Стр. 221

жались в настоящей тюрьме, где также был заключен один из преступников, следовательно, и должны место сие сравнивать с настоящими европейскими тюрьмами; а чтоб читатель мог сам сделать такое сравнение, то я здесь подробно опишу наше содержание.

Я уже сказал, в каких клетках мы были заключены; внутри они были очень чисты, а также и в коридорах работники наши каждый день мели. Когда же нас водили в замок, то они выметали наши клетки и спальное наше платье выносили на солнце просушивать.

Кормили нас по три раза в день: поутру, в полдень и вечером; пища состояла в крутой из сорочинского пшена каше вместо хлеба, которую давали по порциям, меркою наподобие наших грешневиков; такой порции для нас было слишком достаточно, и мы не могли всю ее съедать, но матросы находили, что она для них мала. Впрочем, это только вначале, пока после трудного нашего путешествия и претерпенного голода мы чувствовали большой позыв на еду, а после и для них порции сей было достаточно.

С кашей давали нам похлебку из морской капусты или из какой-нибудь дикой зелени, как то: из баршовнику, черемши или дегильев, подмешивая в оную для вкуса квашеных бобов, по-японски миссо называемых, к чему иногда прибавляли несколько кусочков китового жиру, а временем, вместо похлебки, давали кусочка по два соленой рыбы с квашеной дикой зеленью, что бывало по большей части по вечерам.

Пили мы теплую воду, и всегда, когда угодно было; если, бывало, ночью спрашивали мы пить, то караульные тотчас без всякого ропоту будили работников и приказывали приносить нам воды. Но уже умываться нам здесь не приносили и гребней не давали; а умывались мы той водой, которую спрашивали для питья; гребенку же стали давать чрез несколько времени после, и она, как кажется, была штатная тюремная, ибо зубцы ее были крайне малы, видно, для того, чтоб мы не могли ими себе вреда сделать.

Но при всем таком дурном содержании и обхождении с нами японцев в некоторых случаях показывали они к нам особенное внимание; например: один раз ночью случилось сильное землетрясение, так что вся тюрьма наша задрожала, и на дворе и на улицах сделался необыкновенный шум,

Стр. 222

тогда наши караульные тотчас вошли к нам с фонарями и сказали, чтоб мы не тревожились, ибо это не что иное, как землетрясение, которое часто здесь случается, но никогда не бывает опасно. Может быть, это сделали караульные сами собой по своему добродушию, ибо хотя большая часть содержавших при нас внутреннюю стражу очень сурово на нас смотрели и грубо обходились, но, к чести сего народа, справедливость заставляет сказать, что некоторые из них отменно были к нам ласковы и старались нас утешать; а особливо один, по имени Гоонзо, был добродушен, он часто приносил нам какие-нибудь гостинцы и подавал так, чтоб товарищи его не могли видеть, а иногда сказывал нам, чтоб мы спросили воды и чашку оставили у себя, потом, дождавшись времени, когда товарищ его уходил, от тотчас выливал воду из чашки, а вместо оной наливал своего чаю и подавал нам. То же самое делали для нас и еще человека два; но самый величайший пример человеколюбия и добродетели нашли мы в одном солдате, который был старший над внутренней стражей в ту ночь, когда мы ушли; он находился при отряде, посланном за нами в погоню, но уже не в звании воина, а простого работника; он был с нами с той минуты, как нас взяли, и до прихода в Матс-май. Небритая борода и волосы на голове, а также бледное лицо показывали грусть его, которой мы были причиной; но при первом свидании с нами он поклонился нам учтиво, не показав ни малейшего виду гнева или ненависти, и во всю дорогу услуживал нам, чем мог, весьма охотно; видно было, что он поступал так не по принуждению, ибо другие не так обходились с нами; поступками своими он трогал нас до слез, имя сего достойного человека — Кана.

Спустя несколько дней от последнего нашего свидания с губернатором повели меня одного в замок, где, в присутствии некоторых чиновников, первый и второй по губернатору начальники меня расспрашивали, приказав прежде, чтоб я, по болезни в ногах, сел на поданный мне стул. До входа моего еще в присутственное место выходил ко мне Теске; разговаривая со мною о господине Муре, сказал он, что Мур жестоко на нас сердит и говорит очень много дурного о наших поступках; но Теске советовал мне не печалиться, ибо японцы не расположены верить всем словам господина Мура; сверх того, сказал он мне, что

Стр. 223

Мур просился в японскую службу; и потому прежде, нежели японские чиновники стали меня спрашивать, я просил их, чтоб они позволили мне открыть им мои мысли и выслушали меня со вниманием, а переводчиков просил переводить мои слова как можно вернее. Они отвечали, что рады будут слушать все, что я желаю им сообщить. Тогда я спросил их: если бы три японские офицера были где-нибудь в плену, и двое из них сделали точно то, что мы, а третий то, что сделал Мур, и подробный отчет об их поступках дошел бы до Японии, то пусть они теперь мне скажут по чистой совести, как бы японцы стали об них судить.

Они засмеялись и на вопрос мой никакого ответа не сделали, но вместо того старший из них сказал мне, чтоб я ничего не боялся: для японцев как Мур, так и все другие русские равны; им только нужно знать настоящее дело; потом продолжал, что, по японским законам, ничего скоро не делается, и потому мы теперь в тюрьме; но когда новый губернатор приедет, то нас переведут в другое, лучшее место, а после и в дом, и есть надежда, что правительство их велит отпустить нас в Россию.

После сего начали они меня спрашивать. Первый их вопрос был: справедливо ли то, что они слышали от курильцев, будто Резанов участвовал в сделанном на них нападении, дав прежде о сем Хвостову повеление, которое после хотя он и отменил, но Хвостов не послушался, а первое повеление исполнил. Нетрудно было мне угадать, кто таковы были эти курильцы: господин Мур все это открыл им. На сей вопрос я сказал, что мы никак не можем верить, чтобы Резанов участвовал в сем деле, но что Хвостов учинил то без его повеления. Потом японцы предлагали мне множество вопросов из тетради, перед ними лежавшей, касательно до нашего плавания, до предмета экспедиции, о состоянии России и о политических ее отношениях к европейским державам, а особливо к Франции. Я видел, что все их сведения получили они тем же каналом. На некоторые предметы я согласился, а многие долг мой был опровергнуть по причине их неосновательности; другие же были вовсе не справедливы. Когда самое неприятнейшее для меня дело сие было кончено, то старший из двух чиновников сказал мне, чтоб мы ничего не боялись и не печалились, а помнили бы, что японцы такие же люди, как и другие,

Стр. 224

следовательно, никакого зла нам не сделают, и с таковым утешением отпустил меня; а я, по приходе в тюрьму, рассказал все, что со мной случилось, господину Хлебникову.

Вскоре после сего случая пришел к нам чиновник Нагакава-Мататаро с обоими переводчиками; они принесли с собой бумагу, в которой были записаны наши ответы, с тем чтобы проверить их. При сем случае они нам сказали, что показание наше, где и как мы взяли ножи, а также известие, слышанное нами о повелении, как поступать с русскими судами, и об отправлении войск и пушек в Кунашир, не записано, и чтоб мы в другой раз, когда губернатор станет нас спрашивать, о том не говорили. Это сделано было, без сомнения, для того, чтобы пощадить своих людей, в сем деле запутанных; почему мы и сами, желая избавить от беды невинных солдат и работников, чрез оплошность коих получили мы ножи, а также спасти и самого Теске, охотно на сие предложение согласились; но второе их требование было слишком нам противно; оно произвело между японцами и нами горячий спор и заставило Мататаро, против его обыкновения, слишком разгорячиться, бранить и угрожать нам.

Он хотел, чтоб мы сами совершенно оправдали господина Мура, признали, что намерение его уйти с нами было действительно притворное и что он Симонова и Васильева никогда не уговаривал согласиться на наш план. Но мы этому противились и ничего не хотели переменить в ответах наших по сему предмету; мы говорили, что, какое намерение имел в сердце господин Мур, нам неизвестно, но поступки его не показывали, чтобы он притворялся, и мы уверены, что он действительно хотел с нами уйти и, вероятно, ушел бы, если б робость ему не попрепятствовала пуститься на столь отчаянное предприятие.

Мы имели весьма важные причины не давать ему способов вывернуться из сего дела; считаю за нужное объяснить сии причины, дабы читатели не причли наших поступков мщению или желанию погубить господина Мура. Он, как я выше уже сказал, покушался исключить себя из числа русских и старался уверить японцев, что он родом из Германии; следовательно, если бы мы сами засвидетельствовали непричастность его в наших видах и всегдашнюю предан-

Стр. 225

ность японцам, то немудрено, что японцы, погубив нас, могли бы отправить его на голландских кораблях в Европу для возвращения в мнимое его отечество, Германию, откуда он мог бы прибыть в Россию. Тогда, не имея свидетелей, в его воле было составить своим приключениям какую угодно повесть, в которой, может быть, приписал бы свои дела нам, а наши себе, и сделал бы память нашу навеки ненавистной нашим соотечественникам. Вот какая мысль более всего нас мучила, и потому мы не хотели отступить от истины для оправдания господина Мура; впрочем, если бы сие оправдание, от нас зависящее, могло доставить ему достоинство первого вельможи в Японии, лишь бы только не возвращение в Европу, то мы охотно бы на это согласились, несмотря на то, что он изобретал все средства вредить нам*. Мататаро и переводчики дня два или три сряду к нам приходили и уговаривали нас переменить наше показание касательно господина Мура; но как мы твердили одно и то же, то они оставили нас, но сделали ли какие-нибудь перемены в наших ответах, мы не знаем.

Между тем я крайне беспокоился мыслями, что господин Мур какой-нибудь хитростью выпутается из беды, получит со временем дозволение возвратиться в Европу, очернит и предаст вечному бесславию имена наши, когда никто и ни в какое время не найдется для опровержения его. Такая ужасная мысль доводила меня почти до отчаяния; притом я в это время захворал, и хотя первые семь или десять дней лекарь к нам не ходил, несмотря на то, что матросы требовали его помощи, но теперь японцы умилостивились, и лекарь стал посещать нас каждый день.

* В числе многих было следующее: в Кунашире между прочими моими вещами японцы взяли у меня записную карманную книжку; спустя много времени после того вспомнил я, что в книжке моей, по некоторому случаю, были записаны имена Давыдова и Хвостова; я тотчас о сем обстоятельстве объявил господам Муру и Хлебникову и просил их совета, что нам сказать, когда японцы разберут содержание дела и станут нас спрашивать. Тогда еще мы и господин Мур помышляли и действовали одной душою и одним сердцем; теперь же он открыл японцам, что имена помянутых офицеров стоят в моей книжке, перевел им содержание дела и сказал, что они были некогда моими друзьями. О сем открыл мне Теске, объявив притом, чтобы я не беспокоился: дурных следствий от сего не произойдет, ибо, по его словам, господин Мур открыл о сем деле японцам без всякой нужды; да и действительно, они ни слова у нас не спросили по сему обстоятельству.

Стр. 226

Здесь, к чести губернатора Аррао-Татзимано-Ками, должно сказать, что он, полагая причиной моей болезни одну печаль, прислал к нам чиновника Нагакаву-Мататаро, сказать мне, что если болезнь моя происходит от печали, то чтобы я успокоился: японцы не хотят сделать нам никакого зла и по приезде нового губернатора переведут нас в другое, лучшее место; а потом оба они будут стараться о доставлении нам позволения возвратиться в свое отечество. Переводчик Кумаджеро говорил с такой чувствительностью, что у него слезы на глазах показались, и сколь я ни подозревал тогда искренность японцев, однако поверил ему и сделался покойнее.

Вскоре после сего японцы немного улучшили наше содержание, начали иногда давать нам род лапши, по их туфа называемой; с кашей варили мелкие бобы, которые они почитают не последним лакомством, а несколько раз и из курицы похлебку давали; для питья же вместо воды стали давать чай: это приказано было губернатором по особенному представлению Теске.

В продолжение нашего заточения в городской тюрьме повстречался случай, о котором нельзя не упомянуть. Когда соседу нашему японцу, содержавшемуся не шесть дней, как то он нам прежде сказал, но гораздо более, сделано было на тюремном дворе телесное наказание*, так, что мы крик его могли слышать, то в тот же день пришел к нам с переводчиком Кумаджеро чиновник и уголовный судья Мататаро, объявить по приказанию губернатора, чтоб мы, слышав о наказании преступника, содержавшегося с нами в одном месте, не заключили, что и мы подобному наказанию подвержены быть можем, ибо, по японским законам, иностранцев нельзя телесно наказывать.

* Преступление сего человека состояло в том, что в общих, или, по-нашему сказать, торговых, банях он оставлял свое худенькое платье, а брал другое, понаряднее, будто бы ошибкою. При нас водили его несколько раз в суд со связанными назад руками. Наконец в один день дали ему 25 ударов, а через три дня еще 25; но чем секли, мы не видали, а слышали удары и что он громко кричал; приводили его в тюрьму с обнаженной спиной, которая была в крови; работники плевали на спину и растирали слюну, тем и лечили его. Потом, как спина поджила, то на руки выше локтей положили клеймо, означающее, что он был наказан, где и когда, и отправили на северные Курильские острова, разумеется, на северные из принадлежащих японцам.

Стр. 227

В то время мы думали, что сие уверение было ложное, сказанное только, чтоб нас успокоить, но после узнали, что действительно у них существует такой закон, из которого исключены только те иностранцы, кои будут проповедовать японским подданным христианскую религию; ибо против таковых у них есть самые жестокие постановления*.

В половине июня водили нас всех раза два к губернатору, где в присутствии его и других чиновников читали нам наши ответы и спрашивали, так ли они написаны. Все те случаи, которые могли быть пагубны для японцев, впутанных в наше дело, и о коих выше я говорил, были выпущены, почему мы об них и не поминали; но когда читали ответы господина Мура, то мы делали возражения, ибо он от всего отперся и уверял, что никогда не уговаривал матросов уйти. При сем случае Шкаев ему сказал: «Побойтесь Бога, Федор Федорович! Как вам не совестно? Разве вы никогда не надеетесь быть в России?» Я и господин Хлебников сказали ему: «Молчи!» Господин Мур это тотчас взял на замечание, и мы после за слова сии дорого было заплатили, как то впоследствии будет описано. Наконец японцы, видев наши споры, взяли на себя согласить сделанные нами ответы и отпустили нас.

* Японцы не могут назваться гонителями чужих вер; доказательством тому служат различные секты, в их собственном государстве исповедуемые, и поклонение курильцев; но они не терпят христианской религии, ибо католические священники, под разными предлогами жившие в Японии и пользовавшиеся всей возможной свободой, стали проповедовать христианскую веру, успели многих обратить и произвели самую ужасную междоусобную войну; и потому теперь, по изгнании и по совершенном истреблении христиан, на вывешенных в публичных местах, на площадях и в улицах, каменных досках, в числе иссеченных на них законов, первым пунктом стоит: кто уличит человека, исповедующего христианскую веру, тот получит в награждение 500 серебряных монет. Также есть у них закон, чтобы господа не прежде нанимали слуг, как получат от них письменное объявление, что они не христиане. Сверх того, в городе Нагасаки, где христианство более всего в прежние времена распространялось, сделана лестница, состоящая из нескольких ступеней, на коих положены утвари католической церкви, начиная с распятия и далее. По сей лестнице в каждый новый год японского календаря все жители города Нагасаки должны пройти в знак того, что они не христиане. Переводчики наши уверяли нас, будто некоторые христиане, живущие там, то же делают из корыстолюбия. Но чему дивиться, разве в Европе не то же самое ежедневно случается? Ложная присяга не есть ли попирание ногами христианской религии?

Стр. 228

29 июня прибыл в Матсмай новый губернатор Ога-Са-вара-Исено-Ками. 2 июля повели нас в замок. В присутственном месте нашли мы всех тех чиновников, которые обыкновенно бывали при наших допросах, и господина Мура с Алексеем. Лишь мы вошли, как господин Мур сказал мне, чтоб я ничего не боялся, ибо дела хорошо идут. Чрез четверть или полчаса прибыли оба губернатора со своими свитами; у каждого из них по одному чиновнику шли впереди, а все прочие назади. В свите нового губернатора, который был старее*, находилось двумя человеками более, нежели у прежнего; шел он впереди и сел на левой стороне, а прежний губернатор рядом с ним на правой.

Все бывшие тут японцы отдали им свое почтение обыкновенным у них образом, о коем я прежде упоминал, а мы поклонились им по-своему. Прежний губернатор, указав на товарища своего, сказал, что это приехавший к нему на смену обуньио Ога-Савара-Исено-Ками, и велел нам сказать ему, начиная с меня, чины и имена наши; что мы и сделали с поклоном, говоря: я такой-то. На сие он нам отвечал улыбкой и небольшим наклонением головы вперед. Потом прежний губернатор, приказав одному из чиновников принести большую тетрадь, сказал, что она писана Муром и названа им представлением и что теперь нам нужно оную прочитать и объявить им, согласны ли мы в том, что Мур описывает. После сего оба губернатора вышли, поручив бывшим тут чиновникам выслушать наше мнение.

Господин Мур сам стал читать свое сочинение, в коем после многих комплиментов прежнему губернатору, уделяя частицу и новому, описывает он все наши сборы уйти

* В Японии на губернаторские места определяются люди из дворян, или, лучше сказать, бояре; класс сей после владетельных князей, называемых даймио, есть первый; они именуются хадамадо. Старшинство между ними считается по заслугам и древности фамилии; так и начальство им дается. Это похоже на старинное обыкновение, существовавшее до введения в России регулярных войск. Впрочем, новый губернатор и летами был гораздо старее: он имел 74 года от роду, а прежний 50; но оба казались несравненно моложе своих лет, как и все японцы вообще кажутся. Новый губернатор по росту был выродок из японцев — не ниже наших матросов, и потому японцы смотрели на него как на некое чудо. Услышав, что он назначен в Матсмай губернатором, японцы тотчас сказали нам, что великан сюда едет и мы увидим, что и в Японии есть люди не ниже нас. Еще видели мы одного офицера службы князя Намбуского, который и у нас считался бы большого роста.

Стр. 229

почти так, как они действительно происходили, утверждая, однако, что его согласие с нами было притворное; опровергает наши ответы, стараясь нас обвинить; потом открывает японцам причину нашего путешествия; описывает подробно состояние восточного края Сибири и делает некоторые замечания о России вообще... а в заключение просит у японцев для нас милости.

Выслушав сию бумагу, мы стали на некоторые места делать свои возражения; но японцы жестоко против нас за это рассердились и говорили, что мы не имеем права Мура оспаривать; посему я сказал, что если они хотят объявления господина Мура непременно принять за справедливые, то мы переспорить их не можем, свидетелей здесь нет, и так пусть будет по их желанию. Господин Хлебников предложил еще несколько возражений и тем более раздражил японцев; напоследок и он замолчал; но мы твердое приняли намерение не подписывать бумаги господина Мура, если бы японцам вздумалось утвердить оную нашей подписью, чего, однако ж, не последовало.

По окончании сего дела оба губернатора опять вошли прежним порядком, и один из чиновников донес им, что бумага господина Мура нами прочитана; что ж он сказал касательно нашего об ней мнения, мы разобрать не могли. После сего новый губернатор, вынув из-за пазухи куверт, по-европейски сделанный, отдал его прежнему губернатору, а сей одному из чиновников, от коего передан он переводчику, а наконец дошел и к нам. Русская надпись на нем заключалась в двух словах: «Матсмайскому губернатору»; в куверте находился лист, на коем написаны были по-русски с французским переводом угрозы японцам и проч., в случае, если они не согласятся с нами торговать. Мы тотчас увидели, что это та бумага, присланная Хвостовым, о коей японцы нам прежде говорили.

Впрочем, она была без числа, никем не подписана, и не сказано в ней, по чьему повелению послана она в Японию; сим старались мы доказать, в чем и господин Мур нам усердно помогал, что произошла она от своевольства частного человека и что мы уверены и можем клятвою утвердить, что правительство наше не имело в сем деле ни малейшего участия, хотя писавший оную и простер дерзость свою столь далеко, что такую бумагу осмелился по-

Стр. 230

слать в Японию; даже и самое незнание сочинителя оной свидетельствует, что она не от правительства произошла, ибо в ней упоминается о жителях Урупа, которых там давно уже не было и нет, что, конечно, правительству нашему известно, которое в актах своих не поместило бы такой грубой ошибки, если б бумага сия была действительно официальная, но она не что иное есть, как подложное сочинение, написанное дерзким, малозначащим человеком. Когда губернаторы выслушали наши доказательства, то новый из них сказал, что он не спрашивает у нас, подложная ли это бумага, но хочет только знать подлинное содержание оной, дабы мог о том донести своему государю. Посему мы ее тут же перевели словесно, а после господин Мур перевел и письменно.

В заключение новый губернатор сказал нам, что в непродолжительном времени нас переведут в другое, лучшее место и содержание наше улучшат. После сего оба губернатора вышли, а потом и нас отвели опять в тюрьму.

С сего дня все японцы, при нас бывшие, переменили свое обращение с нами: они сделались гораздо ласковее и снисходительнее. От Теске мы узнали, что господин Мур и Алексей, по уходе нашем, переведены были в прежнее наше жилище, которое теперь назначается для нас, а для господина Мура с Алексеем там же делают особливую пристройку, и потому, пока оная не будет готова, мы должны оставаться в тюрьме. Сверх того, Теске же нам сказал, что государь их при отпускной аудиенции нового губернатора велел ему как можно стараться о сохранении нашего здоровья и по прибытии его в Матсмай тотчас переменить содержание наше к лучшему. Между тем повстречался случай, который показал нам в полной мере великодушие и доброту сердца переводчика нашего Теске. Когда я поехал в Кунашире на берег, у меня в кармане было случайно черновое письмо, которое я хотел оставить японцам, не полагая, что буду иметь с ними сношение, в коем, упрекая их за вероломный поступок, что они в безоружных людей стреляли и проч., употребил я некоторые оскорбительные для них укоризны; но между тем говорю, что у нас без воли правительства ни один военный офицер не может начинать неприятельских действий иначе, как в собственную свою

Стр. 231

оборону; и потому теперь не хочу отмстить им за их варварский поступок, но не для того, чтоб их боялся, а потому, что не смею сего сделать без воли моего государя. Последняя часть сего письма служила много к показанию нашего дела в настоящем виде, а первая могла раздражить гордых японцев. Господин Мур, зная содержание его, открыл об оном японским чиновникам; оно хранилось с прочими отобранными у нас вещами, и потому тотчас его отыскали и велели Теске переводить. Господин Мур объяснил ему все письмо, но Теске, приметив, что в нем многие слова и целые строки были вымараны, употребил сие обстоятельство в нашу пользу, замарав все те слова, которые могли показаться оскорбительными японскому правительству, а перевел одно лишь то, что служило к нашему оправданию, о прочем же сказал, что нельзя разобрать. Если бы письмо было чисто написано, то ему нельзя было бы сего сделать.

9 июля привели нас опять в замок в присутствии обоих губернаторов; тогда новый из них сказал, что как мы ушли единственно с той целью, чтоб возвратиться в свое отечество, впрочем, не имели намерения сделать какой-либо вред японцам, то он теперь, по согласию со своим товарищем, переменяет наше состояние к лучшему, в надежде, что в другой раз на подобный поступок мы не покусимся, а станем ожидать терпеливо решения об нас японского государя; что же принадлежит до них (губернаторов), то оба они будут всеми мерами стараться о доставлении нам позволения возвратиться в отечество.

С окончанием сей речи вмиг сняли с нас веревки; мы почти и не приметили, как прежде солдаты, сидя за нами, развязывали их и приготовлялись снять в одну секунду. После сего прежний губернатор уверял нас, что доброго своего расположения к нам он нимало не переменил и столько же будет пещись об нас, как и прежде; потом, пожелав нам здоровья и дав совет, чтобы мы молились Богу и уповали на Его волю, простился с нами. Губернаторы вышли; потом и нас повели из замка.

Теперь пошли мы уже не в тюрьму, а в прежнее наше жилище, по-японски оксио называемое, где мы жили до перевода нас в дом. Нам шестерым назначили прежнее наше

Стр. 232

место, а господина Мура с Алексеем поместили в пристроенной к одной из наших стен каморке, в которую со двора был особенный вход. С переменой нашего жилища и содержание наше улучшилось: пищу давать нам стали гораздо лучшую, нежели какую мы получали, живши прежде в том же самом месте, а сверх того, каждый день велено было давать нам по чайной чашке саги; дали трубки, табачные кошельки и весьма хороший табак; чай у нас был беспрестанно на очаге; сверх того, дали нам гребенки, полотенца и даже пологи от комаров, которых здесь было великое множество. Состояние наше чрезвычайно переменилось; кроме всех помянутых выгод, доставленных нам японцами, они стали нам давать наши книги, дали чернильницу и бумагу, пользуясь коими, вздумали мы сбирать японские слова, записывая оные русскими буквами. Наконец, хотелось нам выучиться писать по-японски, и мы просили переводчика Кумаджеро написать нам азбуку, но он сказал, что для сего ему нужно прежде выпросить позволение своих начальников, а потом объявил, что японские законы запрещают учить христиан читать и писать на их языке, почему начальники на сие и не могут согласиться. И так мы должны довольствоваться тем, что могли сбирать японские слова и записывать их по-русски.

Нас с господином Муром разделяла только одна тонкая стена, почему я спросил Теске, можно ли нам с ним говорить. «Конечно, — отвечал он, — говорите сколько хотите, никто вам этого не запретит». Но когда я начинал говорить с господином Муром, то он мне не хотел отвечать, однако принял наше предложение, чтобы, по случаю отъезда прежнего губернатора, написать к нему от всех нас за его к нам милости благодарственное письмо, которое мы написали, не упустив также поблагодарить и нового губернатора; однако старик сей, читая перевод нашего письма, в шутку сделал замечание на то место оного, где мы говорим, что судьба, ввергнув нас в несчастный плен сей, не вовсе была против нас жестокою, ибо сие случилось в его правление здешними областями. Прочитав сие место, он сказал, засмеявшись, почему же мы знаем, что другие японские вельможи, быв на месте Аррао Татзимано-Ками, не были бы к нам столь же благорасположены, как и он.

Стр. 233

14 июля отправился из Матсмая прежний губернатор, и с ним вместе друг наш Теске поехал в должности секретаря; он обещался к нам писать из столицы о новостях по нашему делу и просил нас отвечать ему, отдавая письма для пересылки Кумаджеро. Решения из столицы скоро ожидать мы не могли, ибо губернатору нужно было на один проезд туда употребить 23 или 25 дней, но мы со дня на день ожидали прибытия наших судов; боялись только, что японцы не скажут нам об них и мы ничего не узнаем, когда они придут и что сделают.

Между тем мы от скуки курили табак, перечитывали старые свои книги, записывали и твердили японские слова; а сверх того, вздумал я записать на мелких лоскутках бумаги все случившиеся с нами происшествия и мои замечания. Писал я полусловами и знаками, мешая русские, английские и французские слова, так чтобы кроме меня никто не мог прочитать моих записок. Я опасался, чтоб японцы со временем нас не обыскали и не отняли сих бумаг, для чего и носил их около пояса в длинном узеньком мешочке, который мне сшил Симонов из моего жилета; впрочем, по нынешним поступкам японцев, мы не имели большой причины опасаться, чтоб они привязались к нашим бумагам, ибо когда мы ушли, то черновая копия поданного нами к губернатору показания была у Шкаева, которую после у него японцы взяли, но ни слова не спрашивали у нас, что это за бумага. Компас господина Хлебникова также попался к ним, и они не полюбопытствовали спросить, к чему могла бы служить такая вещь, а сами, верно, не знали, что это был компас, иначе, без всякого сомнения, стали бы расспрашивать, как мы его сделали. Надобно думать, что японцы такую необыкновенную для них вещь сочли каким-нибудь симпатическим лекарством.

Новый губернатор опытами показывал, что он не менее хорошо был к нам расположен, как и предместник его. Дозволять нам выходить из места нашего заключения несовместно было с японскими законами, почему он и не мог сего сделать; но дабы доставить нам способ пользоваться свежим воздухом, приказано от него было держать растворенными настежь ворота в нашем здании с утра до вечера, сверх того, по приказанию его давали нам часто све-

Стр. 234

жие плоды, а один раз в праздник* прислал он к нам ужин со своей кухни. Притом и караульные наши стали обходиться с нами необыкновенно ласково; многие из них приносили нам сагу, плоды и проч. и уже не таились друг от друга; а один семидесятилетний старик подарил мне и господину Хлебникову по вееру и по лакированной ложке, матросу же Шкаеву, который, невзирая на мучительную болезнь**, получил непреодолимую страсть учиться писать, принес он чернильницу, тушь и кисти. Чтоб отблагодарить сих добрых людей за хорошее их к нам расположение, мы вздумали подарить им некоторые из наших европейских вещей, зная, сколь они их любят; особливо нравится им тон-

* Это случилось в половине августа, когда у японцев бывает большой детский праздник, в который вечером всех детей мужеского пола сбирают в замок, где они в присутствии губернатора и всех городских чиновников играют, поют, пляшут, борются и фехтуют на саблях; после их угощают ужином и дают разное лакомство. В нынешний раз, по словам Кумаджеро, их было до 1500 человек; но надобно знать, что на этот праздник сбираются те только дети, которых родители могут порядочно одеть, а худо одетые сами стыдятся показаться в таком собрании. Женского же пола детей тут не бывает, ибо вход женщинам, по японскому закону, воспрещен в укрепленные места.

** Сей человек, имея крайне тупую голову, сам собой при помощи своего чрезвычайного терпения, будучи уже тридцати двух лет от роду, выучился на шлюпе немного читать и писать; теперь здесь я и господин Хлебников от скуки взялись учить наших матросов грамоте; Шкаев, быв жестоко болен, боялся, чтоб они его не перегнали, и продолжал читать и писать, коль скоро немного ему делалось легче; и когда прочие его товарищи, не окончив еще первых складов, отступились от учения, то он продолжал его. Господин Хлебников каждый вечер с ним занимался, так что напоследок он выучился очень порядочно читать и писать. Впоследствии читывал он бывшее у нас собрание в одном томе одного московского периодического издания и толковал оное своим товарищами довольно хорошо. Надобно заметить, что Шкаев был земляк славного Ломоносова. Болезнь его была такая: когда нас поймали, то у него опухли ноги чрезвычайным образом. Японские лекари давали ему пить какой-то декохт и жгли на ногах моксу; но он, почитая средства сии бесполезными, просил японцев, чтобы давали ему более редечного соку, тереть ноги, уверив их, что подобную болезнь имел он в России и тем вылечился; лекари принуждены были на сие согласиться, хотя очень неохотно. Продолжая тереть несколько дней сряду свои ноги редечным соком, он прогнал опухоль, а скоро после кроме костей и кожи ничего на ногах у него не стало. Тогда начал он чувствовать жестокий лом в костях ног, кричал и плакал, как ребенок; после боль была столь нестерпима, что он несколько раз просил у Бога смерти. Японские лекари лечили его декохтом из каких-то трав, а также сажали в теплую ванну, в которую клали прежде мешок с разными кореньями и травами. Таким образом в семь месяцев вылечили его совершенно.

Стр. 235

кое сукно, которого каждый лоскуток они дорого ценят; из него шьют они сумки, кои с бумагами и с деньгами всегда носят при себе за пазухой, а также табачные кошельки и чехлы на трубки; почему мы разделили им панталоны, чулки и платки, которые находились в нашем распоряжении. Подарки сии приняли они с благодарностью; но мы должны были давать им оные каждому наедине, без того они бы их не взяли.

До сентября месяца ничего особенного с нами не повстречалось, кроме одного случая, о котором должно упомянуть здесь для того, что он показывает достойное замечания японское обыкновение. Однажды кормили нас необыкновенно хорошим обедом, и в прекрасной посуде; мы видели, что это было потчевание, и полагали — от губернатора; но нам сказали, что мы ошибаемся. После уже узнали мы, что это было на счет одного богатого человека, недавно выздоровевшего от опасной болезни, и что в таких случаях у японцев есть обыкновение угощать бедных людей и несчастных.

6 сентября, после полудня, господина Мура и меня повели в замок, где, в присутствии некоторых главных чиновников, кроме губернатора, который был болен, показали нам две бумаги с нашего шлюпа «Диана», писанные от 28 августа*: первая из них заключала в себе письмо командира «Дианы» господина Рикорда к начальнику острова Кунашира, в котором он пишет, что, по высочайшей воле государя императора, привез он спасшихся при кораблекрушении на камчатских берегах японцев, из коих одного называет матсмайским купцом Леонзаймом, с тем чтобы возвратить их в свое отечество, и уведомляет его, что российский корабль, к ним теперь прибывший, есть тот самый, который, по недостатку в некоторых необходимых потребностях, заходил сюда же в прошлом году и с коим прежде японцы обошлись дружески, обещая всякое посо-

* Если со шлюпа того же числа отправлены они были на берег, то, верно, не прежде вечера 28 августа послали их из Кунашира, а в Матс-май привезли оные поутру 6 сентября; итак, в дороге они были 7'/2 дней или около этого, и, конечно уже, судя по роду и важности дела, везли их с возможной скоростью; от Кунашира до Матсмая считают японцы берегом 280 ри, то есть около 1200 верст. Этот пример может дать понятие о японских курьерах.

Стр. 236

бие, но по прибытии начальника корабля на берег задержали вероломным образом его, двух офицеров, четырех рядовых и курильца, и что с ними сделалось — неизвестно; почему господин Рикорд, уверяя кунаширского начальника в миролюбивом расположении нашего императора к Японии, просит известить его, может ли он нас освободить сам, а если нет, то уведомил бы, как скоро может он надеяться получить на сие требование ответ японского правительства и где мы теперь находимся; а доколе он (господин Рикорд) такого уведомления не получит, до тех пор не оставит здешней гавани; в заключение же просит позволения налить на берегу свои бочки пресной водой, не имея нужды ни в чем другом. Бумага господина Рикорда была написана учтиво и в пристойных выражениях, без всякого унижения; напротив, упомянув, что, покуда не дано ему будет удовлетворительного ответа, не оставит он гавани, показал он некоторую нужную в подобных случаях твердость.

Другая бумага была письмо господина Рикорда ко мне, в котором, извещая меня о своем прибытии в Кунашир, прописывает, что послал он к начальнику острова бумагу на русском языке с японским переводом, касательно цели его прибытия, и что он в надежде и страхе ожидает ответа; между тем он не знает, жив ли я, и просит, буде японцы не позволят нам отвечать ему, то чтобы письмо его на той строке, в которой находится слово «жив», я надорвал и возвратил с посланным от него на берег японцем. Читая письмо от моего сотоварища по службе и искреннего друга, я был весьма тронут, да и господин Мур не мог скрыть своих чувств и с сей минуты стал со мной говорить ласковее и по-дружески.

По желанию японцев, мы перевели им оба сии письма словесно, а потом велели они нам списать с них копии, которые мы, по их же требованию, взяли с собой, чтобы перевести их вместе с Кумаджеро письменно на японский язык, а оригиналы оставили они у себя.

Новость о прибытии нашей «Дианы» обрадовала всех моих товарищей. Письма господина Рикорда ясно показывали, что правительство наше не намерено принимать никаких насильственных мер, но желает миролюбивыми средствами убедить японцев в их ошибке, однако мы пребывали между страхом и надеждой, не зная, как японцы посту-

Стр. 237

пят. Мы просили их о позволении написать к господину Рикорду хотя одну строку, что мы живы; они обещались доложить губернатору, но после сказали, что губернатор, без предписания из столицы, не может на это согласиться. Мы старались узнать от переводчика и от караульных, как японцы обходятся с нашими соотечественниками в Куна-шире и дали ли они им какой-нибудь ответ; но они отзывались, что точно этого не знают, а думают, что дело идет хорошо. Между тем бумаги были переведены и тотчас отправлены в Эддо, а какое повеление послано к кунаширскому начальнику, нам не сказывали. Переводчик же Кумаджеро скоро после сего в разные дни нас известил, что господин Рикорд пришел не с одним судном, а с двумя, из коих одно о трех мачтах*, а другое о двух, и что он спустил четверых японцев на берег, одного после другого.

Эта последняя новость не предвещала доброго и крайне огорчила нас; она показывала, что японцы не дают никакого ответа господину Рикорду, а потому он и посылает к ним людей их, одного после другого. В сие время господин Мур рассудил с нами помириться и прислал в книге под видом, что посылает оную ко мне для чтения, записочку, коей уведомил, будто один из стражей сказал ему за тайну, что на одном из наших судов 80 человек экипажу, а на другом — 40, и 4 женщины.

Наконец, около 20 сентября, пришли к нам два чиновника (шрабиягу) и сказали, что губернатор приказал им объявить нам об отбытии из Кунашира наших судов, которое последовало за несколько дней пред сим**, и что писем ни к японцам, ни к нам не оставлено, иначе они тотчас бы их нам показали. Помолчав немного, чиновники продолжали, что суда наши остановили одно японское судно, шедшее с острова Итурупа в Кунашир, и взяли с него пять человек людей, которых и увезли с собой, и потому спрашивали они нас, с каким намерением наши суда это сделали. «Не знаем, — отвечали мы, — но думаем, что они хотят точно узнать об нашей участи, почему и взяли с собой несколько японцев, которых, верно, на будущий год привезут назад». — «Это правда, мы и сами так думаем!» — отвечали чиновники и ушли от нас.

* Это была «Диана».

** По нашему расчету, они должны были уйти 10-го или 11 сентября.

Стр. 238

Весть сия нас очень опечалила, а особливо потому, что мы не знали, каким образом наши суда взяли японцев: всех ли они забрали с судна, сколько их там осталось, то есть пять человек* или более их на судне было, но прочие господином Рикордом оставлены; также неизвестно было нам, каким образом наши соотечественники с ними поступили и что сделали с японским судном.

Более всего нас беспокоили ответы переводчика и караульных, которые всегда отзывались незнанием, когда мы спрашивали их об обстоятельствах сего дела; а двое из караульных не могли скрыть своей против нас ненависти и угрожали матросам, что мы никогда не возвратимся в Россию за взятие русскими их судна.

Наконец господин Мур сообщил мне посредством записочек, присланных в книгах, следующие известия, слышанные им от одного из караульных, который был болтливее других**, прося, чтобы я не все объявлял моим товарищам, дабы их не опечалить: первое он нам сообщил, что по прибытии наших судов в Кунашир японцы часто начинали с крепости стрелять в них ядрами, но как ядра не доставали, то наши и не отвечали им, а наливали покойно воду. Когда же появилось идущее в гавань японское судно, то с наших судов посланы были шлюпки овладеть оным, причем несколько японцев от страха бросились в воду, из коих шесть человек*** утонули. Наши, завладев судном, перевязали всех бывших на нем; но, узнав, что мы живы, тотчас их развязали, стали с ними обходиться ласково, одарили разными вещами и отпустили судно, взяв с него с собой пять человек японцев.

Второе известие господина Мура состояло в том, будто японское правительство, поймав курильцев (товарищей Алексея) и узнав от них, что они были посланы русскими для высматривания их селений и крепостей, определило отрубить им головы как шпионам; но великодушный гу-

* Когда Хвостов брал на Сахалине японское судно, то все люди с оного побросались в воду и пустились вплавь к берегу, кроме четверых, спрятавшихся внизу, которых он и взял; почему мы опасались, не то ли самое и теперь случилось.

** У нас всегда сидели по два сторожа, а у господина Мура по одному; от сего происходило, что нам они не могли открыть никакой тайны.

*** После мы узнали достоверно, что девять человек потонули при сем случае.

Стр. 239

бернатор Аррао-Тадзимано-Ками представил своему правительству, что наказать смертью сих несчастных людей, не имеющих своей воли, а единственно слепо повинующихся русским, которые за ослушание, может быть, лишили бы их жизни, будет японцам стыдно и грешно, почему вместо казни предлагал отпустить их, одарив разными вещами. Правительство уважило сей человеколюбивый совет и повелело поступить по оному.

Весть сия не соответствовала сделанному нам от японцев формальному объявлению, что по их законам иностранцы не наказываются; но тут дело другое: японцы, вероятно, считают и наших курильцев некоторым образом им принадлежащими*, но не делают формального на то притязания, опасаясь войны с нами, а может быть, караульный ложно объявил господину Муру; спросить же переводчиков о справедливости сего было невозможно, ибо у них тотчас начались бы розыски, от кого мы это слышали. Сколь много происшествия сии нас ни тревожили и сколь ни огорчались мы, видев твердое намерение японцев не вступать с нами ни в какие переговоры, но хорошее обхождение наших соотечественников с японцами, взятыми на их судне, очень много нас утешало.

На вопросы наши, что говорят привезенные из России японцы, переводчик Кумаджеро уверял нас, что они подтверждают наши слова, притом сказал он нам, что один из них есть тот, которого Хвостов увез с острова Итурупа**, по имени Городзий; в бумаге же господина Рикорда назван

* Здесь надобно заметить, что японцы для нас сами шили и после позволяли шить самим нам платье по нашему покрою; кланялись мы их чиновникам по европейскому обычаю, садились также, для чего и стулья они нам сделали без нашей просьбы; Алексея же хотя и взяли они в русской матросской одежде, но после одевали всегда по-японски, и заставляли его в присутствии губернатора и чиновников садиться и отдавать им почтение по японскому обыкновению. Притом переводчики несколько раз нам говорили, что Курильские острова до самой Камчатки они посещали за триста лет до сего и могли бы тогда всеми ими завладеть, если бы хотели, и что даже в самой глубокой древности они составляли один народ, в доказательство чему приводили множество сходных слов в их языках; и сие весьма вероятно. Я думаю, что японцы часто бывали и в Камчатке, ибо они камчадалов называют тем самым именем, каким камчадалы сами себя именуют: курумуши, а также есть у них и некоторые другие названия камчадалские.

** В бумагах господина Рикорда сего упомянуто не было.

Стр. 240

он матсмайским купцом Леонзаймом*, потому что он, неизвестно по какой причине, счел за нужное обмануть русских, назвав себя купцом и переменив имя; настоящее же его звание было на Итурупе досмотрщика над рыбной ловлей одного купца; а товарищ его, взятый Хвостовым в одно с ним время, при побеге из Охотска объелся китового мяса и умер. Его же поймали тунгусы и возвратили русским.

Уверение Кумаджеро, что возвращенные из России японцы говорят согласно с нами, подтвердилось в мыслях наших еще следующим обстоятельством: губернатор приказал сшить нам шелковое платье, хотя мы и не имели в нем нужды**; из сего мы заключили, что японцы хорошо отзываются о наших соотечественниках.

Вскоре после сего господин Мур сообщил нам, что губернатор умер, но японцы, по законам своим, хранят смерть его в тайне до известного времени***, о чем дня через два и один караульный, семидесятилетний старик, проговорился, но, вспомнив свою ошибку, просил нас никому из японцев о сем не сказывать. Смерть его немало нас опечалила, ибо все уверяли, что он был человек добрый, да и к нам хорошо расположен.

В половине октября меня и господина Мура повели в замок, где два старших городских начальника****, в при-

* Нам прежде еще, тотчас по прочтении бумаг господина Рикорда, японцы говорили, что купца сего имени никогда в Матсмае не бывало и он должен быть из какого-нибудь другого места.

** Японцы, узнав, что один из наших матросов был портной, стали давать нам только материи, чтоб мы шили платье по своему желанию; для легкости мы предпочитали покрой матросских брюк и фуфаек всем другим.

*** У японцев в обыкновении скрывать смерть всякого чиновника, доколе правительство не назначит ему преемника и не даст чина старшему его сыну, а буде нет сыновей, то пока не сделает какой-либо милости для его семейства или ближнего родственника, дабы тем смягчить несколько горесть их. Впрочем, о такой тайне только явно не говорят и не доводят до сведения родственников, но потихоньку друг от друга в короткое время все узнают.

**** Один из сих чиновников был вновь приехавший, по имени Така-хаси-Сампей, в чине гинмиягу31, и был старший из них. Мы нашли в нем человека доброго и ласкового; и может быть, потому так хорошо он с нами обходился, что в молодых его летах судьба определила ему самому испытать подобное нашему несчастие. Он находился в службе владетельного князя Матсмайского. Однажды, при переправе его чрез Тцынгарский пролив, наступила буря; судно их лишилось мачты и руля и было принесено к китайским берегам, где всех их взяли и задержали по подозрению. Они находились в заключении шесть лет; наконец, по удовлетворительном объяснении дела сего, получили свободу и возвратились в Японию; и как в Матсмайском княжестве не существовал закон, исключающий от всех должностей тех людей, которые бывали в чужих землях, то Сампей и был опять принят на службу князя, а когда княжество сие, после нападения Хвостова, уничтожено и обращено в провинцию императорскую, то он уже не потерял своего места. Притом некоторые из японцев уверяли нас, что помянутый закон не простирается на тех, которые бывают занесены в Китай, и что только жившие между христианами лишаются всякой доверенности общества; сие кажется справедливее.

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы. Разбивка на главы введена для удобства публикации и не соответствует первоисточнику.
Текст приводится по изданию: Записки флота капитана Головина о приключениях его в плену у японцев. — М.: Захаров, 2004. — 464 с. — (Серия «Биографии и мемуары»).
© И.В.Захаров, издатель, 2004
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев (guy_caesar@mail.ru)