| Главная | Новости | Все мемуары | Страница г-на составителя |

 Луи-Констан Вери
(1778-1845)

Наполеон в России

Дополнительные материалы по теме:

Воспоминания секретаря Меневаля
Воспоминания телохранителя Рустама

Мысли Наполеона накануне русской кампании

Я постараюсь здесь вспомнить о событиях, относящихся лично к императору, которые произошли во время его поездки меж границ Франции и Пруссии.

Если мы попытаемся сравнить наш поход в Москву и наше возвращение оттуда, то какой в итоге мы получим печальный контраст! Нужно было видеть Наполеона в Дрездене, чтобы осознать мысль о той высочайшей точке, которую способно достичь человеческое величие. Там, более, чем когда-либо и где-либо еще, император был приветлив и любезен со всеми. Судьба милостиво взирала на него.

Среди других подробностей нашего пребывания в Дрездене я помню о разговоре императора с маршалом Бертье, которого он вызвал к себе в очень ранний час. Когда маршал прибыл, Наполеон еще не встал с постели, но я получил приказ привести немедленно маршала к императору; и, пока я одевал императора, присутствовал при беседе между ними. Как бы я хотел запомнить весь разговор, но, по крайней мере, я уверен, что правильно передам одну поразившую меня, высказанную императором, мысль. Император заявил примерно следующее:

«Я ничего плохого не хочу Александру; это не с Россией я веду войну, так же, как и не с Испанией. У меня есть только один враг — Англия, и это до нее я стараюсь всеми силами добраться до России. Я буду преследовать ее повсюду». Во время этой речи маршал обгрызал свои ногти, что было его постоянной привычкой.

Поручение Жозефины для Наполеона

Перед началом русской кампании меня вызвала к себе Жозефина. Она вновь повторила свои искренние рекомендации внимательно следить за здоровьем императора и обеспечивать его безопасность. Она не переставала плакать и говорила со мной только об императоре. Беседа с ней привела меня в подавленное состояние; ибо ничто не могло быть более трогательным, чем вид этой женщины, умолявшей меня заботиться р человеке, покинувшем ее, и проявлявшей такую нежную заботу о нем, на которую способна самая любящая жена.

На берегах Немана

23 июня 1812 года мы вышли на берега Немана.

Переправа армии через реку началась вечером и продолжалась сорок восемь часов, в течение которых император не слезал с лошади, так как хорошо знал, что его присутствие ускорит дело. Затем мы продолжили наш поход на Вильно, столицу Великого княжества Литовского. 27 июня мы подошли к городу, который был оккупирован русскими; и можно сказать, что именно там начались боевые действия, поскольку до этого времени император просто путешествовал, как бы он это делал, посещая департаменты Франции. Русские, которых мы атаковали, потерпели поражение и отступили. Мы вошли в Вильно, город значительных размеров, в котором, как мне казалось, насчитывалось примерно тридцать тысяч жителей.

Вильно

В самую последнюю минуту, перед вступлением на территорию России, его величеству изменило обычное спокойствие. Я заметил, что он выглядел необычно молчаливым в те часы, когда я имел честь подходить к нему. Но когда он во главе своих войск перешел на другую сторону реки Вилия, на которой стоит город Вильно, — что ознаменовало овладение частицей русской территории, — он был в таком восторге, какой можно было ожидать только от молодого человека.

Не раз я видел императора весьма раздраженным, оттого что перед ним не было врага, с которым можно было сражаться. Например, русские оставили Вильно, который мы заняли, не оказав никакого сопротивления, а когда мы покидали этот город, разведчики доложили, что впереди отсутствуют вражеские войска, если не считать маячивших вдалеке нескольких казаков. Я помню, как однажды мы услыхали отдаленный грохот пушечной канонады и император почти вздрогнул от радости, но вскоре мы поняли, что заблуждались: это был раскат грома, и неожиданно наша армия попала в такую грозу, какой я никогда не видел. Земля вокруг на расстоянии более четырех лье была залита водой, и нельзя было разобрать, где находится дорога. Эта буря, оказавшаяся такой же роковой, каким могло быть настоящее сражение, обошлась нам потерей многих людей, нескольких тысяч лошадей и части материально-технического обеспечения армии.

Наполеон в военно-полевых условиях

Перед солдатами Наполеон делал вид, что абсолютно спокоен, но на самом деле он был далек от этого. Из услышанных мною оброненных им нескольких отрывочных фраз я понял, что император потому так горячо стремился дать настоящий бой противнику, что надеялся — император Александр вновь начнет зондировать возможность заключения мира. Я думаю, что Наполеон принял бы предложение о мире, но только после первой своей победы, и он никогда бы не согласился повернуть вспять после колоссальных усилий, потраченных на подготовку к войне, не одержав одну из тех великих побед, которая бы обеспечила ему достаточную славу в начавшейся военной кампании. По крайней мере он сам неоднократно об этом говорил.

Император также часто говорил о врагах с показным презрением, которого на самом деле не испытывал, но делал это с той целью, чтобы приободрить офицеров и солдат, многие из которых не скрывали своего уныния.

Витебск

Когда мы прибыли в Витебск, за границей распространились слухи, что император довольствуется тем, что задержится в этом городе, чтобы организовать снабжение армии необходимыми средствами к существованию, и отложит на следующий год исполнение своих грандиозных замыслов в отношении России. Я не могу с полной гарантией сказать, каковы были его сокровенные мысли по этому поводу, но могу подтвердить то, что, находясь в соседней комнате, однажды слышал, как он говорил королю Иоахиму, что первая военная кампания в России завершилась и что на следующий год он будет в Москве, а через год в Санкт-Петербурге, и что вся война с Россией будет продолжаться три года.

Во время нашего пребывания в Витебске стояла такая невыносимая жара, что император чувствовал себя совершенно измученным и не переставая жаловался на это. Я никогда и ни при каких обстоятельствах не видел, чтобы его так угнетала тяжесть собственной одежды. В своей комнате он почти не надевал мундира и часто, обессиленный, валился на кровать, чтобы отдохнуть. Этот факт могут подтвердить многие люди, поскольку он в таком виде часто принимал высших офицеров, хотя в его правилах было всегда появляться перед ними в мундире.

Тем не менее жара, которая отрицательно сказывалась на его физическом состоянии, не влияла на его способность мыслить. Но те же люди, положение которых позволяло им лучше других знать характер императора, не могли не заметить, что источником его весьма мучительных раздумий в Витебске была .неопределенность в принятии решений: оставаться ли в Польше или без промедления двинуться дальше в глубь России. Пока он колебался, выбирая одно из этих решений, он почти всегда пребывал в мрачном настроении и отличался крайней молчаливостью.

В этом состоянии нерешительности предпочтение императора в выборе между временной передышкой и началом активных действий не вызывало сомнений. И в конце совещания, в ходе которого, как говорили, его величеству пришлось столкнуться с сильным противодействием его плану, было принято решение о том, что нам придется двинуться вперед и начать наступление на Москву, от которой нас отделяло расстояние в двадцать дней походного марша. Среди тех, кто особенно горячо выступал против немедленного марша на Москву, назывались имена генерала Коленкура и генерала Мутона, а я лично могу подтвердить в качестве несомненного факта, что обер-гофмаршал двора Дюрок неоднократно пытался отговорить императора от осуществления этого проекта. Но все его попытки, натолкнувшись на волю императора, оказались бесполезными.

Смоленск

Мы шли по направлению к Смоленску. Русские только что эвакуировали его, после того как сильно разграбили город и сожгли большинство складов. Мы вошли в город при свете пламени пожаров, но они были ничто по сравнению с тем, что ожидало нас в Москве. В Смоленске я обратил внимание на два здания, которые показались мне исключительно красивыми: кафедральный собор и епископальный дворец, занимавший территорию, которая сама по себе представляла настоящий город.

Высоты Бородина стали местом битвы

Накануне Бородинской битвы Наполеон обсуждал всевозможные проблемы удивительно спокойным тоном. Он говорил об этой стране так, словно она была прекрасной, плодородной провинцией Франции. Слушая его, можно было подумать, что в этом месте была найдена житница для армии, что она, в результате, обеспечит отличные зимние квартиры и что первостепенной заботой правительства, которое он собирался учредить в Гжатске, станет поддержка сельского хозяйства в этой местности. Затем он обратил внимание своих маршалов на красивый изгиб реки, именем которой была названа и прилегавшая к ней деревня. Наполеон казался очарованным ландшафтом, раскинувшимся перед его глазами. Я никогда не видел императора таким растроганным, так же, как и никогда не видел такой безмятежности и в его облике, и в тоне разговора с маршалами. В то же самое время я никогда не был так сильно потрясен величием его души.

5 сентября император поднялся на высоты Бородина, надеясь одним взглядом окинуть соответствующие позиции двух армий, но хмурое небо было затянуто тучами. Вскоре пошел один из тех мелких, холодных дождей, которые так часто бывают ранней осенью. Император попытался воспользоваться биноклем, но пелена мелкого дождя, покрывшая всю окрестность, не позволила ему что-либо увидеть даже на небольшом расстоянии, чем император был очень огорчен. Дождь, гонимый ветром, косо забрызгивал окуляры его походного бинокля, и императору, к его досаде, приходилось вновь и вновь вытирать их.

Воздух был настолько насыщен холодом и влажностью, что император приказал принести ему плащ. Закутавшись в него, он заявил, что здесь оставаться больше нельзя и он должен вернуться в штаб-квартиру. Что он и сделал, затем немедленно бросившись на кровать и заснув на короткое время.

Проснувшись, он сказал мне: «Констан, я слышу шум снаружи, пойди посмотри, что там случилось». Я вышел и, вернувшись, доложил ему, что прибыл генерал Коленкур; услышав эту новость, император поспешно встал с кровати и выбежал из палатки, чтобы встретить генерала. С волнением в голосе он спросил: «Ты привел с собой пленных?» Генерал ответил, что он не мог взять пленных, поскольку русские солдаты предпочитали умереть, но не сдаваться в плен.

6 сентября, в полночь, императору сообщили, что количество костров на русской стороне уменьшилось, а в некоторых местах их стали тушить; немногие же утверждали, что слышали заглушаемый бой барабанов. Вся армия находилась в состоянии сильнейшего волнения. Император, весь вне себя, соскочил с кровати, не переставая восклицать: «Это невозможно!»

Я пытался дать ему одежду, чтобы он смог потеплее одеться, потому что ночь была очень холодной, но он так стремился поскорее убедиться в правильности полученной информации, что поспешил ринуться из палатки, успев только завернуться в плащ. Действительно, огонь костров вражеских биваков значительно потускнел, и это вызвало у императора мрачные подозрения. Где же закончится война, если русские и сейчас отступили? Император вернулся в палатку в сильно возбужденном состоянии и опять улегся в постель, повторяя при этом: «Всю правду мы узнаем завтра утром».

7 сентября солнце поднялось в безоблачном небе, и император воскликнул: «Это солнце Аустерлица!»

В этот момент Наполеон находился на вершине холма, возвышавшегося над Бородинским полем, и когда до его ушей донеслись восторженные возгласы армии, он стоял, скрестив руки, а его глаза озаряли солнечные лучи, отражавшиеся от блеска французских и русских штыков.

Портрет короля Рима

В этот же день Наполеону привезли портрет короля Рима. Император нуждался в чем-нибудь благотворном, эмоциональном, что отвлекло бы его ум от возбужденного состояния, вызванного напряженным ожиданием. Он долго держал портрет на коленях, созерцая его с восхищением, и говорил, что это самый приятный сюрприз из всех, которые он когда-либо получал, и несколько раз еле слышно повторял: «Моя добрая Луиза! Какое сердечное внимание!» На лице императора застыло выражение счастья, которое было трудно описать. Хотя его первой реакцией было спокойствие и даже некоторая меланхолия. «Мой дорогой сын», — это было все, что он сказал. Но в нем заговорила гордость отца и императора, когда старшие офицеры и даже солдаты старой гвардии подходили к палатке, чтобы посмотреть на изображение короля Рима. Портрет для обозрения поставили на стул перед палаткой.

Перед битвой

В четыре часа утра, то есть за час до начала битвы, Наполеон почувствовал чрезмерную слабость во всем теле и легкий озноб, но, однако, без признаков лихорадки, и был вынужден лечь в постель. Тем не менее он не был болен в такой сильной степени, как об этом заявляет г-н де Сегюр. В последнее время он пребывал в состоянии жестокой простуды, которую запустил и которая так усилилась в тот памятный день, что он почти полностью потерял голос. Он хотел отделаться от простуды, следуя солдатскому рецепту, — всю ночь прикладываясь к кружке с легким пуншем, продолжал при этом работать в кабинете, но будучи не в состоянии вымолвить ни слова. Это неудобство он испытывал два дня, но 9-го числа почувствовал себя здоровым и его хрипота почти исчезла.

Болезнь

В течение всей московской битвы император ощущал приступы, напоминавшие боли от прохождения камней в мочевом пузыре. Его часто донимало это заболевание, если он не придерживался строгой диеты, но он почти не жаловался, и только когда приступ сопровождался сильной болью, издавал приглушенные стоны.

Раненые

У наших солдат, которые были убиты русскими пулями, на телах оставались глубокие и широкие раны, так как русские пули были намного крупнее наших. Мы видели знаменосца, завернутого его же знаменем, как саваном. Он, казалось, подавал признаки жизни, но, как только его приподняли, тут же испустил дух. Император прошел дальше и ничего не сказал, хотя много раз, когда проходил мимо сильно искалеченных солдат, прикрывал рукой глаза, чтобы не видеть ужасного зрелища.

Когда император слышал крики и стоны раненых, то приходил в ярость и кричал на тех, кто был обязан выносить их, считая, что они слишком медленно выполняют свою работу. Трупы убитых так тесно лежали на земле, что было трудно сдерживать лошадей, чтобы они не топтали лежавшие тела. Лошадь одного из офицеров императорской свиты ударила копытом раненого солдата, и тот издал душераздирающий крик. Услыхав этот крик, император быстро оглянулся назад и предельно резким тоном поинтересовался, кто был тем неловким всадником, из-за которого пострадал раненый солдат. Императору сказали, думая тем самым утихомирить его гнев, что раненый — всего лишь русский. «Русский или француз, — воскликнул император, — я хочу, чтобы вынесли всех раненых!»

Я провел ночь рядом с императором, и его сон был очень неспокойным, или, скорее всего, он вообще не спал, все время меняя положение головы на подушке, повторяя вновь и вновь: «Ну и день! Ну и день!»

На следующий день после московской битвы я был с императором в его палатке, стоявшей на поле сражения. Нас окружала абсолютная тишина. Император, казалось, был весь во власти безмерной усталости. Время от времени он сжимал ладонями колени своих скрещенных ног и повторял, сопровождая слова конвульсивными движениями: «Москва! Москва!» Несколько раз он отсылал меня из палатки, чтобы выяснить, что делается снаружи, затем поднимался и следовал за мной, выглядывая из-за моего плеча. Шум, возникавший из-за того, что часовой брал ружье на караул, каждый раз предупреждал меня о том, что за мной следовал император.

Москва

Когда мы продвигались вдоль улиц предместий города, то заглядывали в окна домов по обе стороны улицы и были удивлены тем, что не могли обнаружить внутри живых существ; и если окна немногих домов вдруг озарялись одиночным светом, то тут же погружались в темноту. Эти признаки жизни, столь неожиданно исчезавшие, производили ужасное впечатление.

Император остановился в пригороде Москвы, в Дорогомилове, и провел ночь там. И не в гостинице, как утверждалось, а в доме, столь грязном и отвратительном, что на следующее утро мы обнаружили в постели императора и на его одежде клопов, которые так привычны для России. К нашему величайшему омерзению, они также замучили и нас. Всю проведенную в том доме ночь император не спал. Как обычно, я спал в его прихожей; и несмотря на все принятые меры предосторожности, — сжигали уксус и веточки алоэ, — запах в доме был настолько неприятным, что император чуть ли не каждую минуту звал меня к себе: «Констан, ты спишь?» — «Нет, сир». — «Сынок, сожги еще уксуса, я не могу вынести эту ужасную вонь, это просто мучение, я не могу заснуть». Я делал все, что мог, но через минуту, когда пламя зажженного уксуса затухало, император опять просил меня жечь сахар или веточки алоэ.

В два часа утра императору сообщили, что в городе вспыхнули пожары. «Этого не может быть. Констан, ты этому веришь? Пойди и выясни, правда ли все это». После чего он вновь ложился на постель, пытаясь немного отдохнуть, затем опять звал меня, чтобы я перепроверил новость о пожарах.

Остаток ночи император провел в сильнейшем возбуждении. В шесть утра мы уже были в Кремлевском дворце, в котором Наполеон занял апартаменты царей.

Огонь угрожает Кремлю

На крыши Кремля лился настоящий душ из искр и пепла; от мысли, что достаточно одной из таких искр попасть на ящик со снарядами, чтобы вызвать цепную реакцию взрывов и взорвать весь Кремль, у многих из нас все внутри содрогалось от ужаса, ибо из-за непостижимой небрежности под окнами апартаментов императора был поставлен полный набор артиллерийского снаряжения.

Вскоре до императора дошла самая невероятная информация: кто-то сообщил, что русские сами подожгли город и бросают горючие вещества в те дома, которые еще не охвачены пожаром. А в это время те русские, которые не поджигали, стояли со скрещенными руками, созерцая разразившуюся катастрофу с невозмутимостью, не поддававшейся описанию. Если бы не отсутствие возгласов радости и хлопанья в ладоши, то их можно было бы принять за людей, наблюдавших блестящую демонстрацию фейерверков. Император вскоре понял, что пожар Москвы являлся результатом согласованного заговора, замышленного неприятелем.

Бегство из Кремля

Наконец, воздух под воздействием всей этой горящей массы нагрелся до такой степени, что стало невозможно дышать. Казалось, что горит уже сам воздух; оконные стекла стали с треском лопаться, а апартаменты перестали быть пригодными для проживания.

Император стоял в эти минуты совершенно неподвижно, его лицо раскраснелось, а с бровей стекали крупные капли пота. В это время король Неаполитанский, вице-король Евгений и князь Невшательский умоляли его покинуть дворец, но на их настойчивые просьбы он отвечал только раздраженным жестом руки.

В этот момент из северного крыла дворца раздался крик, извещавший о том, что обвалились стены и огонь распространяется с ужасающей быстротой. Поняв, наконец, что его поведение лишено смысла, император согласился покинуть дворец.

Он спустился из своей комнаты и проследовал вниз по великой северной лестнице, ставшей знаменитой из-за казни стрельцов. Огонь уже настолько разбушевался, что в этом дворце внешние двери были наполовину сожжены, а лошади, встав на дыбы, отказывались двигаться дальше, пятились назад, и только приложив громадные усилия, их смогли провести через ворота. Серая шинель императора в нескольких местах оказалась прожженной, и он даже подпалил волосы. Минутой позже мы шли, перешагивая через горевшие головешки.

Мы пока еще не были вне опасности и все время обходили горевший хлам, мешавший нам продолжать путь. Мы пытались использовать несколько выходов, но безуспешно, так как горячие потоки воздуха опаляли нам лица и вынуждали нас беспорядочно отступать. Наконец мы обнаружили в кремлевской стене скрытую дверь, выходившую в сторону Москвы-реки, и через эту дверь императору с офицерами и охраной удалось покинуть территорию Кремля, но лишь для того, чтобы оказаться на узких улицах, в которых огонь, словно в закрытой печи, разгорелся со страшной силой и сомкнул над нашими головами свое пламя, образовав тем самым горящий купол, который лишил нас дневного света и скрыл от нас небеса.

Было самое время покинуть это опасное место, из которого оставался лишь один выход — в узкую, извилистую улицу, захламленную пылавшими балками, упавшими с крыш, и горевшими столбами. Среди нас возникло недолгое замешательство, во время которого кто-то предложил завернуть императора с головы до пят нашими плащами и таким образом пронести его вдоль этого опасного переулка. Это предложение император отверг и решил проблему сам, шагнув в горящие дебри, и, сделав два или три отчаянных прыжка, оказался в безопасном месте.

Неистовствовавшие негодяи, которых наняли, чтобы все поджигать, предали огню плававшие по Москве-реке баржи, нагруженные пшеничными зерном, овсом и другими продуктами. Были замечены солдаты русской полиции, которые разжигали огонь просмоленными копьями, а в печки некоторых домов закладывали снаряды, которые, взрываясь, ранили многих наших солдат.

На улицах грязные женщины и пьяные, отвратительного вида мужчины подбегали к горящим домам и выхватывали пламеневшие головешки, которые они разносили в разные концы города. Наши солдаты были вынуждены постоянно выбивать эти головешки из их рук рукоятками сабель, чтобы помешать им бросить головешку в уцелевший дом. Император издал приказ о том, чтобы этих поджигателей, застигнутых на месте преступления, вешали на столбах на городских площадях; и местные жители падали ниц вокруг этих виселиц, целуя ноги повешенных и осеняя себя крестом. Подобный фанатизм трудно себе представить.

Наполеон покидает горящую Москву и перебирается в Петровский дворец

В свою новую резиденцию император прибыл ночью и там с нетерпением ожидал того времени, когда пожар в Кремле будет потушен, намереваясь вновь вернуться туда, поскольку царский дворец в Петровском парке, предназначенный для увеселений, оказался неудобным для его величества. Благодаря активным и самоотверженным действиям батальона императорской гвардии Кремль был спасен от разрушительного пожара, и император дал сигнал о выезде из Петровского дворца в Кремль.

Для того чтобы вернуться в Москву, нужно было проехать через лагерь, точнее, через лагеря армии. Мы двигались по холодной и грязной земле, среди разорения и разрухи.

Возвращение в Кремль

Когда мы возвращались в Москву, ветер донес до нас запах гари, горячий пепел попадал нам в рот и глаза. Москва не оказалась покинутой, как мы думали. Когда мы вступили в город, выяснилось, что примерно двадцать тысяч жителей блуждают среди развалин. Эти люди находились в состоянии крайней нужды; в огородах осталась самая малость овощей, и их с жадностью поглощали сырыми. В то же время многие из этих несчастных созданий в разное время дня и ночи бросались в Москву-реку, чтобы выбрать пшеничное зерно из барж, потопленных по приказу Ростопчина. Такова была общая картина отчаяния, мимо которой император был вынужден проезжать, чтобы добраться до Кремля.

Апартаменты в Кремле, которые он занял, были просторными и хорошо освещенными, но в них почти отсутствовала мебель; походная железная кровать Наполеона тут же была поставлена в его спальной комнате, точно так же, как и во всех замках, завоеванных им в победных военных кампаниях. Окна его комнаты выходили на Москву-реку, и из них можно было ясно видеть продолжавшиеся в различных районах города пожары, которые разгорались вновь в одной части города, как только были потушены в другой.

Однажды вечером его величество сказал мне, тяжело вздохнув: «Эти мерзавцы не оставят камня на камне». Я не думаю, что еще в какой-либо стране было столько глупцов, как в Москве. Император был очень раздражен их присутствием в городе и как-то в сердцах воскликнул: «Бог ты мой! Неужели они повсюду будут следовать за нами?»

Последние дни в Кремле

Когда мы вновь обосновались в Кремле и возобновили наш обычный образ жизни, то несколько дней провели в состоянии идеального спокойствия.

Император казался менее печальным, и, соответственно, те, кто окружал его, несколько приободрились. Казалось, что мы вернулись с военной кампании и вновь принялись за обычные занятия городской жизни; но если иногда император и позволял себе оказаться в плену подобной иллюзии, то она очень скоро рассеивалась при виде Москвы из окон его апартаментов. Когда он направлял свой взгляд в окно, было видно, что его угнетают самые печальные предчувствия, хотя он более не проявлял такого сильного раздражения, как во время своего первоначального пребывания в Кремле, когда вокруг него полыхало пламя пожаров, вынудивших его покинуть Кремлевский дворец. Он пребывал в состоянии гнетущего спокойствия измученного заботами человека, который не может представить себе, каким образом пойдут его дела.

Дни в Кремле тянулись очень долго, пока император ждал ответа Александра, который так никогда и не был получен. В этот период я заметил, что император постоянно держал на своем столе книгу Вольтера «История Карла XII».

Император был жертвой своего административного гения даже среди руин этого великого города: для того, чтобы отвлечь свой ум от тревожного состояния, он занялся организацией городского муниципалитета и уладил все вопросы, связанные с обеспечением Москвы продовольствием на зимний период.

Опять в Смоленске

28 октября император вновь направил армию в сторону Смоленска.

Армия прошла недалеко от места Бородинской битвы. На этой пространной равнине было оставлено около тридцати тысяч трупов; при нашем приближении стаи воронов, которых привлек избыточный урожай, со зловещим карканьем отлетали прочь. Эти полуизъеденные трупы множества храбрых мужчин представляли собой ужасное зрелище. От них исходил тошнотворный запах, который не мог нейтрализовать даже сильнейший холод. Император поспешил пройти мимо и ночь провел в здании замка Упинского, который превратился почти в развалины; на следующий день он посетил нескольких раненых, которые оставались в монастыре. Эти бедняги при виде императора, казалось, восстанавливали свои силы, забывая о страданиях, которые должны были быть очень сильными, так как раны всегда становятся более болезненными с наступлением холодной погоды. От всех этих страданий их побледневшие лица приобретали восковой вид. Эти бедные солдаты с радостью вновь видели своих товарищей, с волнением расспрашивая их о событиях после Бородинской битвы.

Наполеон распорядился, чтобы каждая карета из его свиты взяла с собой одного из этих несчастных; и это было сделано, все подчинились приказу с готовностью, которая чрезвычайно обрадовала императора; и бедняги, раненые парни, выражали самую горячую благодарность, заявляя, что им намного удобнее на мягких диванных подушках в каретах, чем на жестких досках амбулаторной повозки. Мы нисколько не сомневались в правдивости их слов.

Время от времени ужасные взрывы заставляли нас оборачиваться. Это взрывались зарядные ящики, которые становились для нас все более обременительными, и приходилось с ними расставаться. Но с каждым новым взрывом в наших умах зарождались все более печальные мысли — великая армия, должно быть, приближается к собственному краху, если оставшееся материально-техническое обеспечение превышает наши потребности, а число людей, все еще находившихся в строю, недостаточно для того, чтобы его использовать.

30 октября императорская штаб-квартира разместилась в бедной лачуге без дверей и окон. Мы с большим трудом прикрыли угол, достаточный для того, чтобы император смог там уснуть. Холод все усиливался, и ночи стали морозными.

Мы поспешили поставить походную железную кровать императора в углу лачуги, а место для кабинета, по возможности, устроили таким образом, чтобы он мог там работать с секретарем и писать приказы командующим корпусами, оставшимися на дороге и в близлежащих городах.

8 ноября снег шел не переставая, небо затянуло тучами, холод усиливался под воздействием господствовавшего резкого ветра, дороги покрылись ледяной коркой.

Наполеон с большим трудом шагал по обледеневшей дороге среди своего обслуживающего персонала, в сопровождении офицеров штаба, находившихся в его распоряжении. Наконец перед нами предстал Смоленск. Император казался уставшим меньше всех, и, хотя он заметно побледнел, его лицо выражало спокойствие, и ничто в его внешности не выдавало душевных переживаний.

Наконец, 9 ноября мы добрались до Смоленска, и император выбрал для своей резиденции прекрасное здание на Новой площади. Хотя этот достаточно крупный город, имевший важное стратегическое значение, пострадал еще тогда, когда мы в первый раз проходили через него, наступая на Москву, в нем еще оставались некоторые запасы, и мы нашли самые разнообразные продукты для императорского обслуживающего персонала и для офицеров; но император не оценил это изобилие для привилегированных, когда узнал, что армия испытывает недостаток провизии для солдат и фуража для животных. Когда он узнал об этом, его ярость стала бешеной. Никогда раньше я не видел, чтобы император был до такой степени вне себя. Он приказал вызвать комиссара, ответственного за поставку провизии, и так отчитал его, что тот страшно побледнел и не мог ничего сказать в свое оправдание, что привело императора в еще большую ярость, и он разразился ужасными угрозами. Я слышал крики, находясь в соседней комнате, и потом узнал, что квартирмейстер упал в ноги его величества, вымаливая прошение. Император, когда его ярость выдохлась сама по себе, простил его.

14 ноября мы возобновили путь по тому же самому маршруту, по которому следовали несколько месяцев назад при совершенно других обстоятельствах. Термометр показывал двадцать градусов ниже нуля, и мы были еще очень далеко от Франции.

Маршал Ней воссоединяется с Наполеоном

С каждым часом наше беспокойство возрастало. Наполеон без конца запрашивал, не появился ли Ней, обвиняя самого себя в том, что подставил врагу этого храброго генерала, спрашивая о нем так, словно потерял близкого друга. Вся армия разделяла волнение Наполеона и проявляла такое же беспокойство, словно в опасности оказался только один этот храбрый солдат.

20 ноября император сел обедать в компании генерала Мутона и маршала Бертье, когда к ним в палатку вбежал полковник Гурго (позднее генерал) с известием о том, что маршал Ней и его войска находятся всего лишь на расстоянии нескольких лье.

Его величество повторил несколько раз: «Я готов отдать все серебро в сейфах Тюильри, лишь бы Ней был рядом со мной».

Вице-королю Евгению была предоставлена честь встретить маршала с корпусом в четыре тысячи солдат. Опасность была большая, выстрел пушки вице-короля Евгения послужил сигналом, понятым маршалом. Со стороны маршала последовал огонь стрелкового взвода. Два корпуса встретились, и, даже до того, как они объединились, маршал Ней и вице-король Евгений уже были друг у друга в объятиях. Говорят, что последний плакал от радости. Даже самые отвратительные ситуации становятся менее мрачными благодаря подобным сценам. До самой Березины наше отступление представляло собой сплошную цепь небольших стычек с неприятелем и громадных страданий.

Одну ночь император провел в деревне Ганивки, в деревянной хижине из двух комнат. Вторую, заднюю, комнату он выбрал для себя, а в первой весь штаб спал как попало. Я оказался в более удачном положении, так как спал в комнате его величества, но несколько раз в течение ночи мне нужно было проходить через первую комнату, и тогда я был вынужден шагать через спящих, измотанных усталостью людей. Хотя я и старался не потревожить их, но они спали так близко друг от друга, что мне приходилось наступать им на ноги или руки.

Во время отступления из Москвы император шествовал пешком, завернувшись в длинную накидку без рукавов и надев на голову русскую шапку, концы которой он подвязывал под подбородком. Часто я шагал рядом с храбрым маршалом Лефевром, который, судя по всему, относился ко мне очень хорошо. Говоря об императоре, он сказал мне: «Он окружен группой людей, которые не говорят правды; он не вполне отличает хороших слуг от плохих. Как он справится со всей этой ситуацией, бедный император, которого я так преданно люблю? Я всегда опасаюсь за его жизнь. Если бы нужно было спасти его, отдав за это только мою кровь, то я каплю за каплей отдал бы ее всю; но это мало бы что изменило, и, возможно, я еще пригожусь ему».

Переправа через Березину

День, предшествовавший переправе через Березину, был отмечен мрачной торжественностью. Император, судя по всему, принял решение с хладнокровием человека, который готов совершить акт отчаяния; тем не менее, он все же созвал совещание, на котором было решено, что армия должна отделаться от всякого бесполезного груза, который может затруднить ее движение. Никогда ранее на совещаниях у Наполеона не высказывалось столь единодушно общее мнение, никогда раньше обдумывание возникшей проблемы не было столь хладнокровным и серьезным. Это было хладнокровие людей, которые решили сделать еще одно, последнее, усилие, полагаясь на волю Бога и на собственное мужество.

Император приказал собрать воинские эмблемы всех без исключения корпусов и сжечь их, поскольку он считал, что отступающая армия в них не нуждается. Это было печальное зрелище, когда из рядов выстроившихся войск один за другим вперед выступали солдаты и бросали в огонь зажженного костра то, что они ценили превыше собственной жизни. И я никогда раньше не был свидетелем более подавленного настроения и столь остро ощущаемого стыда. Император сам обозначил эти воинские эмблемы талисманами французской армии, и его нынешнее решение слишком явно свидетельствовало о том, что он потерял веру в эти талисманы. И хотя солдаты понимали, что положение дел действительно отчаянное, если принято подобное решение, все же, по крайней мере, некоторым утешением служил тот факт, что русским достанется всего лишь пепел от воинских эмблем французской армии.

Приближаясь к Борисову, мы остановились, заслышав громкие крики. Про себя мы подумали, что оказались отрезанными русской армией от переправ через реку Березина. Я увидел, как страшно побледнел император: это было подобно удару молнии.

Срочно в разведку было выслано несколько уланов. Вскоре мы увидели, как они возвращаются, размахивая флагами. Его величество понял смысл этого сигнала. Еще до того, как кирасиры успокоили нас, император воскликнул: «Готов поспорить, что это Виктор», — ибо он ясно представлял себе возможные позиции, которые занимали корпуса его армии. И действительно, это был маршал Виктор, который с самым живым нетерпением поджидал нас. Судя по всему, армия этого маршала имела весьма смутную информацию о наших злоключениях и готовилась с радостью и энтузиазмом встретить императора. Солдаты маршала, пока еще полные сил и бодрости, едва могли поверить собственным глазам при виде нашего жалкого состояния; но их возгласы «Да здравствует император», тем не менее, отличались искренним энтузиазмом.

Но настроение солдат маршала Виктора резко изменилось, когда перед ними предстали солдаты, прикрывавшие тылы отступавшей французской армии. В местах встреч возникало всеобщее замешательство, когда тот или иной солдат маршала Виктора, узнав в числе вновь прибывших старого друга, покидал строй и бросался к нему с едой и одеждой, почти со страхом наблюдая за той жадностью, с которой поглощалась еда, в то время как многие другие солдаты молча обнимали друг друга, не скрывая слез.

Император шествовал между армиями маршала Виктора и маршала Удино. Эти двигающиеся массы людей представляли собой гнетущее зрелище, иногда они останавливались — сначала те, кто шел впереди, потом те, кто шел следующими, а затем уже те, которые шли последними. И когда маршал Удино, который шел впереди всех, возглавляя колонну, по неизвестным причинам останавливал марш своих солдат, то всю армию охватывало всеобщее чувство тревоги и тут же повсюду распространялись зловещие слухи; и поскольку люди, повидавшие в жизни многое, склонны верить чему угодно, то ложные слухи с готовностью принимались за чистую правду, и тревожное состояние не уменьшалось до тех пор, пока авангард армии не приходил вновь в движение, и, соответственно, спокойствие и уверенность солдат несколько восстанавливались.

25 ноября к пяти часам вечера на реке Березина должны были быть возведены временные мосты, построенные из балок, взятых из разрушенных хижин местных польских жителей. В армии стало известно, что мосты будут окончательно возведены только в течение ночи. Император сильно расстроился, когда узнал, что армия, таким образом, была обманута. Он понимал, с какой быстротой среди солдат распространяется уныние, когда рушатся надежды. Он прилагал все усилия, чтобы тыл армии информировался о каждом случившемся инциденте, с тем чтобы солдаты никогда не оказывались во власти горьких заблуждений.

Он ждал рассвета в бедной хижине и утром спросил маршала Бертье: «Итак, Бертье, как мы сможем выбраться из этого положения?» Он сидел в своей комнате, и по его сильно, как никогда, побледневшим щекам текли крупные слезы. Маршал Бертье сидел рядом с ним.

Они обменялись несколькими фразами, и император, казалось, был полностью охвачен горем. Наконец маршал Мюрат, шурин императора, открыл ему свою душу, умоляя его, во имя армии, подумать о собственной безопасности, настолько неизбежной стала казаться угроза его жизни. Несколько храбрых польских уланов предложили себя в качестве эскорта императора; он смог бы переправиться через Березину выше по течению и добраться до Вильно через пять дней. Император молча покачал головой в знак отказа, который был понят маршалом Мюратом, и это больше не обсуждалось.

29 ноября император покинул берега реки Березина, и ночь мы провели в местечке Камень, в котором его величество занял нищенскую деревянную хижину. Ледяной ветер проникал внутрь через разбитые окна, и, насколько могли, мы заткнули зияющие дыры охапками сена.

Император покидает армию

3 декабря мы прибыли в Молодечно.

Весь день император пребывал в задумчивости и в беспокойном состоянии. Он часто вел конфиденциальные беседы с главным конюшим г-ном де Коленкуром. За два лье от Сморгони он вызвал меня и сказал, чтобы я направился в авангард армии и от его имени приказал запрячь шесть самых лучших лошадей в мою карету, которая была самой легкой из всех, и держать упряжку в состоянии готовности. Я добрался до Сморгони раньше императора, который прибыл туда только на следующую ночь. Холод был нестерпимым; император остановился в бедном доме на площади, который он сделал своей штаб-квартирой. Он немного поел, собственной рукой написал текст двадцать девятого бюллетеня армии и вызвал всех маршалов.

Император давно не был таким любезным и общительным: чувствовалось, что он стремится подготовить своих самых преданных друзей к некоторой чрезвычайной новости. Какое-то время он говорил о ничего не значащих вещах, затем коснулся темы великих подвигов, совершенных во время русской кампании, упомянул с удовольствием об удачном отходе маршала Нея.

Маршал Даву казался чем-то отвлеченным, и император обратился к нему: «Маршал, по крайней мере скажи что-нибудь». В последнее время между маршалом Даву и императором возникли натянутые отношения, и его величество упрекнул маршала за редкие визиты к нему. Но всеми этими разговорами император не смог рассеять мрак, сгустившийся во взорах присутствовавших, ибо план императора не держался в такой тайне, на которую он надеялся.

После ужина император приказал вице-королю Евгению зачитать двадцать девятый бюллетень и откровенно высказался о своем плане, заявив, что его отъезд необходим для того, чтобы обеспечить помощь армии. Он отдал приказ каждому маршалу. У них у всех был печальный и расстроенный вид. В десять часов вечера император, заявив, что настало время для отдыха, обнял поочередно всех маршалов и удалился. Он ощущал необходимость остаться одному, поскольку на него произвела тяжелое впечатление атмосфера скованности во время беседы с маршалами.

Через полчаса император вызвал меня в свою комнату и сказал: «Констан, я собираюсь уезжать. Я думал, что смогу забрать тебя со мной, но учел тот факт, что несколько карет привлекут излишнее внимание. Необходимо, чтобы меня ничто не задерживало, и я распорядился, чтобы ты отправился в путь, как только вернутся мои лошади, и ты, соответственно, последуешь за мной, отстав на небольшое расстояние».

Моя старая болезнь доставляла сильные мучения, поэтому император никак не хотел разрешить мне ехать с ним в багажном отделении кареты, как я сам просил его об этом, чтобы, как обычно, обслуживать его в качестве камердинера. Он уехал с генералом де Коленкуром и Рустамом, а я остался со своими переживаниями. Император уехал ночью.

С рассветом вся армия узнала об этой новости, и впечатление, которое она произвела, не поддается описанию. Уныние и разочарование достигли крайнего предела, многие солдаты проклинали императора и ругали его за то, что он бросил их. Негодование было всеобщим. Маршал Бертье чувствовал себя страшно неловко и у каждого старался узнать что-нибудь, хотя, естественно, именно он должен был быть тем человеком, который первым получает любую информацию.

Двадцать девятый бюллетень

Двадцать девятый бюллетень великой армии не был опубликован в Париже вплоть до 16 декабря; и император прибыл в столицу спустя несколько часов, словно стремился аннулировать своим присутствием неблагоприятные последствия, которые мог бы вызвать этот документ. 18 декабря, в половине двенадцатого вечера, его величество появился во дворце Тюильри. Впервые со времен вхождения императора в состав руководства Консулата Париж стал свидетелем его возвращения с военной кампании без объявления о новом мирном соглашении, завоеванном славой нашего оружия.

В этих обстоятельствах многочисленные люди, которые из-за привязанности к императрице Жозефине всегда видели в ней — или воображали, что видят, — некий талисман, предопределявший успех императора, не упустили случая заметить, что кампания в России была первой, предпринятой с тех пор, как состоялся брак императора с Марией Луизой. Не поддаваясь суеверию, нельзя не отрицать тот факт, что, хотя император всегда оставался великим человеком, даже когда фортуна отворачивалась от него, существовала заметная разница между правлением двух императриц. Одна была свидетельницей только побед, за которыми следовал мир. А другая была свидетельницей только войн, не лишенных славы, но не имевших результатов, пока отречением в Фонтенбло не наступило завершение всего.

Оцифровка и вычитка -  Константин Дегтярев, 2003

Публикуется по изданию: Наполеон. Годы величия
 (Воспоминания секретаря Меневаля и камердинера Констана).
М.: Захаров, 2002

©
Л.Н. Зайцев, переводчик, 2000
©
И.В. Захаров, издатель, 2001

Hosted by uCoz