Жак-Арсен-Франсуа Ансело. Шесть месяцев в России

Выйдя из Биржи, мой дорогой Ксавье, я направился в Арсенал, состоящее из трех частей здание, столь же примечательное своей архитектурой, как и большим количеством хранящегося в нем самого разнообразного оружия и исторических предметов, необыкновенно любопытных для путешественника. Здесь я снова, как мне уже случалось, смогу сравнить эти два свидетельства столь различных достижений.

Итак, огромное здание это состоит из трех частей: Старый и Новый арсенал, разделенные литейным заводом. Каждое из них несет на себе печать своей эпохи. В литейном заводе готика соединяется с мощью, свойственной постройкам Петра Великого, богатство и обилие украшений на Старом арсенале выдают его принадлежность к временам Екатерины и Елизаветы; Новый же радует глаз благородством пропорций греческой архитектуры, отличающим почти все сооружения, возведенные в царствование Александра. Не буду останавливаться на размерах огромных зал, которые мы обойдем вместе. Эти бесполезные подробности только заняли бы время, необходимое нам для осмотра интереснейших памятников.

Первый из них — пушка длиной 21 фут, весом 17 435 фунтов, 68-го калибра, отлитая в царствование Ивана Васильевича. По взятии Элбена Карлом XII3 декабря 1703 года она оказалась в руках победителей и была отвезена в Стокгольм. Петр I сокрушался о потере этого национального достояния, когда некий иностранец по имени Примм, отмеченный благодеяниями со стороны этого монарха и желая доказать ему свою признательность, решил вырвать трофей у Швеции. Ценой многих трудов и жертв ему удалось овладеть пушкой, но, чтобы скрыть драгоценную добычу и доставить морем в Санкт-Петербург, ему пришлось распилить ее на мелкие части. Петр I приказал отлить бронзовую конную статую этого иностранца, которому искренняя преданность государю не позволяла принять никакого иного вознаграждения[i].

Неподалеку мы увидим богатые доспехи древних тевтонских рыцарей, украшавшие некогда Рижский арсенал и перенесенные после победы в Петербург.

Мимоходом бросим взгляд на висящее на стене огромное стрелецкое знамя. На нем изображены ад и рай. В аду помещаются евреи, татары, турки, поляки — словом, все чужестранцы, которых в те времена обозначали здесь именем «немцы». Стрельцы, конечно же, составляют единственное население рая.

Далее высится мраморная статуя Екатерины II, дар князя Орлова. В Петербурге на каждом шагу встречаются памятники нежных чувств императрицы к своим фаворитам и их ответной привязанности. Для этого Орлова она приказала построить Мраморный дворец, а Таврический дворец был выстроен для нее Потемкиным[ii]. Так между государыней и этими мелкими деспотами происходило состязание во взаимной щедрости. Народ оплачивал расходы на соревнование, а за это ему было позволено любоваться его результатами.

Теперь наши взгляды влечет к себе еще более интересный предмет: экипаж Петра I. Он поставлен на рессоры и обит внутри зеленым сукном, а на задней оси установлен ящик, скрывающий хитроумное приспособление — механизм, точно отсчитывающий пройденное расстояние. При помощи этой машины Петр измерял болота Литвы и бескрайние пустыни Сибири, когда объезжал их, указывая места для будущих городов.

Этот монарх, чья простота в одежде и повседневных привычках была едва ли не чрезмерной, публичные церемонии обставлял с огромной роскошью. Об этом свидетельствует его парадная карета, выставленная теперь в Арсенале. Она имеет форму древнеримской колесницы. Позади сиденья — богато позолоченная статуя Минервы в окружении других скульптур высится на облаках; внутреннее убранство колесницы — ярко-красный бархат с золотыми кистями. Екатерина II велела сделать чучело лошади, на которой она объезжала казармы и объявляла об окончании царствования Петра III, и поставить перед этой колесницей.

Невозможно, мой дорогой Ксавье, не испытывать тягостного чувства при виде бесчисленного множества пушек, мортир, ружей, гаубиц, пистолетов всех форм и размеров, заполняющих эти залы. Сколько сложных вычислений производит человек, сколько усилий, сколько трудов он тратит, чтобы увеличивать свои страдания! Как будто страсти и немощи, и без того преследующие его, не достаточны для его гибели! Мне хочется оставить эти грустные места и, удалясь от орудий смерти, отправиться вместе с тобой дышать прохладой дивных садов Царского Села.

Многие путешественники описывали эти места, отмеченные блеском трех царствований, так что, думаю, слава дворца и парков Царского Села дошла до тебя, мой друг. Эта царская резиденция, расположенная в шести лье от Петербурга, была построена в 1744 году по плану графа Растрелли[iii]. Никто прежде не видал подобной роскоши: позолота, использовавшаяся раньше лишь для интерьеров дворцов, покрыла здесь крышу и карнизы. Это новшество так поражало взоры, что, когда императрица Елизавета прибыла сюда в сопровождении двора и иностранных послов, посол Франции спросил: «Где же футляр, что должен укрывать это сокровище?» Вскоре, однако, часть позолоты была утрачена, и Екатерина II приказала покрыть крышу зеленой краской по подобию большинства здешних зданий. Рассказывают, что предприниматели предлагали 250 000 франков за разрешение снять оставшуюся позолоту, но Екатерина отвечала, что не продает своих обносков.

При подходе к дворцу с левой стороны открывается китайская деревня из пятнадцати домиков в причудливом азиатском стиле. Они предназначались для придворных Екатерины, когда она живала в Царском, сегодня же во время праздников здесь размещается дипломатический корпус.

С правой стороны расположен парк, отделенный от дороги широким каналом. Разбитый при Елизавете, первоначально он был регулярным, по примеру старых французских садов, а в царствование Екатерины II однообразие, выказывающее искусство садовников, но противоречащее природе, исчезло. Впрочем, преобразование было произведено со вкусом, и перед дворцом были сохранены прямые аллеи, гармонирующие с величественной архитектурой. Во время наших прогулок по Санкт-Петербургу мы так часто говорили о великолепии дворцовых интерьеров, что теперь я не стану описывать мозаик, картин, украшений из мрамора, яшмы, агата, лазурита и различных пород дерева, коими изобилуют залы царскосельского дворца. Чудеса роскоши и могущества, везде схожие между собой, ослепляют глаза, ничего не говоря душе и не пробуждая воспоминаний. Оставим же их и побредем наугад по парку, где на каждом шагу будем встречать напоминания о важных событиях и знаменитых людях. Впрочем, мы не сможем войти в парк, не полюбовавшись изумительной ионической колоннадой, возведенной Камероном[iv] возле дворца. Эта галерея, одновременно величественная и легкая, настоящий шедевр изысканного вкуса, поддерживает воздушные сады, венчающие ее цветами. Между колоннами Екатерина приказала расставить бюсты великих людей всех времен и народов. Эта необыкновенная женщина любила прогуливаться между ними долгими летними вечерами, глядя на европейцев, чье уважение было для нее так важно.

В царскосельском парке мы найдем образцы всех родов архитектуры, и это удивительное разнообразие сооружений, предлагая все новые и новые виды, делает прогулку особенно приятной.

Выйдя на берег озера, обнаруживаем Адмиралтейство, здание из трех частей, в готическом вкусе. В средней помещаются зимой позолоченные лодки и яхты, покрывающие теперь поверхность озера, а две другие служат убежищем от морозов уткам и лебедям, которые летом в изобилии населяют поверхность прозрачных вод. В середине этого обширного водоема расположен концертный зал, сооруженный при Елизавете, а возле него словно из воды вырастает гранитная ростральная колонна, возведенная Екатериной II в честь Алексея Орлова, победителя турок при Чесме[v]. Пьедестал ее покрывают барельефы, изображающие гибель оттоманского флота, а на вершине простирает крылья несущий молнию орел. Образ царственной птицы являет собой аллегорию имени воина: Orloff значит по-русски «орел».

Вид этой колонны и обелиска в честь Кагульского сражения, напоминающих о многочисленных поражениях турок[vi], доставил моей душе утешение и надежду. Нет, воспоминания прошлого, рассеянные в этих местах, не останутся бесплодны! трофеи царствования Екатерины не будут молчать! Разве не говорят они немолчно России о варварском противнике, коего она столько раз одолевала? А эти изящные портики, эти благородные статуи, эти древние шедевры, какие украшают сады Пароса, не напоминают ли ей о Греции?

Я уже писал, мой дорогой Ксавье, что парк Царского Села украшен сооружениями во всех стилях. В самом деле, едва мы потеряли из виду колонну Алексея Орлова и обелиск Румянцева, как обнаружили турецкую беседку, которая словно перенесла нас в сераль. Эта восточная постройка — не простое украшение: гений Екатерины умел превращать в памятники славы ее мельчайшие фантазии и прихоти. Беседка, точное повторение тех, какие можно видеть в садах турецкого султана и отделанная теми же тканями, была поставлена здесь в память о посольстве князя Репнина в Константинополь[vii].

Перейдя мостик из лазурного сибирского мрамора, украшенный великолепными колоннами ионического ордера, мы замечаем среди густых елей и кедров гранитную пирамиду, напоминающую египетскую, но я не предлагаю тебе отдать дань восхищения этому памятнику — двойной пародии, к созданию которой был причастен французский посол. Здесь покоятся останки трех левреток Екатерины II. Перед пирамидой установлены три надгробных камня с остроумными эпиграмматическими надписями, на одном из них — следующие стихи г. де С, тогдашнего посла Франции в России[viii]:

Бессмертье, чтоб всегда, неся почетну службу,

Эта милая эпитафия делает честь острослову и ловкому придворному — но не компрометирует ли она дипломата? Однако в ту эпоху, когда остроумные игры часто служили прелюдией к самым жестоким забавам, веселье почиталось делом серьезным. Превыше всего ценилось умение нравиться — и кто мог преуспеть в этом лучше, чем любезный придворный и искусный литератор, чьи стихи я только что привел?

Екатерина II не поскупилась на выражения признательности двум братьям Орловым, которые оба имели права на ее расположение: их имя в царскосельском парке мы встречаем на прекрасном памятнике из разноцветного мрамора, возведенном по проекту Ринальди: я говорю о триумфальной арке в честь Григория Орлова, которому она поручила остановить распространение чумы, поразившей Москву в 1771 году. Его распоряжения были точны и полезны, и благодарная императрица пожелала увековечить память о его заслугах перед отечеством[x].

Остановлюсь на минутку, мой дорогой Ксавье, перед очаровательным Фонтаном молочницы: в этом месте, где столько любопытных предметов оспаривают права на наше внимание, я нахожу самым привлекательным грациозное творение резца Соколова: прелестная поселянка, сидящая на гранитной глыбе, уронила кувшин. Ручка осталась у нее в пальцах, она проливает горькие слезы, — а из осколков сосуда с нежным журчанием струится, не замирая, ручеек[xi].

Выходя из этой части парка, мы попадаем в нижний парк, сохранивший регулярный стиль. Богатый и изящный павильон, построенный архитектором большого дворца и известный под названием Эрмитажа, занимает его среднюю часть. Изобилие позолоты и украшений резко контрастирует с именем этой постройки[xii]. Особого внимания, однако, заслуживает стол, помещенный здесь в зале второго этажа: все необходимые блюда и предметы сервировки, потребные гостям, появляются и исчезают при помощи искусного механизма. Эта машина, удаляя слуг из обеденной залы, давала полную свободу разговору, который часто происходил лишь между двумя собеседниками.

Чтобы покинуть эту царскую обитель, о которой, дорогой Ксавье, я мог дать тебе лишь самое отдаленное представление, нам нужно будет пройти мимо триумфальных ворот, возведенных покойным императором Александром в память о последних победах его армии. Простая надпись на воротах гласит: «Любезным моим сослуживцам». Пройдем же мимо нее и отвратим взор от памятника, при виде которого в сердце француза начинают кровоточить свежие раны.

Мой дорогой Ксавье, в нынешней столице России иностранцу не часто выпадает удача наблюдать древние русские обычаи, которые здесь начинают постепенно забываться. Вчера на мою долю выпало счастье побывать на национальном празднике Семик. Праздник этот, одно из самых любопытных напоминаний о славянском язычестве, справляется ежегодно в воскресенье, следующее за днем Вознесения, на Ямской, в квартале, который со времени основания Петербурга населен мещанами и купцами. В провинциях его отмечают на берегу рек, в садах или даже в лесах. Знатоки древностей расходятся во мнении о происхождении Семика. Одни считают его посвященным Туру, славянскому богу радости, другие утверждают, что его целью было празднование возвращения плодородия, а название происходит от славянского слова «семя». Последнее мнение кажется справедливым, если учесть то, что этот праздник справляется по всей России в то время, когда солнце, в течение суток не опускаясь за горизонт, как бы вознаграждает жителей этих суровых краев за свое долгое отсутствие и после суровых зим утешает их быстрым плодородием земли и кратким периодом пышного расцвета растительности, которая не заставляет долго ждать исполнения своих обещаний. С другой стороны, постоянное повторение в песнях имен Тура, Дида и Лады (славянских Венеры и Амура) поддерживает версию первых[xiii].

Какое бы из противоборствующих мнений ни было истинным (а Семик мог иметь и двойную цель), вид этого празднества весьма колоритен. Народ, собираясь на берегах Лиговского канала, предается самой непринужденной веселости, поддерживаемой горячительными напитками. Девушки и молодые вдовы гадают, бросая на воду цветочные венки. С какой тревогой следят они за их движением, веря, что прозревают свою судьбу! Тем, чьи венки исчезнут под волнами, еще долго предстоит томиться в девичестве или вдовстве, а тех, чей благоуханный венок уплывет, не потонув, узы Гименея ожидают в течение года. Песни девушек и молодых людей, шумная радость пьющих, танцы, сопровождающиеся сладострастными жестами, поцелуи над гирляндами цветов, живописные наряды русских крестьян, еловые ветви, заменяющие виноградные лозы, в коих природа отказала этим северным краям, все сообщает этим ежегодным празднествам неповторимый облик, а место, отведенное для них в Петербурге, дает почву для философских размышлений. Столы накрываются не где-нибудь, а в кладбищенской ограде одной из церквей: мечтая о счастливых и долгих днях, люди воздвигают алтари радости в соседстве со смертью.

Грустно видеть, однако, что год от года Семик теряет свой первоначальный характер. Разбогатевшие купцы отказываются от костюма своих предков, московитская шапка заменяется круглой шляпой, а на смену национальному кафтану, перевязанному поясом, приходит сюртук. Правда, фраков они пока не надели, и сюртук еще напоминает о старинном платье своей длиной и шириной, но время сотрет и эти особенности, и уже можно предвидеть тот момент, когда русский народ в Петербурге полностью откажется от своей оригинальной физиономии, подражая во внешности современным обычаям. Если прежде купечество являлось на этот праздник в полном составе, то теперь показываются лишь немногие, словно говоря народу, чьи обычаи начинают презирать: «Фортуна воздвигла стену между нами и обычаями наших отцов!»

В моем последнем письме я постарался изобразить празднование Семика, а сегодня хочу рассказать тебе о другом национальном обычае. Этот праздник устраивается в Летнем саду в Троицын понедельник и называется в народе Духов день, но, прежде чем поведать о том, как он проходит, я должен описать тебе отведенное для него место. Это Летний сад, расположенный на левом берегу Невы, излюбленное место встреч петербуржцев, которые в это время года приходят сюда гулять под сенью столетних лип, посаженных Петром I. Не примечательный ни своей формой, ни размерами, он состоит из нескольких прямых аллей, украшенных мраморными статуями и бюстами. Единственное, что интересно здесь для любопытного путешественника, — это великолепная чугунная решетка с тридцатью шестью гранитными колоннами. Ограда эта, выходящая к реке, восхищает как искусной работой, так и гармонией пропорций. Русские с гордостью рассказывают историю об англичанине, который, приплыв из Лондона, чтобы увидеть Петербург, бросил якорь перед этой решеткой, полюбовался ею и вернулся назад, полагая, что с этим памятником не сможет сравниться ничто другое.

Петр I построил в Летнем саду загородный дом, где отдыхал от своих непрестанных трудов. Этот берег Невы, где сегодня высятся дворцы, предназначался основателем города для дачных домов, а основное строительство должно было развернуться на правом берегу, где сам он жил в маленькой деревянной хижине. Потомки, с благоговением вспоминающие о нем, покрыли этот домик каменным чехлом, чтобы уберечь от разрушительного действия времени. Устроив свой загородный дом на левом берегу реки, тогда как важные работы требовали его постоянного присутствия на правом, Петр, с раннего детства испытывавший безотчетный страх перед водной стихией, принудил себя пересекать реку дважды в день и тем переборол свою натуру.

Но возвратимся, дорогой Ксавье, к Духову дню. С раннего утра купеческое население Петербурга приходит в движение. Все магазины закрываются, и любовь к барышу замолкает на целый день, призванный устроить столько судеб. Молодая вдова, мечтающая о новых брачных узах, облачается в свои лучшие наряды, мать украшает дочь жемчугами и бриллиантами: подобно древнему скульптору она заменяет красоту дорогими украшениями и надевает все свои драгоценности. Обильно покрыв лица румянами, женщины со всех концов города стекаются к Летнему саду, где выстраиваются в ряд на главной аллее.

Неженатые купцы также не забывают о своем туалете: их длинные бороды расчесаны и надушены, а некоторые из женихов, чтобы привлечь к себе взоры, вместо повседневного темного платья облачаются в сюртуки светло-зеленого или небесно-голубого цвета. Они приходят в сад, важно прохаживаются по аллее, заполненной девушками, которые, опустив глаза, бросают на них быстрые взгляды, и, сделав выбор, обращаются к пожилым женщинам, а те с готовностью снабжают их всеми необходимыми сведениями и знакомят с семейством. Если среди заключенных здесь браков и случаются такие, что возникли под влиянием нежных чувств, если и бывает, что выбор диктует любовь, то сколько заключаются одной только силой брильянтов? Нет никакого сомнения, что петербургские купеческие дочери обязаны своим счастьем драгоценным камням в той же мере, что и собственным достоинствам, ибо надо признать, что их прелести изрядно нуждаются в этой поддержке. Несмотря на самые добросовестные старания, мне не удалось отыскать в этой толпе ни одного привлекательного личика, и не думаю, чтобы виной тому было предубеждение! Я искренне желал встретить хоть одну миловидную женщину, но навряд ли многочисленные наблюдатели, привлеченные в Летний сад тем же стремлением, были более удачливы, чем я.

Екатерина II, исполненная честолюбивых устремлений, лелеяла надежду украсить свое царствование, богатое смелыми предприятиями и кровавыми триумфами, еще и славой литературной. Не довольствуясь великими событиями, которые ее гений оставлял в наследство потомству, она хотела завоевать славу и на поприще науки: основать в Петербурге публичное книгохранилище, где читатели всех сословий могли бы вопрошать вековую мудрость и брать уроки у прошлого. Военная победа исполнила это желание.

Граф Иосиф Залуский, епископ Киевский, в 1750 году завещал варшавскому иезуитскому коллегиуму библиотеку в двести тысяч томов, стоившую ему сорока трех лет неустанных забот и жертв. После упразднения знаменитого ордена, который повсюду был запрещен и тем не менее всюду существует[xiv], в 1773 году библиотека эта стала государственной собственностью. Вскоре героическая агония Польши завершилась падением Варшавы перед войсками Суворова, ив 1795 году Петербург принял самое ценное из его завоеваний[xv]. К несчастью, изрядное число фолиантов оказалось покалечено казаками, надзиравшими за упаковкой книг и решавшими задачу укладки их в узкие ящики при помощи шашек.

Для размещения славного трофея Екатерина приказала возвести здание в самом красивом районе столицы, и строительство было начато немедленно под руководством архитектора Соколова[xvi]. Один из двух фасадов библиотеки обращен к Невской перспективе, другой — к большому рынку, именуемому Гостиным двором. Угол скруглен и украшен дорическими колоннами и статуями греческих философов. Широкая гранитная лестница и множество продуманно расположенных лесенок обеспечивают удобное сообщение между всеми залами этого обширного четырехэтажного здания. Две прекрасные залы нижнего этажа предназначены для посетителей. Налево от первого — хранилище рукописей, которое может вместить двадцать тысяч томов, во втором установлен бюст покойного императора Александра из белого мрамора. В одном из этих помещений, построенном по плану ватиканской библиотеки, хранятся сочинения, к которым цензура не разрешает доступ всех любопытствующих. В комнатах, размещенных направо от читальных зал, собраны русские книги, число коих значительно возросло с тех пор, как вышел приказ передавать в библиотеку по два экземпляра каждого отпечатанного сочинения[xvii]. Середину здания занимает великолепная округлая зала. Она украшена драпировками и бюстами, среди которых мы с удивлением замечаем изображение Суворова. Иностранец, не знающий истории этого заведения, не поймет, какая связь может существовать между прибежищем мирной славы и воином, пожинавшим только военные лавры, однако изваяние генерала вовсе не покажется неуместным, если вспомнить, что всеми этими памятниками науки Россия обязана самой блестящей из его побед.

Библиотека открыта для осмотра каждый вторник, с одиннадцати часов утра до трех пополудни. Те, кто приходит сюда для занятий, допускаются также по средам, четвергам и пятницам, с девяти часов утра до девяти вечера летом и до захода солнца зимой. Молчаливое собрание людей всех возрастов, состояний и стран в одной зале являет собой интересное и необычное зрелище. Так как главное богатство Императорской библиотеки составляют книги по богословию, здесь встречаются теологи всех вероисповеданий. Еврей и католик, магометанин и грек, изучая догматы своих религий, ищут новых доводов для размежевания.

В 1805 году щедростью императора Александра к сокровищам библиотеки была добавлена коллекция рукописей г. Дубровского. Этот богач, подвизавшийся на дипломатическом поприще, провел за пределами России двадцать шесть лет и был одним из самых неутомимых библиофилов Европы. Он собрал литературные памятники за тринадцать столетий, а Французская революция, разрушив монастыри и замки и разогнав владельцев и хранителей библиотек, открыла широчайшее поле для его деятельности. Ему удалось приобрести за бесценок ценнейшие рукописи, хранившиеся в Бастилии, в том числе автографы многих королей и самых знаменитых людей Франции. Библиотека Сен-Жерменского аббатства содержала более восьмидесяти тысяч рукописей. В дни беспорядков и варварства почти все они сгорели, однако г. Дубровский, которого не останавливали никакое препятствие и никакая опасность, сумел спасти самые любопытные, такие, как послание апостола Павла по-гречески и по-латыни (англичане предлагали за него шестьдесят тысяч франков, но тщетно)[xviii].

Я не назову тебе, мой дорогой Ксавье, всех манускриптов, составляющих коллекцию этого неутомимого собирателя, ограничусь лишь упоминанием рукописи Жарри, у которого, как говорят, наш знаменитый Дидо позаимствовал модели своих пуансонов[xix], считающегося подлинным экземпляра Плутарха, куфического[xx] Корана, принадлежавшего, если верить древней традиции, дочери пророка Магомета Фатиме, портфеля, отобранного у Вольтера во время его заключения в Бастилии и содержащего никогда не публиковавшиеся письма[xxi], бумаги, обнаруженные полицией у Ж.-Ж. Руссо[xxii], подлинные письма Филиппа II, короля испанского, Изабеллы (об открытии Америки), Екатерины Медичи, Генриха IV, Людовика XIV, Елизаветы, Марии Стюарт и т.д.; нескольких малабарских рукописей иглой на пальмовых листьях и, наконец, священной книги браминов на санскритском языке, описывающей превращения Вишну[xxiii].

В Императорской библиотеке хранятся рукописи многих русских поэтов. Мне показывали грифельную доску, на которой Державин начертал несколько стихов перед смертью, и рукопись трагедии «Поликсена» Озерова, первого драматического поэта России[xxiv].

Семь библиотекарей и столько же помощников отвечают за сохранность этого драгоценного вместилища литературной славы многих веков. Все они знамениты своими талантами и образованием, в их числе гг. Крылов, Греч и Лобанов, о которых я уже писал тебе. Уважение нации подтвердило выбор, сделанный правительством, и в Петербурге нельзя повторить ту остроту, что родилась в Париже по случаю назначения некоего библиотекаря: «Вот прекрасный повод обучиться грамоте!»

P.S. Я позабыл сказать тебе, мой друг, что несколько дней назад мне представился наконец случай, о котором я так мечтал, — познакомиться с графом Ксавье де Местром, автором «Путешествия вокруг моей комнаты» и «Прокаженного из Аосты», стяжавших заслуженный успех во Франции, которую он никогда не видел и едва ли желает увидеть. Я предвкушал встречу с писателем-дилетантом, выказавшим в первом из своих сочинений столько ума, а во втором — глубокого и истинного чувства, и, возвратясь домой после этой беседы (точнее было бы сказать — попытки беседы), поспешил перечесть его сочинения[xxv].

[i] Историю о Примме Ансело почерпнул из книги Свиньина (Свиньин. С. 136).

[ii] Мраморный дворец (архитектор А. Ринальди) был построен для графа Г.Г. Орлова в 1768—1785 гг.; Таврический дворец (1783—1789, архитектор И.Е. Старое), построенный для князя Потемкина-Таврического на казенные средства, в награду за покорение Крыма, после его смерти (1791) был взят в казну и стал одной из любимых резиденций императрицы.

[iii] Растрелли Варфоломей Варфоломеевич (1700—1771) — архитектор, созда тель Смольного монастыря (1748—1754) и Зимнего дворца (1745—1762) в Пе тербурге, Большого дворца в Петергофе (1747—1752) и Екатерининского дворца в Царском Селе (1752—1757). Графского титула он не имел.

[iv] Архитектор Чарлз Камерон (1730-е — 1812), по происхождению шотландец, приехал в Россию 1779 г. по приглашению Екатерины II. Созданный им в Царскосельском парке ансамбль (1780—1793) включает галерею (закрепившееся позднее название Камероновой впервые было дано ей историком архитектуры П.Н. Петровым только в 1885 г.), Холодные бани, Агатовые комнаты, Вися чий сад и Пандус.

[v] Орлов Алексей Григорьевич (1737—1807), граф (1762), генерал-аншеф (1769). Во время Русско-турецкой войны 1768—1774 гг. командовал русской эскадрой в Средиземном море. За победу у Наварина и Чесмы (1770) получил титул Чесменского. Памятник А.Г. Орлову (Чесменская, или Орловская колонна) возвышается в середине Большого пруда в Екатерининском парке. Установлен в 1774—1776 гг.; архитектор А. Ринальди, скульптор И.Г. Шварц.

[vi] Кагульский обелиск (архитектор А. Ринальди) был воздвигнут в 1771 г. на границе Собственного садика перед Зубовским корпусом Большого дворца в честь Кагульского сражения, в котором русские войска под командованием П.А. Румянцева разгромили главные силы турецкой армии в Русско-турецкой войне 1768—1774 г. Надпись на бронзовой доске гласит: «В память победы при реке Кагуле в Молдавии — июля 21 дня 1770 года, под предводительством генерала графа Петра Румянцева — Российское воинство числом семнадцать тысяч — обратило в бегство до реки Дуная турского визиря Галиль-бея — с силою полторастатысячною».

[vii] «Турецкий киоск», копия беседки в одном из султанских парков в Константинополе, был построен в память о посольстве князя Николая Васильевича Репнина (1734—1801), сыгравшего важную роль в заключении Кучук-Кайнарджийского мира, окончившего первую Русско-турецкую войну (1768—1774).

[viii] Египетская (Собачья) пирамида была построена в царскосельском парке в 1772 г.; архитектор В.И. Неелов. В 1781 г. была разобрана и вновь отстроена Ч. Камероном. Автор эпитафии на смерть левретки Екатерины II Земиры — французский посол при русском дворе в 1785—1789 гг. Луи Филипп де Сегюр (1753-1830).

[ix] Свиньин приводит французский оригинал этих стихов.

[x] Орлов Григорий Григорьевич (1734-1783), граф (1762), фаворит Екатерины II; вместе с братом А.Г. Орловым — один из организаторов дворцового переворота 1762 г., генерал-фельдцехмейстер русской армии (1765—1775), пер вый президент Вольного экономического общества. Гатчинские (Орловские) ворота установлены на выезде из Екатерининского парка в Гатчину. Сооружены в 1777—1782 гг. по проекту А. Ринальди; в 1787 г. дополнены металлической решеткой по рисунку Дж. Кваренги.

[xi] Бронзовая скульптура Павла Петровича Соколова (1764—1835) «Молочница» на сюжет одноименной басни Лафонтена была установлена в Екатерининском парке в 1816 г.

[xii] Ermitage (фр.) — жилище отшельника, место уединения.

[xiii] С.Н. Глинка, автор «Путеводителя в Москве... сообразно французскому подлиннику Г. Лекоента де Лаво» (М., 1824), полагает, что «слово "семик" происходит от того, что сей праздник народный бывает на седьмой седмице по Пасхе» (Глинка. С. 352).

[xiv] Иезуиты были изгнаны из Португалии в 1759 г., из Франции в 1764 г., из Испании и Неаполя — в 1767 г., а в 1773 г. орден был ликвидирован специальным бреве папы Климента XIV; во Франции восстановлен в 1814 г.

[xv] Создателями варшавской библиотеки были церковные деятели братья Андрей-Станислав Залуский (1695-1758) и Иосиф-Андрей Залуский (1702- 1774). В 1748 г. они объявили ее общедоступной, а после смерти И.-А. Залуского она перешла по завещанию в ведение Польского государства. При третьем разделе Польши, в 1795 г., собрание книг и гравюр по приказу Екатерины II было перевезено в Петербург и легло в основу Императорской Публичной библиотеки. Официальной датой ее основания считается 27 (16) мая 1796 г.; открыта для публики 2 января 1814г.

[xvi] Здание Публичной библиотеки, построено по проекту архитектора Егора Тимофеевича Соколова (1750-1824) в 1796—1801 гг.

[xvii] Императорская Публичная библиотека стала получать обязательный экземпляр по «Положению об управлении Имп. Публичной библиотекой», утвержденному Александром I 14 октября 1810 г.

[xviii] Дубровский Петр Петрович (1754-1812), чиновник русского посольства в Париже, собрал во Франции в годы революции огромную коллекцию книг и рукописей (около И 000 единиц). Собрание включало рукописи из древнейших и знаменитейших библиотек Западной Европы. Рукописи Дубровского прибыли в Петербург в 1804 г. В его домашнем музее с ними ознакомились столичные знатоки литературы и искусства, и в следующем году Александр I, по представлению А.С. Строганова, подписал два рескрипта: об учреждении при Императорской библиотеке «особенного депо манускриптов» — начало ему полагало собрание Дубровского, а сам он определялся хранителем своего фон да, — и о денежном вознаграждении собирателю за передачу коллекции (см.: Алексеев М.П. Из истории русских рукописных собраний // Неизданные письма иностранных писателей XVIII-XIX веков. М.; Л., 1960. С. 36-62; Ката лог писем и других материалов западноевропейских ученых и писателей XVI—XVIII веков из собрания П.П. Дубровского. Л., 1963. С. 3—12).

[xix] Жарри Никола (1620—1674) — знаменитый французский каллиграф. К тому времени, когда Дубровский собирал свою коллекцию, его рукописи уже высоко ценились знатоками. Говоря о пуансонах, Ансело имеет в виду типографскую гарнитуру, использовавшуюся Франсуа Дидо (1689—1757), основателем знаменитой издательской династии.

[xx] Куфическое письмо — один из видов арабского письма.

[xxi] Так называемое «Бастильское дело» Вольтера содержит его письма начальникам французской полиции в период двух заключений в Бастилии, мемуары, стихотворные отрывки и письма к другим лицам. См.: Письма Вольтера. М • Л., 1956. Раздел II. С. 211-222

[xxii] Хотя известно, что Дубровский был лично знаком с Руссо, точно не установлено, как эти материалы — подборка из девяти писем писателя — по пали к собирателю. См.: Неизданные письма иностранных писателей XVIII—XIX веков. С. 125-134; Лит. наследство. М., 1939. Т. 33/34. С. 619—638.

[xxiii] Описание этих рукописей см.: Catalogue des manuscrits et xylographes orientaux de la Bibliotheque Imperiale Publique de St.-Petersbourg. St.-Petersbourg, 1852. P. 649-655.

[xxiv] Имеется в виду беловой с поправками автограф трагедии Владислава Александровича Озерова (1769—1816) «Поликсена» (пост. 1809, опубл. 1816) и грифельная доска, на которой Г.Р. Державин написал перед смертью стихотворение «Река времен...».

[xxv] Период жизни Ксавье де Местра (1763—1852) с 1817 по 1826 г. известен плохо. Его биограф Э. Реом сообщает, что де Местр уехал из Петербурга в 1825 г. в Савойю, а с 1826 по 1839 г. жил в Италии (см.: Lescure. Le compte Joseph de Maistre et sa famille. P., 1892. P. 351-352).

Публикуется по изданию: Ансело Ф. «Шесть месяцев в России»
М.: Новое литературное обозрение, 2001.
© Н.М. Сперанская. Вступ. статья, перевод с фр., комментарии, 2001
© Новое литературное обозрение, 2001