|
Грязев Николай Поход Суворова в 1799 г.
III. Выступление из Швейцарии Стр. 206 «Прежде, нежели объясню происходившее в совете, я* поставлю на вид главные причины к составлению оного, как обстоятельства весьма необыкновенного в чертах военной жизни нашего великого полководца. Известно, что верхняя часть Швейцарии занята была нашими войсками, составлявшими отдельный 30000 корпус, под особым начальством генерала от инфантерии А.М. Римс-кого-Корсакова, коих центр находился около Цюриха, а линия, по отбытии принца Карла Австрийского со своими войсками из Швейцарии к нижнему Рейну, растянута была на значительное пространство. Корсаков имел у себя в виду сильного неприятеля: французский генерал Массена с 45000 корпусом занимал центр своей позиции на горе Альбис, правое его крыло простиралось до южных пределов Швейцарии, а левое защищалось рекою Ааром. В помощь Корсакову находился и австрийский 20000 корпус, под начальством генерала Готце, занимавшего правый берег р. Линты. Цель нашего вступления в сию часть Швейцарии состояла в том, чтобы, очистя оную от неприятелей, ее занимающих, следовать на Швиц и, зайдя в тыл Массене, поставить его между двух огней и обще с Корсаковым нанести ему решительный удар. Но Провидению не угодно было совершить сего предположения, ибо Массена знал, что российский корпус под предводительством Суворова из Италии выступил и следует в Швейцарию для соединения с Корсаковым. Массена решился предварить наше соединение: французский генерал Сульт потеснил австрийского генерала Готце, а сам Массена атаковал Корсакова в его позиции при Цюрихе. Судьбам Всевышним угодно было наклонить успех оружия на сторону нашего неприятеля, и доселе непобедимые учинились жертвою слабости своего начальника и, к стыду имени русского, принуждены были бежать, чтобы спастись от конечного поражения. Весть о сем несчастном происшествии встречает нас при вступлении нашем в Мутенталь. Суворов и верит, и сомневается; впрочем, как обстоятельство, подлежащее исследованию, рассматривается со всех сторон, и оказывается возможным; почему предположено было послать одного из здешних жителей для подробного осведомления об * Т.е. Грязев. Стр. 207 истине сего происшествия; ему заплатили деньги; но швейцарец не возвратился; приискали другого, заплатили больше, и сей доставил удовлетворительное известие, подтвердившее истину сего несчастного события, а вслед за сим и австрийский генерал Линкен доставил фельдмаршалу подробное о сем донесение, — и вот предлог военного совета, составленного Суворовым в Мутентале. Теперь посмотрим, что происходит в нем. Разумеется, что первое предложение состояло в том, что должно предпринять в таком критическом положении. Иные предлагали, что по содержанию обстоятельств мы не имеем уже надобности входить далее внутрь Швейцарии, поелику ни расстроенному корпусу Корсакова помочь, ни по собственному своему расстройству противостать неприятелю и, столь сильному, не можем; что путь, по коему мы шли, для нас известнее и безопаснее, нежели тот, который можем мы иметь в будущем, и потому для сбережения своих воинов удобнее нам возвратиться по оному, нежели подвергать себя видимым опасностям. Другие опровергали сей план и чувствовали еще в себе столько мужества, чтобы напасть на торжествующего неприятеля и вырвать из рук его победу, полученную им по одним прихотям случая, не благоприятствовавшего столь неосторожному и слабому начальнику, каким показал себя Корсаков, и загладить тем стыд, понесенный российскою армиею; что победы наши, приобретенные нами в Италии и при вступлении в Швейцарию, и имя великого полководца, имея большое влияние на неприятеля, дают нам неоспоримое право решиться на сей отважный подвиг, могущий увековечить нашу славу и поддержать пред целым светом достоинство российского оружия. Наконец последние, хотя и не совсем опровергали сие мнение, во всех отношениях достойное характера русских, но что само благоразумие предлагает нам, по крайнему расстройству наших сил и малочисленности, уклониться от видимых опасностей, могущих потрясти приобретенную нами славу, и, не возвращаясь назад, как предлагали первые, но оставляя сильного неприятеля в стороне, проложить себе оружием новый путь сквозь окружающих нас неприятелей, чрез что мы не только не потеряем ничего, но, и сберегая себя, покажем политическому свету, что умеем опровергать ковы наших неблагонамеренных союзников, которые за все наши жертвы заплатили нам столь низкою неблагодарностью. Я умалчиваю о членах-статистах: они безмолвствовали, иногда дакали или соглашались со всеми. Великое сродно великому, и вот черта духа, поседевшего во бранях: он утвердился на последнем мнении, в согласность сего и положено: первому корпусу Дерфельдена идти вперед, не касаясь глубины Швейцарии, на Гларис, а второму корпусу Розенберга Стр. 208 оставаться одним только днем за нами, буде не встретится каких-либо особых обстоятельств, и прикрывать наш путь». Распоряжения Суворова и диспозиция, отданная им на этот случай, настолько замечательны, что мы приведем их целиком в изложении князя Багратиона. «Ту ж минуту Александр Васильевич, подошедши к столу, на котором была разложена карта Швейцарии, начал говорить, указывая по ней: тут, здесь и здесь французы; мы их разобьем — и пойдем сюда. — Пишите! — И Кушников, и все, кто имел с собою карандаш и бумагу, стали записывать слова его: «Ауфенберг, с бригадою австрийцев, идет сегодня по дороге к Гларису. На пути выгоняет врага из ущелья гор, при озере Сен-Рутен; занимает Гларис, если сможет, но дерется храбро, и отступа назад для него нет; бьет врага по-русски! — Князь Петр (Багратион) со своими идет завтра, вовремя; дает пособие Ауфенбергу и заменяет его, и гонит врага на Гларис. — Пункт в Гларисе! — За князем Багратионом идет Вилим Христофорович (Дерфельден) и я с ним. — Корпус Розенберга остается здесь; к нему в помощь полк Ферштера. Неприятель наступит? — Разбить его!., непременно насмерть разбить и гнать до Швица, — не далее!.. Все вьюки, все тягости Розенберг отправит за нами под прикрытием; а за нами и корпус идет, простояв на месте несколько, чтобы идти не мешали. Тяжелораненых везти не на чем: собрать всех; оставить всех здесь с пропитанием; при них нужная прислуга и лекаря. — Оставить при всем этом офицера, знающего по-французски. Он смотрит за ранеными, как отец за детьми. Дать ему денег на первое содержание раненых. — Позовите Фукса, Трефурта (дипломатические чиновники)! Написать Массене о том, что наши тяжко раненные остаются и поручаются, по человечеству, покровительству французского правительства. — Михайло (Милорадович)! Ты впереди, лицом к врагу! — Максим (Максим Васильевич Ребиндер)! Тебе слава!.. Все, все вы русские! — Не давать врагу верха: бить его и гнать по-прежнему! — С Богом! — Идите и делайте все во славу России и ее Самодержца царя Государя!. — Он поклонился нам, и мы вышли». Эта диспозиция удовлетворяет даже самым придирчивым требованиям тактики настоящего времени, спустя столетие, и представляется образцовою. В самом деле, в диспозициях для походного движения прежде всего обозначается обстановка, где неприятель, — и Суворов говорит: «Тут, здесь и здесь французы», т.е. в Гларисе, Швице и Альдорфе. Далее — цель и направление марша; у Суворова: «Мы их разобьем — и пойдем сюда». Затем современная диспозиция требует распределения войск и обозов, указывает время вступления, пункты ночлега, место главного начальника во Стр. 209 время похода, — и все это есть у Суворова, замечательно кратко и ясно. Нет обозначения привалов и распоряжений по обеспечению флангов, но по обстановке в этом не было и надобности. Требуются еще особые распоряжения, если они вызываются обстановкой; в данном случае таким является распоряжение об оставлении на месте тяжко раненных. Наконец, что особенно важно и что редко можно встретить в диспозициях нашего времени, — это указания каждому отдельному начальнику на характер предстоящих ему действий. Наиболее трудная задача выпадала на долю Розенберга, и фельдмаршал его отряду дает наиболее ценные и наиболее подробные приказания-советы («непременно разбить и гнать до Швица, — не далее!» — Милорадович и Ребиндер тоже входили в состав войск Розенберга). При движении из Мутенской долины армия Суворова должна была перевалить через гору Брагель и вступить в долину Клен, где стояла бригада Молитора (5 т.), с которой и пришлось сразиться 19 сентября; 20-го же на подкрепление к Молитору подошла часть дивизии Газана, так что вместе составилось до 8 т. французов. Сначала спустились в долину Ауфенберг и Багратион, а затем Дерфельден, в колонне которого был и Грязев. Вот как он описывает бой в долине Клен. «19 сентября, в 7 ч. утра, тронулись с места и начали подниматься на крутую с уступами гору Брагельсберг, которой возвышения уже за полдень достигли. Здесь встретили нас сильные неприятельские колонны из дивизии Молитора. Место было ровное и прекрасное; медлить было не должно, и мы ударили на них в штыки; две колонны в одно мгновение были опрокинуты с великою для них потерею и обратились в бегство с двумя остальными, как видно, не желавшими подобной участи. Мы преследовали их до озера Рутен, где храбрые французы, будучи стеснены на узком пути, идущем между горою и озером, искали в нем своего спасения и, бросаясь в оное, погибали, а большую часть их сталкивали и прикалывали. Преследование продолжалось еще далее и за озеро до самых сумерек, положивших конец нашему стремлению, с каковым штыки наши упивались неприятельскою кровью. Все пространство нашего пути устлано было убитыми и тяжело раненными. Мы остановились опочить при озере Клонталлер. Спасшиеся от поражения французы скрылись в горы и на другую сторону озера, разделявшего нас с главными их силами. После некоторого отдыха, уже при наступлении совершенной темноты, авангард князя Багратиона потянулся влево от озера, дабы занять высоты. Вскоре после сего великий князь Константин приезжает в наш стан и откомандировывает генерала Миллера с егер- Стр. 210 ским полком влево же от озера, препоручая ему занять высоту, самую ближайшую к неприятелю, дабы стать у него в правый его фланг, где и ожидать утреннего света. Потом подъезжает к нашему полку и спрашивает именно капитана Грязева; я подхожу; он отдает мне приказание: «Возьмите, который хотите, батальон вашего полку; следуйте с ним от озера направо; старайтесь занять там высоту, ближайшую к левому неприятельскому флангу; уверен, что вы все исполните, чего будут требовать утренние обстоятельства. Вот вам и колонновожатый». Должно согласиться, что такое личное и важное поручение для капитана, тогда как у нас находилось много и штаб-офицеров, весьма было лестно; ибо оно означало полную доверенность, быв особенно замечен по неоднократным моим действиям, доставившим мне сие предпочтение пред прочими. Не должно было тратить времени; я взял второй батальон нашего полка, в котором находилась и моя рота, и в сопровождении австрийского колонновожатого пошел по берегу озера вправо, не зная ни местного положения, ни позиции неприятеля, но по одному стремлению ко всему великому, дабы в полной мере оправдать снисканную мною доверенность. Ночная темнота сокрывала наше следование, и она же препятствовала нам располагать местным положением. Небольшая река, выходящая из озера, не остановила нас; мы переходим ее вброд и продолжаем свой путь по тому же берегу озера. Но каменная гора, подобная стене, прилегающая к самому озеру влево, положила границы нашему стремлению и лишила меня всякой надежды исполнить поручение и достигнуть моей цели; ибо озеро подливалось под самую гору и, по неоднократном испытании, оказалось очень глубоко; с матерой же земли мы с колонновожатым не нашли ни одного по отлогости своей удобного места взойти на высоту, чему ночная темнота весьма много препятствовала, и таким образом все наши старания остались без успеха. Мой вожатый отказывается далее следовать и предлагает мне по тому же пути возвратиться в стан; я не решаюсь; досадую на природу; честолюбие мое страдает; но, имея свидетеля в чиновнике, коему поручено сопровождать меня, я покоряюсь необходимости, иду назад и присоединяюсь к полку, а чиновник отправляется к великому князю с донесением о последствиях нашей операции; равным образом и я, обязываясь отнестись о том же корпусному начальнику, иду к Дерфельдену и нахожу его сидящим у огня за кофеем; я пересказываю ему со всею подробностию мою откоман-дировку, весь мой ход и по встретившимся неудобствам мое возвращение. С немецким флегматизмом выслушал он рассказ мой и с тем же хладнокровием, не отнимая чашки с кофеем от губ своих, сказал: «Не я посылал вас, мне и дела нет». Этот ответ удивил Стр. 211 меня; он, по моему мнению, был не генеральский. Я, взглянув на него так, как он заслуживал, ушел от него и остался при своей роте, будучи спокоен в душе, что исполнил все то, чего требовали от меня честь и порядок службы. Но генерал Миллер со своим егерским полком был счастливее меня и имел желаемый успех; ибо отлогое местоположение и удаление озера от горы, при всей темноте ночи, позволило ему занять предполагаемую высоту, где он и ожидал сигнала для нападения. В сей день неприятельский урон был весьма велик, особенно пострадал он в преследовании и при озере Рутен; вся его потеря состояла более в убитых, тяжело раненных и потонувших; в плен взято: полковник один, несколько офицеров и до 200 рядовых. Наша потеря весьма маловажна: смертельно ранен адъютант великого князя, полковник Ланг, который вскоре и умер. 20 сентября. Едва утренняя заря начинала разливаться на востоке, как передовые посты, разделяемые друг от друга одною темнотою ночи, открыли действие обоюдною перестрелкою. Встрепенулись сердца русских воинов, видя столь близкую добычу своему мужеству, и потекли вослед своих неустрашимых предводителей. Ни линией, ни колоннами действовать на неприятеля было невозможно, ибо позиция его была почти неприступна. С правой стороны, как я пред сим уже сказал, находилась перпендикулярная гладкая гора, составляющая границы глубокого озера Клонталер, как зеркало перед нами стоявшего; с левой стороны также гора, но с отлогостями, между которою и озером пролегала одна столь узкая дорожка, что едва трем человекам рядом идти по ней можно. И это был единственный путь, ведущий к неприятелю, расположенному по ту сторону озера, за небольшою равниною на высотах, параллельных озеру. Я повторяю: вот был единственный путь, ведущий нас ко славе или неминуемой смерти. Сама природа положила здесь границы всякому мужеству; ибо сильный неприятельский ружейный и батарейный огонь, устремленный на один пункт, где с упомянутой узкой дорожки на равнину выходить должно было, опровергал почти всю надежду овладеть высотами, неприятелем занимаемыми, или дать ему почувствовать наши силы, так как артиллерии с нами не было, кроме пьемонтских горных орудий, которые, по соразмерности расстояния и своего малого калибра, были бы здесь недействительны. Что же оставалось делать, как ни призвав в помощь Сильного и свою решимость, с мужеством, или лучше сказать с отчаянием, пробиваться прямо по дороге на равнину. Авангард князя Багратиона, к рассвету опять соединившийся с нами, устремился первый; храбрые полковники Тиллер и Брауэрт и многие другие достойные вечной памяти герои пали жертвою своей Стр. 212 неустрашимости, открывая путь на равнину. Вскоре вся узкая дорожка и в особенности ее конечность, выводящая на открытое место, так завалена была трупами убитых наших воинов, что сделалась непроходимою; хотя и с сокрушением сердца, но мы должны были стаскивать их далее в озеро и, чрез то очищая себе путь, по кучам мертвых тел своих собратий проходить на равнину. Здесь, собираясь и устраиваясь под градом неприятельских пуль, мы с авангардом немедленно выстроили линию и прямо с места с кликом «ура!» ударили в штыки на неприятеля, расположенного против нас параллельно на высоте, и в одно же время егерский полк генерала Миллера устремился в его правый фланг; сим решительным и отважным действием поколебали мы его позиции, выбили его из первого места и овладели возвышением. Здесь вторая неприятельская линия встретила нас самым упорнейшим образом, между тем как первая его отступившая линия занимала сзади подобную высоту; мы все это видели и чувствовали, что здесь-то нужно было призвать все наше мужество, дабы опрокинуть вторую перед нами стоявшую линию, и стремительно бросились на нее в штыки; она не устояла, отступила назад и соединилась со своею первой линиею. Между тем как мы производили преследование, неприятель, оставляя свою позицию, свернулся в несколько колонн и потянулся вниз по горе на противоположную обширную долину, по коей, в разных направлениях извиваясь, река Линт проходила между двумя селениями, Нетсталем и Нефельсом. Долина сия, на которой соединился весь наш корпус, учинилась свидетельницею нового поражения, и нечестивая кровь французов лилась по ней ручьями. Здесь мщение за смерть наших собратий и решительная предприимчивость вознесли нас выше самих себя. Я подбегаю скоро к князю Багратиону, распоряжающему впереди нашим действием, и отрывистым голосом спрашиваю его: прикажет ли он ударить мне с охотниками на одну колонну, влево отступающую? — «С Богом, храбрый товарищ (говорит он мне), поражай нечестивых!» — С сим словом его, воспламенившим более мое честолюбие, оборачиваюсь я назад и восклицаю: «Товарищи! Кто хочет заслужить достойный лавр героя или со славою умереть, тот следуй за мною!» — Бестрепетные, как быстрые вихри, налетели, и мы, как исступленные, с губительными штыками в одно мгновение вторглись в колонну, разрушая без пощады все человеческое; ужасный вопль и стон поражаемых не могли привести нас в содрогание, и кровь подобных нам людей, попираемая нашими ногами, не возвращала нас к чувствам, и мы истребили почти всю сию колонну. Достойный мой сотрудник, капитан Панов, пал при сем случае, сраженный роковою пулею злодея, и множество Стр. 213 других, разделявших со мною сей достопамятный подвиг. Я, по благости Божией, уцелел. Между тем преследуемый и теснимый со всех сторон неприятель разделился на две части, из коих одна, переправясь на другую сторону реки Линт по мосту, зажгла его во всех местах и, защищая переход орудиями, тем спасла себя от нашего преследования; другая его часть протянулась к д. Нефельс и заняла оную. Здесь, на долине, остановились мы несколько, дабы устроиться в порядок битвы; почему, вытянув две линии, повели немедленно атаку на неприятеля, находившегося в д. Нефельс. Тут встретили мы сильное сопротивление; ибо французы заняли всю окружность населения в поперечнике равнины, начиная с одной стороны от реки до примыкающей к ней с другой стороны горы, которое расстояние, как и во всех селениях в Швейцарии, было обнесено каменною стеною, около полутора аршина высоты. Сия стена служила им вместо шанцов, и они удерживали свое место до тех пор, как передняя линия, подойдя на соразмерную дистанцию, бросилась в штыки и выбила их из сего укрепления. Они отступили к самому селению Нефельс и, заняв оное, упорно держались; но сие первое их сопротивление было непродолжительно: они оставили деревню и заняли свою позицию на другой стороне оной, будучи там защищаемы такою же каменною стеною, какую они перед сим по сю сторону деревни оставили. Линиям нашим приказано отступить на прежнее свое место, а я с охотниками до 200 человек остался в самом селении для удержания неприятеля в занятой им позиции, ведя с ним перестрелку. Критическое положение места не позволило мне долго здесь держаться; ибо, как я выше сказал, что одна часть неприятельского корпуса, перешед за реку Линт, сожгла на оной мост и потянулась к селению Нетсталь, отделенному от деревни Нефельс тою же рекою, где чрез оную находился другой мост; следовательно, обе неприятельские части посредством сего моста имели между собою соединение, которого мы прервать не успели. Неприятель, желая подкрепить свою отступающую на сей стороне часть, шел к мосту колоннами; мне дали о том знать, и я, не подвергая себя опасности, дабы не быть отрезанным, принужден был оставить дер. Нефельс и присоединиться к своим линиям, стоявшим на равнине. Неприятель опять занял свою прежнюю позицию по сю сторону Нефельса. Мы повели на него вторично атаку линиями и принудили его опять отступить за селение. Таким образом, мы постепенно уступали и опять занимали означенное селение, что ежели ослабевал неприятельский правый фланг на сей стороне, то подкреплял его левый, переходивший с той стороны реки по мосту, находившемуся в Нефельсе; а ежели мы принуждали опять левый их Стр. 214 фланг отступать далее, то наступал их правый. Такое обоюдное действие продолжалось до самых сумерек, без всякого с обеих сторон успеха и потери, пока, наконец, мы избрали своим пунктом равнину и удержали ее за собою следующим образом. Граф Николай Михайлович Каменский, герой, на поприще военном едва расцветающий, был первый подавший сию благоразумную мысль; он с двумя батальонами своего полка и я с небольшим числом своих гренадер, простирающимся до 200 человек, собранных мною в разных местах, присоединясь к нему, остановились впереди отступивших своих линий и решились, в случае наступления неприятеля, удерживать сие место до последней крайности и тем спасти свою армию. Ночь была темная. Мы снабдили себя большим запасом боевых патронов, так что не только сумы, но и все карманы были полны ими, и мы оба, ходя по шеренгам, ободряли своих подчиненных к исполнению столь достохвального подвига, будучи почти уверены, что неприятель не оставит нас без нападения, и убеждали стоять тихо и осторожно, дабы он не мог предузнать нашего намерения, и не делать до тех пор ни одного выстрела, пока им от нас не приказано будет. Ожидание наше исполнилось в полной мере. Ночная темнота препятствовала нам видеть неприятеля и его движение, но мы слышали его постепенно к нам приближающегося и еще имели терпение выжидать его, пока наконец явственно ударяли вслух нам слова: avance! avance!* Тогда медлить было не для чего, ибо полагали уже в самой близкой от себя дистанции, мы приказали открыть самый сильный беглый огонь и везде бросались с подтверждением, чтобы, не оставляя своего места, беспрерывно продолжали огонь. Ужасные его отголоски, раздававшиеся при темноте и тишине ночной и повторявшиеся в окружных горах, еще более увеличивали выстрелов их силу, которая казалась неистощимою, и в короткое время старания наши увенчались желаемым успехом: неприятель отступил и более уже не тревожил нас. Мы, исполнив столь спасительный и достославный подвиг, с живейшею радостию поздравляли друг друга с исполнением нашего предприятия и, отступив назад, благополучно присоединились ко всему своему корпусу, расположенному далее на равнине и в беспечности отдыхавшему вокруг зажженных огней. Авангард наш занял передовые посты, а мы предались сладостному сну, ибо других средств для подкрепления сил своих не имели. Ах, дорог для нас сон после тягостных трудов! ...Мы проводим жизнь свою под кровом необозримого неба, на сырой, голой земле, на пронзительном холоду, не имея иногда на себе ни одной сухой нитки; муравьиная кочка служит нам изголовьем, и мы не * вперед! вперед! (фр.). Стр. 215 чувствуем ничего, ни даже мщения сих насекомых за нарушение их спокойствия: вот как сладостен после трудов сон наш! ...Неприятеля полагали здесь в числе 6000, под начальством генерала Молитора. Урон с обеих сторон, по вышеизъясненным действиям, значителен. Нам досталось в добычу одно знамя, две пушки и несколько сот пленных. Вдобавок к этому можно сказать, что в сем убийственном сражении одно только начало текло в надлежащем порядке и по одному чертежу, а потом ни один из наших начальников не приступал к действительному распоряжению, относящемуся к общему плану, но действовали частями только те, которые не берегли жизнь свою, не обольщали себя наградами, приобретаемыми уклончивостью, протекциею и дружественными связями; но побуждаемые одною честию и благородною ревностию к славе российского оружия — стремились на отличные подвиги. Причиною такого бездействия поставляли волю фельдмаршала, которого мысль заключалась в том, чтобы пробиться сквозь сильного неприятеля и с оружием в руках, но без дальнейших последствий, проложить себе путь к Гларису, как кратчайшему пути для выхода из сей бедственной Швейцарии». В то время, когда авангард и главные силы Суворова пробивались к Гларису, арьергард под начальством Розенберга (19 сентября 4 т., а 20-го 7 т.) блистательно отражал атаки французов в Мутен-тале. Массена так был уверен в успехе, что, уезжая в Швиц, обещал в Цюрихе русским пленным привезти к ним Суворова и великого князя Константина Павловича, но обманулся в расчетах. Ро-зенберг о своих успехах донес фельдмаршалу в Гларис рапортом, который тотчас сделался известен всем войскам. Грязев пишет: «19-го числа, на утренней заре, получил он (Розенберг) сведение, что со стороны Швица французский 8000 корпус, под начальством генерала Мортье, к нему приближается и намерен его атаковать. Генерал Розенберг распорядился со свойственным ему благоразумием, чтобы принять неожидаемого неприятеля. В 2 ч. пополудни генерал Мортье напал на передовые наши посты, которые, с намерением отступая, наводили его на линии, расположенные на долине за монастырем; полки первой линии ударили на неприятеля в штыки; но Мортье, получив подкрепление, напал на наши фланги; тогда вторая линия устремилась на помощь и общими силами, по двухчасном упорном сражении, его опрокинули и довершили победу; неприятель побежал, его преследовали два казачьих полка по дороге к Швицу около 5 верст и причинили ему большие потери. 20-го числа, рано поутру, генерал Розенберг получает новое известие, что 10000 неприятельский корпус, под предводительством самого генерала Массены, идет отомстить ему за Стр. 216 вчерашнее поражение передового его корпуса. Генерал Розенберг построил свои войска на Мутентальской долине в две линии, сделал все нужные распоряжения и в боевом порядке, с философическим хладнокровием, отличавшим его во всех сражениях, ожидал своего сопротивника, славнейшего республиканского генерала тогдашнего времени. И действительно: Массена, знавши, что российские войска, под предводительством самого Суворова, находятся в Мутентале в нерешимости, куда обратить им свое направление после несчастного Цюрихского дела, к коему Суворов через Швиц намерен был следовать для соединения с Корсаковым; но Массена, предварительным своим ударом опровергнув счастливо сей план и обольстяся полученным им успехом над генералом слабым, гордым и самолюбивым, решился испытать свои силы с первейшим, непобедимейшим из героев, а если возможно — нанести ему столь же гибельный, конечный удар, как и Корсакову. Но как же обманулся он: Суворов пожинал тогда новые лавры под Глари-сом, а в Мутентале оставил по себе вождя, столь же мудрого, неустрашимого и опытного старца-героя, каков был Розенберг. В сем-то предположении Массена послал 8000 корпус с генералом Мор-тье атаковать российские войска в Мутентале, а сам с 10000 корпусом следовал за ним на подкрепление. Но как покушение первого корпуса имело пагубные для него последствия, и Массена встречает его разбитым, бегущим, — он собирает его остатки, присоединяет к своему корпусу и спешит отмстить честь своей великой нации. В 10 ч. утра является уже он на Мутентальской долине и с торжествующим духом Цюрихского победителя ведет свои войска к атаке. Его встречает один наш мушкетерский полк, который, по распоряжению генерала Розенберга, должен был только отстреливаться и, отступая, наводить французские войска на наши линии, выстроенные в долине, и потом примкнуть к левому флангу. Все это исполнено с быстротою, и Массена увидел против себя две линии, в боевом порядке построенные. Он атаковал их сильным ружейным огнем и из орудий. Розенберг стоял, как неподвижная скала, не сделавши с своей стороны ни одного выстрела; но сия мнимая тишина готовила врагам ужаснейший удар, подобный грому, бываемому в тихий, знойный день. Массена недоумевал и почитал уже русских своею верною добычею, — как неустрашимый Розенберг, подпустя неприятеля на самую близкую дистанцию, мгновенно раскрывает тайну своего маневра и с места бросается на неприятельскую линию в штыки; в то же время вторая его линия делает свой маневр вправо и влево и, вторгаясь в оба фланга неприятеля, поражает его со всех сторон ужаснейшим образом. Массена не верит глазам своим, чтобы из такого спокойного состояния Стр. 217 могла произойти столь быстротекущая машина; но расстройство его армии и беспорядочное отступление оной наконец убедило его в истине сего неимоверного события. Он еще повелевает, устраивает, собирает остальные свои силы, но тщетно: мужественные герои Севера, не давая неприятелю опомниться, поражают его на всех пунктах, и надменный Массена, оставляя поле сражения, спасается бегством; армия его в беспорядке ретируется; торжествующий Розенберг преследует ее почти до самого Швица; еще поражает; берет большими частями в плен; рассыпает остатки ее по горам и по лесам и возвращается на Мутентальскую долину опочить на лаврах своих. Вот главный абрис сих двух блестящих сражений, переданный мне изустно непосредственным участником оных! И сей-то великий старец-герой, сей-то ревнитель славы российского оружия, с опытностью и воинскими талантами, страдал во всю почти кампанию от низкого мщения, зависти и черной клеветы! В оба сии сражения урон неприятеля состоял в 4000 убитыми всякого чина, в том числе генерал Лягурье, и во множестве раненых; в плен взято: генерал Лекурб; полковников 3; штаб- и обер-офицеров 37; нижних чинов — 2780; отбито: знамя 1; единорог 1; пушек с их снарядами 10; да сверх сего в первое сражение одна, которая заклепана и зарыта в землю. Была потеря и с нашей стороны, которая, по малочисленности нашей армии, довольно ощутительна. О, сколько сие известие порадовало нас, сколько оно придало нам новых сил и доверенности к своим непобедимым мудрым вождям, и от чистого сердца благодарили судьбу, что она не наказала нас подобными Корсакову. Сверх сего, рассказывали мне еще прекраснейший анекдот насчет почтенного генерала Розенберга: когда после второго сражения возвратился он на Мутентальскую долину и лег опочить от трудов своих под таким же древним деревом, как и сам, адъютант его подходит к нему и докладывает, что привели пленных французских чиновников и в том числе генерала Лекурба; Розенберг отворачивается от него и с хладнокровием говорит: «Не хочу я твоего Лекурба*, подай мне Массену», — и умолк». После боев 19 и 20 сентября Массена не решился преследовать Розенберга, потянувшегося чрез гору Брагель на соединение с остальными силами русских. Оставив для занятия Мутенской долины 6 батальонов, французский главнокомандующий с прочими * На самом деле в плен был взят не Лекурб, а генерал Лакур, названный в подлинной реляции Розенберга Лакург, а в реляции Суворова превращенный в Лекурб. Известие Грязева об убитом генерале Лягурье возбуждает сомнение, хотя это известие имеется и в подлинных реляциях Розенберга и Суворова. Стр. 218 войсками пошел кружным путем чрез Эйнзидельи на соединение с Молитором. Суворов стоял в Гларисе до 23 сентября, пока не подошел Ро-зенберг. Остатки русской армии, собравшейся в долине Линты, были в ужасном положении: изнуренные беспримерным походом, продолжительным голодом, ежедневными боями, оборванные, босые, почти без артиллерии и патронов. В таком состоянии русским оставалось одно — уйти через снеговой хребет Ринген-копф в долину Рейна к Иланцу. Отсюда Суворов мог идти правым берегом реки на Кур и Фельдкирх, здесь присоединить к себе обозы и полевую артиллерию, посланные кружным путем из Италии, и затем соединиться с корпусом Корсакова. Созванный Суворовым военный совет остановился именно на этом решении. В 1 ч. ночи на 24 сентября русские тихо снялись с позиции и двинулись к Эльму в таком порядке: в авангарде шел Милорадо-вич, за ним вьючный обоз, далее остальные войска Розенберга и Дерфельдена; в арьергарде следовал Багратион. Австрийская бригада Ауфенберга ушла к Иланцу еще 21 сентября. Численность русских уменьшилась до того, что у Багратиона осталось всего 1800 из 3000, бывших при вступлении в Швейцарию. С самого начала «дорога была весьма трудная; чрез небольшую гору из черного аспида, коего слоистые плиты во многих местах образовали широкие ступени, подобно лестнице, ведущей на поверхность горы; чернота, повсюду в окружности зримая, представляла всю природу в печальной одежде и, казалось, потемняла и самый воздух. Такое обыкновенное явление несколько раз останавливало шаги мои, дабы подивиться чудесной игре натуры, столько обильной своими произведениями. Наконец, прибыв к селению Эльм, мы остановились. Наш авангард оставлен был в арьергарде, для прикрытия нашего пути. Неприятель не оставил его без нападения; но как главные герои авангарда за все понесенные ими труды, за славу, ими приобретенную, были вполне ущед-рены отличиями, то и перестали уже заботиться о сохранении своей обязанности, но оставили своих подчиненных на произвол случая, отчего наш авангард, доселе непобедимый, довольно пострадал в ретираде и едва мог присоединиться к главному корпусу, на который неприятель нападать уже не осмеливался и скрылся опять в горы. Хотя к сему авангарду, в достоинстве начальников, были прикомандированы из волонтеров какой-то граф Цукато, полковник и другие какие-то, но, будучи неопытны и не имея того духа, с каковым бы им надлежало повелевать и распоряжать действиями, ослабили только силу сей движущейся машины и привели ее в расстройство. К сожалению моему, я должен был сказать сию горь- Стр. 219 кую истину; ибо последствием сего было то, что обольщенный своею удачею неприятель приблизился до самой Эльмской равнины и, пользуясь темнотою ночи, покусился было напасть на весь наш корпус, но, будучи упорно встречен передовыми постами и охотниками, принужден был оставить свое намерение и более нас не тревожил; со всем тем, мы во всю ночь стояли в готовности, заняв должную позицию и не имея огней, как опасной вещи, могущей подать ключ к его намерению». Если Грязев в приведенном отрывке и бросает тень на начальников, то, может быть, под влиянием вообще тяжелых обстоятельств. По другим источникам, действиями арьергарда руководил сам Багратион и притом весьма искусно, при всякой возможности переходя в наступление и давая отпор наседавшим французам, чем и обеспечил спокойное движение всей армии. 25 сентября переход продолжался: «В 4 ч. пополуночи начали мы подниматься на гору, называемую Бинтнерсберг, каменистую, крутую, высокую и для перехода весьма трудную и опасную, как для нас самих, так в особенности для вьюков наших и лошадей. Пройдя каменистую часть сей горы, мы переступили на покрытую снегом, а далее и выше и на ледяную, которая состояла в одних огромных слитках из нечистого и сорного льда. Взойдя с великою трудностию на сию поверхность, равняющуюся текущим в атмосфере облакам, почувствовали мы совсем другой воздух, стесняющий наше дыхание. С сей ужасной высоты должны были опять слушаться в противоположную сторону горы по крутому и скользкому утесу, где каждый шаг мог быть последним в жизни или угрожал смертию самою мучительнейшею; но как другого пути не было, следовательно, должно было решиться по нем спускаться и отдать себя на волю случая. Лошадей наших, не только со вьюками, но и простых, сводить было невозможно: их становили на самый край сей пропасти и сзади сталкивали в оную. Сие обстоятельство действительно зависело от случая: иные оставались безвредны, но многие ломали себе шеи и ноги и оставались тут без внимания со всем багажом своим. Другие падали еще на пути или истощавшие от бескормицы, или разбившиеся ногами от лишения подков и обломавшие копыта, или обрывались в стремнины без возврата. Но люди были еще в жалостнейшем положении, так что без содрогания сердечного на сию картину ужасов смотреть было невозможно. Вся наша армия и полки перемешались, рассыпались; всякий шел там, где хотел, избирая по своему суждению удобнейшее место, кто куда поспел; как кому его силы позволяли; питательности Для подкрепления их не было ни малейшей; слабейшие силами упадали и платили решительную дань природе; желавшие отдыхать са- Стр. 220 лились на ледяные уступы и засыпали тут вечным сном; идущие останавливаемы были холодным и противным ветром, с дождем и снегом смешанным, который тогда же на них и замерзал; все почти оледенели, едва двигались и боролись со смертию. Не было нигде прибежища к успокоению, не было ни щепки развести огонь для обогрения остывших членов; лафеты горных орудий и дротики казаков, как вещи совсем уже не нужные, послужили только малою пищею огню и помощью для весьма немногих, в числе коих находились наши почтенные начальники и великий князь Константин, который первый подал мысль к обогрению себя лафетами и дротиками. Все тягости, на себе несомые, разбросали или растеряли, даже и самое оружие, как первое охранение воина; всякий мыслил о себе собственно; никто не мог повелевать, и всякое повиновение исчезло; но всякий повиновался обстоятельствам и настоящему своему положению. Путь, которым многие опущались в сию пропасть и сталкивали, как я выше сказал, своих лошадей, столько был смят и обезображен, что он сделался еще опаснее, и при воззрении на него подумать было невозможно, чтобы по нем спущать-ся. Предприимчивые проложили себе другой путь, хотя и по весьма крутому утесу, но покрытому свежим, со льдом смешанным снегом. Я, генерал граф Каменский и его адъютант — составляли товарищество в продолжение нашего хода по сей ужасной горе. Мы, подошед ко вновь открытому пути, изумились, увидевши пропасть, в которую должны были спущаться по крутому и снежному утесу между высунувшихся повсюду острых и огромных каменьев; но чем далее мы размышляли, тем более наши страхи увеличивались; время было дорого, и наконец, призвав спасительную Десницу в помощь, решились спущаться, но не по примеру других, а по-своему: мы уселись рядом на край пропасти, подобрав под себя свои шинели, и покатились подобно детям с масленичной горы; единственное наше спасение состояло в том, чтобы со всем своим стремлением не попасть на камень, который бы мог не только причинить нам вред, но и раздробить на части; однако, благодарение Всевышнему, мы скатились в самую глубину пропасти без всякого повреждения, кроме сильного испуга или чего-то сему подобного: ибо сердце мое замерло, и я не чувствовал более в себе его трепетания. Мы не могли опомниться даже и тогда, когда остановились уже на одном месте; но майор Владыкин, сошедший прежде нас, понял наше окаменение и раскликал нас... Мы пустились продолжать наше странничество. Сим последним нашим действием наши опасности не только не миновались, но нам предстояли еще большие. Из сей пропасти должны мы были опять подниматься на весьма крутой каменный и оледенелый утес противу низвергающегося с Стр. 221 высоты водопада, влекущего за собою камни и черные глыбы земли; некоторые из наших товарищей, в виду нашем, сод слались его жертвою. Здесь глаза мои встречали нашего неутомимого вождя, бессмертного Суворова. Он сидел на казачьей лошади, и я слышал сам, как он усиливался вырваться из рук двух шедших по сторонам его дюжих казаков, которые держали его самого и вели его лошадь; он беспрестанно говорил: «Пустите меня, пустите меня, я сам пойду!» Но усердные его охранители молча продолжали свое дело, а иногда с хладнокровием отвечали: «Сиди!» И великий повиновался! Должно было восходить на крутой и оледенелый утес; всякий спешил, теснился, опереживал один другого и не ведал судьбы своей, где надлежало ему умереть, одним шагом вперед или назади. А как на сей утес должно было входить не иначе, как поодиночке, то взошедший принимал другого, внизу стоящего, и помогал ему подниматься на последний крутой уступ, и таким образом дошла очередь до меня: мне подали руку, и я, взойдя на скалу, несколько приостановился поднимать за мною следующего, в том намерении, чтобы передним дать несколько пройти и избавиться опасной тесноты; потом, сделавши все, чего требовала взаимность, продолжали свой путь по весьма узкой, оледенелой и к стороне пропасти покатой тропинке, где один неверный шаг, сделанный по случаю или неосторожности, мог бы повергнуть невозвратно в неизмеримую пропасть, что с некоторыми и случилось; но одно страдание было все, что могли мы тогда чувствовать, но ни помочь, ни спасти были не в состоянии. Продолжая таким образом путь наш по сей роковой тропинке, мы почувствовали, что стали склоняться ниже к отлогости горы; вместо снега и льда глиняное и вязкое подножие останавливало часто шаги наши от бессилия, где непроницаемая мгла или густой туман и мрачная завеса ночи увеличивали еще более трудности и отнимали последнюю бодрость и надежду, единственную утешительницу смертных, найти в будущем какое-либо прибежище и успокоение; но, спустясь еще ниже, достигли мы в одной глубокой лощине густого леса около полуночи — это я; сколько же оставалось еще позади меня с такими же опасностями и в такое время; оно принудило многих остаться в самом жалостнейшем положении, и тогда-то россияне должны были собраться с последним своим мужеством, дабы преодолеть природу, в которой имели страшного и непримиримого врага. Сей дремучий лес учинялся первым прибежищем, где всякий искал своего успокоения, какого только можно было ожидать от сего дикого вертепа, но, по крайней мере, отогрения застывших своих членов; я не говорю уже — подкрепления сил своих, ибо нечем было, да и на ум не шло. Разводили огни; мгла не допускала Стр. 222 подниматься курению; дым расстилался по земле, и горечь была несносна. С одним себе спутником я пошел далее, в намерении найти что-нибудь лучшее, — попал в ручей по пояс, меня вытащили, я еще шел, но ужасная темнота и незнание пути наконец остановили меня; я завернул в густоту деревьев, весь мокр, весь в грязи, измучен усталостью, растерзан скорбью, бросился я на сырой мох, но ужасный холод, приводивший всю внутренность мою в содрогание, не позволил мне долго оставаться в таком положении; я вскочил, наломали мы ощупью сучьев, высекли огню, кое-как развели и имели много терпения, чтобы довести его до такого положения, которое бы могло наградить все наши заботы. К нам присоединились и другие товарищи; ибо огонь, как магнит, притягивал к себе всех проходящих и требующих подобного успокоения. Мы усилили огонь, при свете коего нашли множество сухих сучьев и столько отогрелись, что могли скинуть с себя все верхнее платье, дабы, развеся оное по сучьям, очистить его от грязи и высушить. В таких упражнениях протекла остальная часть ночи, и благодетельный сон во все время не появлялся ни на минуту; виденная картина ужаса и страдания и участие, самим принимаемое, совсем отогнали его. 26 сентября. Разливающаяся на востоке заря возвестила нам пришествие нового дня и с оным, может быть, и новых опасностей; но надежда собирала нас опять вместе, и мы пустились на продолжение нашего пути. Чрез несколько часов хода по низким местам, облаченным туманом, пришли мы в селение Фрейме, где нашли уже много своих товарищей, и здесь приостановились, дабы дождаться и последних. В полдень потянулись мы опять частями к местечку Иланс, и хотя дорога продолжалась небольшими пригорками, но довольно хорошая, и мы к вечеру заняли местечко Иланс, где нашли для себя добрую пищу, подкрепившую несколько наши истощенные силы и самое воображение с надеждою; ибо мы вышли уже совершенно из Альпийских гор, а потому и избавились подобных опасностей. 27 сентября. В 10 ч. утра тронулись мы из местечка Иланс, шли междугорием и зеленеющимися лугами до берегов реки Рейна и оными вдоль по ее течению; иногда различными своими направлениями отходила она в сторону, скрываясь за пригорками, но опять появлялась и услаждала взор наш своим величественным течением. Как богаты и великолепны берега реки сей, равным образом и довольно населены. За 3 версты до города Хура (Кур) перешли мы через нее по деревянному прочному мосту, где она довольно широка, и, пройдя сей небольшой город в 11 ч. вечера, остановились близ оного на обширной равнине. Стр. 223 28 и 29 сентября. На сем же месте — для ожидания всей нашей расстроенной армии, где наконец и собралися. Сюда же прибыли и спасшиеся от погибели наши лошади с вьюками; в том числе и моя; число их было незначительно. Здесь, при хорошей пище, почувствовали мы наконец, что вышли из сей бедственной Швейцарии, и благодарили за то Бога». Мало того, — по свойству русской природы, солдаты уже шутили над минувшими страданиями и подчас распевали веселые песни. В Куре русские передали в руки австрийцев 1400 пленных французов, выведенных из Швейцарии, а сами 30 сентября продолжали путь и 1 октября прибыли в Фельдкирх, где и расположились лагерем. Так окончился Швейцарский поход. Цель его не была достигнута, не удалось вытеснить французов из Швейцарии, но собственно для русских войск неудачный поход принес больше чести, нежели самая блистательная победа. Горсть русских, заброшенных в самую недоступную часть Альпийских гор, беспрерывно боролась с суровой природой, переносила тяжкие лишения и, несмотря на изнурение, геройски дралась везде, где только встречалась с неприятелем. Грозные Альпы со своими снежными вершинами, отвесными ребрами, мрачными ущельями не испугали наших войск. Смело проходили они с артиллерией и вьюками там, где до них ступала только нога дикой козы или привычного охотника. В одном месте попалась многознаменательная надпись на скале: «Здесь прошел пустынник». Сколько раз приходилось взбираться на снеговые хребты и, дрожа от стужи, перебираться вброд выше колен через быстрые горные потоки. Часто темные облака охватывали колонну густым туманом, обдавали холодной влагой до того, что люди мокли, как от проливного дождя. Окутанные сырой мглой, они все-таки продолжали карабкаться ощупью, не видя ничего вокруг себя. А снизу доносятся глухие раскаты грома, сквозь густой туман сверкает молния; срываемые бурей огромные каменья с грохотом катятся в бездну. Иной раз промокших до костей солдат застигает вьюга, засыпает снегом; мокрая одежда покрывается ледяной корой. А на ночлеге снег или голый камень, — и ни прута, чтобы обогреться, и ни крохи, чтобы поесть. Оставаясь по нескольку дней без продовольствия, солдаты добродушно и по-братски делились со своими начальниками ничтожными крохами, какие находили в ранцах убитых французов. При всем этом ни ропота, ни жалоб, ни уныния. Как и всегда, русский солдат был преисполнен до самозабвения чувством долга. Французы были лучше снаряжены и больше имели опыта в горной войне, зато русские брали отвагою и штыком, которым работали на славу, хотя и на голодный желудок. Стр. 224 Швейцарский поход, по справедливости, есть венец воинской славы и самого Суворова. Недаром Массена говорил, что он отдал бы все свои походы за один Суворовский в Швейцарии. Нужен стальной характер, огромный военный опыт, знание своего солдата, тесная связь с ним, магическое влияние на войска, чтобы не становиться перед внезапно возникавшими, почти непреодолимыми препятствиями. В минуты крайних затруднений Суворов говорил: «Не дам своих костей врагам. Умру здесь, и пусть на могиле моей будет надпись: Суворов — жертва измены, но не трусости»... Грандиозный поход русских поразил воображение современников: он казался им делом каких-то исполинов, а самого Суворова суеверные граубинденцы смешивали с горным духом Рюбецалем. Распространившаяся между горцами легенда гласит, что будто много лет после смерти Суворова не раз видели его на высях С.-Готарда верхом на серой лошади; что в горных теснинах и ущельях верхней Рейсы неоднократно появлялась тень седого старика и огневыми глазами осматривала утесы, обагренные русскою кровью... Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы.
|
