 1814 и 1815 годах и во время его позднейших приездов. Его лицо, и без того некрасивое, стало еще более жестким и явственно отражало тяжелую внутреннюю борьбу. Видно было, что он приехал в Москву с крайней неохотой и что пребывание здесь для него очень тягостно. После парада он принял меня у себя. Наш разговор подтвердил мои догадки; речь его была не вполне внятна. Он довольно путано рассказал мне о том, что произошло, сказал, что был очень больно задет теми слухами, которые ходили о его сомнениях. Он добавил, что не рожден править, и чувствует себя совершенно непригодным для этой роли. Он даже сравнил себя с одним из своих денщиков, который, прослужив пятнадцать лет кирасиром, отказался от производства в капралы, не считая себя способным к этой должности. Я оставил его в состоянии растерянности.

Император выказывал Константину самые лучшие чувства, самые почтительные знаки внимания. Но все эти заботы, казалось, совершенно не трогали великого князя. Разыгрывались большие маневры и маленькие войны; он же не переставал громко критиковать все, что видел. Его замечания были столь неуместны, что несколько раз я отходил, чтобы не слышать их, и старался проводить как можно меньше времени возле цесаревича. Однако в конце концов внимание Николая тронуло его. Забота императрицы-матери, безмерно признательной ему за приезд, послуживший залогом будущего семейного согласия, радость толпы, с каждым днем выражавшаяся все громче, всеобщее чувство, что возникшая было угроза смуты исчезла навсегда, — все это в конце концов тронуло его сердце. Он сам признал правильность своего выбора не только для себя самого, но и для всей страны и испытал то внутреннее счастье, какое дает успокоившаяся совесть. С этого момента лицо его прояснилось и приняло выражение необычайной радости, из ужасного сделалось почти прекрасным. Никогда в жизни мне не доводилось видеть подобной метаморфозы. Настало воскресенье, 4-е [сентября], день коронации. Константин исполнял обязанности первого адъютанта императора. Его благорасположение, радость и удовлетворение поразили всех и придали церемонии особенный характер» (Marmont. P. 78-80).

[xiii] Организовать военные поселения, с целью сокращения расходов на со держание армии и создания резерва обученных войск, Александр I поручил А.А. Аракчееву в 1810 г.; активные работы развернулись с 1815 г. С восшествием на престол Николая I Аракчеева сменил в этой роли П.А. Клейнмихель.

[xiv] Российская военная статистика приводит следующие данные о численности армии на 1826 г.: в регулярных войсках генералов — 506; офицеров — 25 919; солдат— 848 201, в иррегулярных войсках генералов — 15, офицеров — 2415, солдат— 178051 (см.: Военно-статистический сборник. СПб., 1871. Т. 4, ч. 2. С. 46). С другой стороны, маршал Мармон, ссылаясь на М.С. Воронцова, пишет, что за вычетом корпусов, расквартированных в Азии и Финляндии, внутренних войск, польской армии и казаков, численность армии, которой русский император мог располагать для военных действий в Европе, с 1815 г. не превышала 300 тысяч человек (см.: Marmont. P. 96).

[xv] Кордегардия — караульное помещение.

[xvi] Имеется в виду Яков Васильевич Виллие (Вилье; 1765-1854). Баронет, уроженец Шотландии, Виллие прибыл в Россию в 1790 г. С 1799 г. — лейб- хирург, в 1809—1838 гг. — президент Медико-хирургической академии. Сопровождал Александра I во всех путешествиях; умер в должности главного военно- медицинского инспектора русской армии.

[xvii] Бетанкур Опостен (Августин Августинович; 1758—1824) — французский инженер. Получил образование и работал в Париже в 1801—1807 гг., когда был приглашен на русскую службу и зачислен в армию с чином генерал-майора. В 1816 г. возглавил Комитет по делам строений и гидравлических работ в Петер бурге; в 1819—1824 гг. — гл. директор путей сообщения России, основатель и директор петербургского Института путей сообщения. Автор проектов и руководитель строительства многих зданий, среди прочих — московского Манежа (экзерциргауза) (1817).

[xviii] Вел. князь Михаил Павлович (1718—1849) — с 1819 г. управляющий артиллерией русской армии, в 1820 г. учредил в Петербурге Артиллерийское училище, которое и курировал до своей смерти. «Великий князь Михаил Павлович посещал училище почти ежедневно, а иногда и чаще, приезжая во всякое время дня и ночи, нередко присутствовал при училищных разводах, и случалось, что лично отпускал юнкеров со двора, осматривая, исправно ли они одеты. При таком частом посещении он знал всех юнкеров по фамилии и знакомился с их поведением, строевым образованием и успехами в науках» (Платов А., Кирпичев Л. Исторический очерк образования и развития Артиллерийского училища. 1820-1870. СПб., 1870. С. 59-60).

[xix] Имеются в виду Петербургское Училище колонновожатых и Московский кадетский корпус.

[xx] Н.С. Голицын писал в своих записках: «...Большой театр к 1826 году был совершенно восстановлен и заново отделан и украшен (в конце 1810-х и в на чале 1820-х годов он стоял обгорелый от пожара, полуразвалившийся, как руина, среди театральной площади). В нем, после коронации, был парадный спектакль (что давали — не помню) и потом большой бал, а после того давались драматические и оперные представления русской труппы, но особенно балетные, которые были особенно хороши <...> Балетные представления привлекали столько публики, что огромный Большой театр был всегда полон. Сверх того, тут же, недалеко, был Малый театр, на котором давались представления итальянскою и французскою труппами. И здесь также театр был всегда полон. Репертуар итальянской оперной труппы состоял, конечно, из опер Россини, тогдашней звезды первой величины в среде оперных композиторов. Обе труппы, итальянская и французская, сколько помню, были очень хороши. Нужно прибавить, что, по случаю коронации, в Москву были присланы из Петербурга лучшие актеры, певцы, танцовщики и танцовщицы из трупп драматической, русской и французской-, оперной итальянской и балетной» (PC. 1881. № 1. С. 41).

[xxi] Перигор — область на Юге Франции, знаменитая своими трюфелями (черный, или перигорский, трюфель считается лучшим из этих земляных грибов).

[xxii] Фасис — древнегреческое название реки Риони: по ней, согласно легенде, аргонавты вошли в Колхиду и с ее берегов привезли «птицу Фасиса» (фазана).

[xxiii] На московском театре «Мизантроп» Мольера в стихотворном переводе Ф.Ф. Кокошкина (1816) шел, в частности, 27 августа 1826 г.; комическая опера Буальдье «Жан Парижский» (текст Т. Гадара де Окура, пер. П.И. Шаликова) — 26 августа 1826 г.; «Новый помещик» (комическая опера на текст О. Крезе де Лессе и Ж.-Ф. Роже, пер. А.И. Писарева) — 19 августа и 9 сентября 1826 г. Постановки «Тартюфа» и «Исправленной кокетки» в Москве в этот период в репертуарной сводке, включенной в «Историю русского драматического театра» (Т. 3. 1826—1845. М., 1978), не учтены; возможно, Ансело видел их на любительских сценах.

[xxiv] Мадемуазель Марс (наст, имя и фам. — Анн Франсуаз Ипполит Буте; 1779—1847) — французская актриса, исполнительница трагических ролей на сцене Французского театра. Александра Михайловна Колосова (в замужестве — Каратыгина; 1802—1880) вспоминала о знакомстве с актерами и авто рами «Комеди Франсез» в сезон 1822—1823 гг.: «В Париже нашли мы бывшего директора князя П.И. Тюфякина, который принял во мне живое участие и лично познакомил с знаменитыми: Тальма, г-жами Дюшенуа, Жорж и Марс. Нередко князь водил нас по окончании спектакля, в котором Тальма исполнял одну из своих лучших ролей, к нему в уборную, где собирались первые артисты того времени <...> лучшие авторы — Жуй (Jouy), А. Суме (A. Soumet), Ансело (Ancelot), Казимир Делавинь (Casimir Delavigne) и проч. <...> С m-elle Mars проходила я роли Селимены в «Мизантропе» и Эльмиры в «Тартюфе», и она предсказывала мне успех в высокой комедии» (Каратыгина A.M. Воспоминания // Каратыгин П.А. Записки. Л., 1930. Т. 2. С. 147-148). Упоминания об исполнении A.M. Колосовой роли Эльмиры, Ансело, возможно, имеет в виду пьесу П. Мариво «Обман в пользу любви», шедшую 25 августа 1826 г.

Публикуется по изданию: Ансело Ф. «Шесть месяцев в России»
М.: Новое литературное обозрение, 2001.
© Н.М. Сперанская. Вступ. статья, перевод с фр., комментарии, 2001
© Новое литературное обозрение, 2001