I

Эта внезапная перемена была невыразимо тяжела для меня. Она дала повод к различного рода сплетням, одна хуже другой. Наши враги с низкой радостью видели, что теперь возможно осуществить все их интриги и облечь клевету видимостью правды.

Удаление моего мужа от двора Великого Князя было первым предметом их толкований. Вот как было это изображено Великой Княгиней. Эти подробности я узнала долгое время спустя.

На следующий день после крестин Великий Князь передал своей супруге, что Государь предоставил ему назначить, кому дать орден Св. Александра — моему мужу (гофмейстеру его двора) или графу Толстому (маршалу двора); и так как Толстой находился постоянно при нем и неутомимо исполнял все самые трудные обязанности, он думал, что было бы справедливее дать ленту Толстому, нежели моему мужу, стояв-

Стр. 210

шему в стороне от него; но последний обиделся на то, сейчас же вышел в отставку и переменил должность при дворе Великого Князя на службу под начальством графа Ростопчина. Великий Князь тоже казался обиженным поведением моего мужа, и в особенности этим последним обстоятельством. Меняя двор Великого Князя на службу под начальством всемогущего в то время Ростопчина, мой муж, казалось, игнорировал Великого Князя и поступал по заранее задуманному плану.

Так понял эту историю Великий Князь и говорил: — Могли я когда-нибудь подумать, что Головин, которого я считал так привязанным ко мне, бросит меня из-за ленты? Я вижу теперь, что его прельщали только милости. Он думает, что ему будет лучше под начальством Ростопчина, и он прав: это значит укрыться ото всех опасностей. Но я не ждал от него этого.

Великий Князь судил на основании фактов, переданных мною, в таком же виде представил все это депо Великой Княгине. Все, с кем говорили Их Императорские Высочества, подтверждали это, и Великая княгиня вполне разделяла недовольство Великого князя моим мужем. Она не обвиняла меня, уверенная в том, что я страдаю от всего происшедшего. Она жалела меня и верила в самую искреннюю привязанность с моей стороны. Но, в то же время, другие старались очернить меня в ее глазах, и несчастное стечение обстоятельств, способствовало этому.

Вернемся немного назад, чтобы объяснить события, о которых мне придется говорить сейчас.

В начале предыдущей зимы Великий Князь Александр заставил князя Адама Чарторижского оставить военную службу. Должность адъютанта Великого Князя он переменил на должность гофмейстера двора Великой Княжны Елены. У князя Чарторижского не было ни намерения, ни склонности к рядовой военной служ-

Стр. 211

бе, что было самым большим достоинством в глазах Государя. Его Величество несколько раз собирался поручить ему командование батальоном или полком, и Великий Князь боялся, что Государь откроет неспособность Чарторижского к военной службе, предвидел немилость, которой он подвергнется в этом случае, и получил для него должность, о которой я говорила.

Эта перемена была только внешнего характера. Великий Князь сохранил ту же привычку к Чарторижскому и дружеские чувства. Новая должность требовала его постоянного присутствия при дворе, он всюду следовал за ним, и, кроме того, Государь пожаловал ему...1) Мальтийского, ордена. Несмотря на это, у Великого Князя и у Чарторижского была тайная уверенность, что рано или поздно последний пострадает от немилости Императора. Чуждый по своему характеру всяких интриг, заискивания и низости придворных (он сумел внушить такое мнение о себе Их Императорским Высочествам), он держался только за Великого Князя и не думал искать другой поддержки. Но в бурное и причудливое царствование Императора Павла этого не было достаточно. Великий Князь так издалека предвидел катастрофу, которая разделит его с другом, что уже давно предложил Чарторижскому передать ему бумаги, которые князь находил опасным хранить у себя.

Немедленно после взятия молитвы Великой Княгиней Елизаветой двор отправился в Павловск. Я провела лето в имении против Каменного Острова*, принадлежавшем раньше моей свекрови. Эта уважаемая женщина умерла уже больше года. Мы часто бывали в Петергофе на благодарственных молебнах по случаю славных побед наших войск. Суворов покрыл себя бессмертной славой. Его имя вызывало восторг и

* Наше имение против Каменного Острова называлось Никольское. Примеч. авт.

Стр. 212

уважение. Император пожаловал ему титул генералиссимуса и пожелал, чтобы его поминали за обедней вместе с членами Императорского Дома.

В Петергофе произошло любопытное событие. Государь, находясь у м-ль Лопухиной, получил известие о победе Суворова2), причем последний прибавлял, что пришлет в скором времени князя Гагарина3), полковника4) ... полка, со знаменами, взятыми у врага, и подробностями относительно этого дела. Это известие вызвало у Лопухиной смущение, которое она напрасно пыталась скрыть от Государя. Не будучи в силах противиться его настояниям и, наконец, приказу, она бросилась к его ногам и призналась ему, что она была знакома с князем Гагариным в Москве, что он был влюблен в нее и был одним из всех мужчин, ухаживавших за ней, сумевшим возбудить в ней участие, что она не могла остаться равнодушной при известии о его приезде и что она полагается на великодушие Государя как за себя, так и за него.

Государь с волнением выслушал это признание и мгновенно решил устроить брак Лопухиной с князем Гагариным, который и приехал через несколько дней. Он был очень хорошо принят Государем, назначен в Первый гвардейский полк, а вскоре был объявлен брак его с Лопухиной и назначение его флигель-адъютантом Государя.

Я возвращусь ненадолго к тому, что происходило вокруг меня. Я не могу обойти молчанием некоторые из текущих событий, предшествовавших моему несчастью. Я была глубоко опечалена смертью графини Шенбург, случившейся около этого времени. Принцес-

Стр. 213

са де Тарант, своей отзывчивостью на мои страдания, была для меня ангелом-хранителем в этом случае. Толстая часто покидала меня, отправляясь в Петергоф. Ее муж стал понемногу снимать маску. Он втерся в доверие Государя и Государыни и разыгрывал роль чувствительного ревнивца по отношению своей жены. Ухаживание лорда Уайтворта за последней все продолжалось. Граф Толстой готовился приписать мне такую постыдную роль, какую я не только никогда не могла исполнять, но и подумать даже. Я с невыразимой печалью видела, что Толстая все больше и больше удаляется от меня. Я указала ей на опасное положение, в которое она собиралась броситься, но мой голос не трогал больше ее сердца. Оно стало слабым и больным. Она подружилась с м-ль де Блом, сопровождавшей ее повсюду. Это была очень хорошая девушка, но у нее был слабый характер, и она поддавалась непоследовательности, с которой надо было бороться.

Приближался петергофский праздник, и я думала, что мне надо было из приличия отправиться туда, хотя я вовсе не была особенно к этому расположена. Но ранее, чем решить окончательно, я написала Великой Княгине, спрашивая ее, не будет ли ей неприятно мое присутствие и могу ли я еще надеяться на ее милостивое отношение. Я писала ей, что все происшедшее очень огорчает меня, что я не играла никакой роли в отставке мужа, и умоляла ее ответить мне искренне. Это письмо я просила доставить графиню Толстую. Великая Княгиня прислала мне очень милостивый ответ, вполне успокоивший меня. Я поехала на бал; я с беспокойством искала взгляда Великой Княгини. Ее холодный ледяной вид причинил мне ужасную боль; я насилу сдержала слезы. Г-жа де Тарант была почти так же огорчена, как и я. Она постоянно была со мной и могла лучше, чем кто-либо, судить о моих чувствах.

Стр. 214

На следующий день я отправилась гулять в Монплезир, где я была уверена, что встречу Великую

«Княгиню Елизавету. Действительно, я встретила ее там, Я настойчиво умоляла ее сказать причину ее холодности. Я говорила ей, что если я могла бы предвидеть это, ничто в мире не могло бы заставить меня отправиться на этот праздник, что только ее письмо, такое же полное доброты, как она сама, побудило меня приехать. Она сделала все, чтобы избежать объяснения, и я ясно видела, что ее ангельская душа страдает от того, что приходится огорчать меня. Я замолчала; мы расстались, и я поклялась в глубине своей души хранить молчание обо всем, выстрадать все и никогда не жаловаться.

Но горе, наполнявшее мою душу, подействовало мне на здоровье. Я была почти выброшена из сердца, которое было мне так дорого. Опасное и тяжелое чувство, занимавшее Толстую, увеличивало мое горе. Более чем когда-либо я оценила тогда дружбу г-жи де Тарант. Она стала для меня утешением, моей силой и поддержкой. Я жалею тех, кто не знает этого чувства, дарованного нам Провидением как источник чистой воды, утоляющий жажду души.

Несмотря на печаль, как казалось, вполне завладевшую моим существом, бывали минуты, когда я не могла удержаться, чтобы не разделять добродушной, милой веселости, возбуждаемой Шевалье д'Огардом*. У дочери Толстой была гувернантка, англичанка, страстно любившая купаться в реке. Мы для нее устроили купальню против нашей дачи. Она часто купалась там. Муж распорядился бросить туда пойманных в пруду

* Почтенный старик, француз-эмигрант, друг Елизаветы, сестры Людовика XVI, и член христианского общества, боровшегося с новой философией. Императрица Екатерина II пригласила его по рекомендации Гримма приехать в Петербург, чтобы написать записки о России. Примеч. авт.

Стр. 215

пескарей, чтобы обмыть их. М-ль Эмери, не подозре вая ничего, доверчиво бросилась в воду и оказалась покрытой рыбой. Ее удивление было беспредельно, и это приключение послужило поводом к различного рода шуткам. Шевалье д'Огард написал пародию на Проклятие Камилла. Он вложил в уста м-ль Эмери целую речь, направленную против моего мужа.

В начале августа двор возвратился в Павловск. Я с трудом решаюсь приступить к описанию самой гнусной интриги, устроенной в это время. Князь Чарторижский, продолжая по-прежнему быть близким другом Великого Князя Александра, послужил поводом для клеветы, при помощи которой старались очернить честь и славу Великой Княгини Елизаветы. Ее свекровь, постоянно завидуя своей невестке, не упускала случая вредить ей. Граф Толстой, играя роль самого усердного и верного слуги около Их Императорских Высочеств, в то же время был первым поверенным Императрицы, ее шпионом и низким прислужником. До этого времени Государь очень хорошо обходился с Великой Княгиней Епизаветой. После родов он часто и подробно расспрашивал ее о маленькой Великой Княжне и побуждал ее иметь сына. В последнее пребывание двора в Павловске Государыня приказала Великой Княгине Елизавете прислать ей ребенка, хотя девочке было всего три месяца и от дома Великого. Князя до дворца было довольно далеко. Пришлось повиноваться, и потом, когда девочку привезли обратно, Великая Княгиня узнала от дам, сопровождавших ребенка, что Государыня носила его к Государю. Великая Княгиня, нисколько не подозревавшая грозы, собиравшейся над ее головой, была благодарна

Стр. 216

Государыне, считая это просто желанием приучить государя к внучке. Она жестоко ошибалась и скоро убедилась в этом, но виновникам ее несчастья удалось от нее часть истины и обратить ее возмущение лв тех, кто наименее этого заслуживал. Граф Ростопчин и Кушелев находились в соседней эмнате с кабинетом Государя, когда вдруг в нее вошла Государыня с маленькой Великой Княжной на руках. Она сказала им:

— Не правда ли, какой прелестный ребенок? Они согласились с ней, и она прошла в кабинет Государя, откуда она вышла через четверть часа довольно скорым шагом. Кутайсов от имени Государя тозвал Ростопчина, говоря ему по-русски:

— Боже мой, зачем эта несчастная женщина пришла расстраивать его своими злыми словами!

Ростопчин вошел к Государю и застал его в состоянии полного бешенства.

— Идите, сударь, и напишите как можно скорее приказ о ссылке Чарторижского в Сибирский полк. Жена сейчас вызвала у меня сомнения относительно мнимого ребенка моего сына. Толстой знает это так же, как и она.

Ростопчин отказался повиноваться и возразил его Величеству, что переданное ему было ужасной клеветой и что ссылка князя Чарторижского опозорит Вели-Княгиню, бывшую так же невинной, как и добродетельной. Но ему не удалось поколебать решения императора. Тогда Ростопчин, видя, что невозможно его разуверить, ограничился заявлением, что никогда он не согласится написать подобный несправедливый приказ, и ушел из кабинета. Государь написал ему запеку, в которой сообщал все обстоятельства, оправдывавшие отданное им приказание. Ростопчин опять лтказался повиноваться, и гнев Государя наконец успокоился. Графу удалось получить согласие его Вели-

Стр. 217

чества на то, что Чарторижский будет удален без шума и его назначат посланником к королю Сардинии.

На другой же день утром Великий Князь Александр узнал от князя Чарторижского, что последний получил приказание в тот же день уехать из Павловска и вскоре отправиться в Италию в качестве посланника от России к королю Сардинии, которого революционная смута и война вынудили покинуть свое государство и блуждать по разным областям Италии, где еще было спокойно.

Великий Князь был крайне поражен. Это назначение слишком походило на ссылку, чтобы можно было ошибиться; и ни он, ни князь Чарторижский нисколько не сомневались по поводу этого. Великий Князь поспешил к своей супруге. Он сообщил ей о своем горе, и оба терялись в поисках причины, которая могла бы так внезапно вызвать это событие. Их Императорские Высочества простились с князем после обеда. До них дошли слухи, что некоторые лица пытались объяснить это удаление причиной, очень оскорбительной для Великой Княгини. Она была глубоко возмущена этим, и на ее лице были еще следы этого чувства, когда она вечером вошла к Государю.

Войдя в комнату, где обыкновенно дожидались его Великие Княгини, он, не говоря ни слова, взял за руку Великую Княгиню Елизавету, повернул ее так, что свет падал на ее лицо, и уставился на нее самым оскорбительным образом. Начиная с этого.дня он не говорил с ней в течение трех месяцев.

В тот же вечер граф Толстой, который, казалось, искренне интересовался этим событием, убедился из намеков Государя, что его мнение относительно чистоты поведения Великой Княгини поколебалось. Тогда Толстой предложил раскрыть всю эту интригу, и вот как передавал он потом, что будто бы он узнал от Кутайсова.

Стр. 218

В тот момент, когда Императрица принесла маленькую Великую Княжну к Императору, в кабинете были он, Кутайсов и граф Ростопчин. Императрица обратила внимание Императора на ту странность, что Великая княжна была брюнеткой, тогда как Великий Князь Александр и Великая Княгиня Елизавета оба были блондины. Когда она вышла, Император остался вдвоем с графом Ростопчиным, и последний, выйдя из кабинета его пичества, распорядился, чтобы приготовили приказ о назначении и отъезде князя Чарторижского.

Таким образом, из этого следовало, что возбудил зрение Государя прртив Великой Княгини граф Ростопчин. Но что могло его к этому побудить? Между ними никогда не было вражды, и князь Чарторижский до сего времени не мог пожаловаться на него. Он пошл так не иначе как по наущению моего мужа, кото-давно уже питал неприязненное чувство к Чарто-кскому, а также мог желать отомстить Великому Князю. Вспомнили все, что мы сделали, чтобы помешать Великого Князя с Чарторижским. Никогда я не скрывала своих чувств относительно последнего. При всяком случае я доказывала ему, что предпочитаю свои убеждения милости двора; но предполагали, что другие мотивы руководили нами, и решили, что мой муж и я принесли в жертву репутацию Великой Княгини желанию удовлетворить чувство личной вражды и иаслаждению мести.

Меня очень огорчали страдания Великой Княгини, и я была далека от мысли, что меня обвиняют в них. Она более не сомневалась, что я была причиной неприятностей, испытываемых ею. В первой молодости лое крайнее кажется наиболее вероятным. Верят в высшие добродетели, но когда обстоятельства принуждают увидеть дурную сторону души человеческой, скорей поверят в самое мрачное преступление, в артистически сплетенную интригу.

Стр. 219

Это первое разочарование жизни распространялось на предметы, слишком соприкасающиеся и близкие сердцу Великой Княгини, чтобы не причинить ей сильного горя. Она думала, что ей повредила самым чувствительным образом особа, которую она нежно любила и привязанность которой она считала неизменной. Ее репутации угрожали. Поступок с нею Государя обвинял ее публично. Ничто не могло защитить ее, и всему этому причиною она считала меня. Ее сердце было изранено. Но скоро все-таки негодование придало ей силы; решение не показывать вида тем, кто огорчил ее (кто бы это ни был), что они достигли своей цели, возвратило ей самообладание в свете. В глубине своей души она старалась удалить мысль о моем муже и обо мне. С тех пор она стала смотреть на нас как на открытых врагов.

IV

За несколько дней перед отъездом двора из Павловска в Гатчину Государыня пожелала устроить праздник для Государя по случаю предстоящих свадеб Великих Княжон Александры и Елены, уезжавших из Павловска в последний раз. Государыня выразила Великой Княгине Елизавете пожелание, чтобы она приняла участие в прощальной кантате, которую Великие Княжны должны были спеть перед Государем. Великая Княгиня Елизавета была оскорблена подобным предложением при создавшемся положении, попросила у Государыни объяснения по этому поводу и почтительно» сказал а ей, что она не находит возможным обращаться к Государю со словами нежности и лести в то самое время, когда он так чувствительно огорчил Великого Князя, набросил тень на ее репутацию как

Стр. 220

поступками, так и словами, обращаясь с ней с оскорбительной небрежностью. Государыня разыграла удивление, когда Великая Княгиня стала говорить ей о вреде, нанесенном ее репутации, и уверяла ее, что она не слыхала ничего подобного. Но все-таки она не могла ничего возразить, когда Великая Княгиня очень твердо заявила ей, что она не возьмет на себя никакой роли в подготовляемом празднике.

В то время как двор дожидался в Гатчине приезда эрцгерцога Иосифа ко времени, назначенному для 'свадьбы Великой Княжны Александры, а также и Елены, Великая Княгиня Елизавета получила уведомление от Великой Княгини Анны об ее скором приезде, без всякого объяснения. Накануне свадьбы Великой Княжны Елены Государь сам привел Великую Княгиню Анну в ее апартаменты, смежные с апартаментами Великой Княгини Елизаветы. Они в присутствии Государя выразили живую радость от того, что им пришлось увидеться, и в эту минуту Государь, казалось, забыл свою строгость по отношению к Великой Княгине Елизавете, сказав ей несколько слов.

— Вот и она, — сказал Государь, подводя к ней Великую Княгиню Анну. — Все-таки она вернулась к нам и с довольно хорошим видом.

Но на следующий день он опять возобновил по отношению к Великой Княгине Елизавете свое упорное молчание, продолжавшееся еще шесть недель.

Как только они остались одни, Великая Княгиня Елизавета выразила удивление по поводу неожиданного приезда Великой Княгини Анны и спросила ее, что же сталось с проектом, на котором они остановились перед ее отъездом. Она узнала от Великой Княгини Анны, что Государь, должно быть, осведомился об их проекте, потому что раньше, чемона могла приступить к его исполнению, Ростопчин обратился к Тутолмину, сопровождавшему ее, с письмами в самом

Стр. 221

угрожающем тоне, на случай, если бы Великая Княгиня вздумала просить у Государя продолжить ее пребывание в Германии; письма эти повторялись, и наконец, в последнем было бесповоротно определено, что Великая Княгиня должна возвратиться в Россию к свадьбам Великих Княжон. Она же, напуганная этими угрозами и боясь, что весь гнев Государя обрушится на лиц, сопровождавших ее, решила покориться.

Свадьба Великой Княжны Елены с наследным принцем Мекленбург-Шверинским была отпразднована 8 октября, а свадьба Великой Княжны Александры с эрцгерцогом Иосифом — через восемь или десять дней. Государь пожелал, чтобы церемония представления и празднества, последовавшие за ними, были отпразднованы со всем приличествующим великолепием и пышностью; но дворец в Гатчине не годился для того, он был слишком мал, чтобы вместить приехавших из Петербурга, и лица, которые по своему положению или чину обязаны были присутствовать на церемониях, с трудом нашли себе помещение в очень маленьком городке Гатчине.

Небольшое помещение дворца, где происходили приемы и поздравления, почти неприличные помещения первых особ двора и петербургского общества, грязь и туманное осеннее небо придавали этому торжеству печальный вид для всех оказавшихся в положении жертв и казались забавными для действующих лиц и зрителей, которым удалось лучше устроиться.

В положение жертв попытались поставить наследника трона и его супругу, если вспомнить, что для исполнения приказа Государя, желавшего, чтобы Великий Князь Александр дал у себя бал, пришлось занять помещение и маленькой Великой Княжны, не нашедшей себе другого убежища, кроме спальни своей матери.

Празднества продолжались до ноября месяца. Они беспрерывно возобновлялись и усилились по

Стр. 222

случаю известий из армии. Суворов получил титул Итальянского; Великий Князь Константин за то, был свидетелем побед Суворова, получил титул царевича, принадлежавший до сего времени исключительно наследнику престола. Государь объявил, что он проведет всю зиму в Гатчине. Все чувствовали, что невозможно привести в исполнение это решение время суровой погоды зимы в таком малоприспособленном месте для размещения многочисленного двора, но он не привык выслушивать возражения. Все молчали, и он думал, что препятствия устранены.

Великая Княжна Александра, став эрцгерцогиней, уехала в конце ноября. Государь расстался с ней с чрезвычайным волнением. Прощание было очень трогательным. Он постоянно повторял, что не увидит ее больше, что ее приносят в жертву, и объяснял некоторые эти мысли тем, что недовольный, вполне справедливо, поведением Австрии относительно него, он думал, что отдает свою дочь в руки врагов. Потом вспоминали это прощание и считали его предчувствием.

Я вела уединенную жизнь в ту зиму. Мое небольшое общество состояло из почтенного и уважаемого старика, датского посланника, барона Блома, его племянника и племянницы, из моих друзей, командора Мезона, человека очень хорошего общества, из превосходго кавалера д'Огарде, из князя Барятинского, брата графини Толстой, и графа Ростопчина, приходившего каждый день и державшего нас в курсе текущих событий. Я старалась разоряться, насколько это было возможно для меня. Посещения лорда Уайтворта нарушали это однообразие, к которому я всегда стремилась.

Стр. 223

В это время графиня Шувалова, которой Императрицей Екатериной было поручено привезти Великую Княгиню Елизавету и которая с тех пор постоянно находилась при ней в должности обер-гофмейстерины, была удалена от двора. На ее место была назначена г-жа Пален5). Эту перемену можно было только объяснить намерением.удалить от Их Императорских Высочеств всех лиц, к которым они были привязаны по привычке или из чувства. Великий Князь Александр и его супруга никогда не выказывали ни доверия, ни дружбы по отношению графини Шуваловой, но она была заменена особой совершенно им чуждой и про которую вдобавок думали, что ей поручено следить и передавать, что происходит в их домашней жизни; наконец, она внушала недоверие уже потому, что была женою военного губернатора, пользовавшегося полным расположением Государя.

У г-жи Пален была холодная, строгая и не предупредительная внешность. Несмотря на ее новую должность, ей поручили сопровождать эрцгерцогиню в Вену, и она уехала вскоре после своего назначения, что избавило Великую Княгиню от неприятного чувства видеть около себя особу, не нравившуюся ей.

Начало зимы было очень холодным, и в декабре месяце как в Гатчине, так и в Петербурге появился грипп, болезнь воспалительного и эпидемического характера, часто опасная. Почти все придворные переболели ею. Наконец Государь также схватил ее, и только тогда он увидел, что в его апартаментах не было комнаты, где бы он мог укрыться от холода. Он был принужден лежать в постели, и ему пришлось приказать поставить ее в маленькой комнате без окон, единственной, где держалось тепло. Его недовольное настроение еще больше увеличилось от того, что никто, кроме него самого, не был виноват в неприятном положении, в котором он очутился.

Стр. 224

Тотчас же им было отдано приказание отправиться двору в Петербург, и он сам, как только выздоровел, уехал со всей семьей из Гатчины.

Около этого же времени наследный принц Мекленбург-Швёринский уехал из России вместе со своей супругой, а немного спустя Великий Князь Константин возвратился к армии.

Быстрый и победоносный поход наших войск, казалось, достиг своей цели и приготовил спасение Европы. Но венский кабинет сразу парализовал это славное шествие. Австрийская армия под командой эрцгерцога Карла не отправилась на соединение с армией генералиссимуса князя Суворова, как это было условлено. Император не мог вынести этой измены и приказал нашим войскам вернуться в Россию. Князь Суворов на обратном пути заболел, и Государь подверг его немилости, самой несправедливой — печальное следствие его характера. Суворова привезли в Петербург, и было приказано поместить его в самом отдаленном квартале вместо помещения, приготовленного для него при дворе. Гнев Императора увеличил его болезнь и подвинул его к могиле. Он умер весною 1800 года и был похоронен в Александре- Невской лавре с военными почестями. Шествие проходило мимо моего дома. Никогда я не видела зрелища более трогательного. У всех военных было выражение самой глубокой скорби. По обе сторона улицы было много народа различных классов, и многие становились на колени. Государь следовал несколько минут за церемонией. Когда отпевание было окончено, следовало отнести гроб в часовню наверху, но лестница, которая вела туда, оказалась узкой. Старались обойти это неудобство, но гренадеры, служившие под начальством Суворова, взяли гроб, поставили его себе на головы и, воскликнув: «Суворов везде пройдет», отнесли его на назначенное место.

Стр. 225

В январе месяце мой муж представил отчет по приходу почты*.

Государь был очень доволен и пожаловал ему чин действительного тайного советника, равняющийся в военной службе генерал-аншефу. Этот чин открыл мне вход в Эрмитаж. Я посещала почти все спектакли с единственной целью — хотя бы издали увидеть Великую Княгиню Елизавету, но вид ее делал меня еще более несчастной. Такова слабость человеческая: сердце теряет мужество, когда ему нужно вырвать чувство, питавшее его, как бы это чувство отравлено ни было. Самолюбие и тщеславие, высокомерные страсти — одни могут угасить наше оскорбленное чувство, но они никогда мне не были знакомы. Я хотела прибегнуть к помощи разума, но он был пристрастен к моей любви. Оставалось только покориться и страдать.

Великий Князь Константин недолго оставался в Петербурге. Император разгневался на полк конногвардейцев, изгнал его в Царское Село и, чтобы довершить наказание, поручил Великому Князю Константину обучать их. Он отправился в Царское Село и поселился там со своей супругой, Великой Княгиней Анной, последовавшей за ним. Жизнь, которую он вел там и в которой Великая Княгиня Анна должна была принимать участие, была совершенно лишена достоинства, приличествовавшего его рангу. Великая Княгиня Анна, чтобы доставить удовольствие своему супругу, во многом переменившемуся относительно нее, присутствовала в манеже на ученье. Великий Князь приводил в апартаменты своей супруги, безразлично во всякое время, офицеров вверенного ему полка.

* При вступлении его в должность там было 700 000 рублей долгу. В течение двух лет он уплатил и погасил эти долги и представил Государю 300 000 рублей экономии. Примеч. авт..

Стр. 226

Танцевали под звуки клавесина, и в обществе Их Императорских Высочеств царила фамильярность, не подходившая даже и не к такому высокому рангу.

В марте месяце Великая Княгиня опасно захворала, и ее перевезли в Петербург, чтобы лучше можно было заботиться о ней, как этого требовала ее болезнь.

Зима прошла без всяких событий и даже без увеселений. Так все устали после празднеств, устраивавшихся по случаю свадеб Великих Княжон.

Государь, желая показать, что его любовь к Лопухиной не переходила границ чистого чувства, продолжал ухаживать за нею, хотя она и считалась невестой князя Гагарина, которого он осыпал своими милостями.

Государыня продолжала беспрестанно свою деятельность во всех отношениях, но или она вращалась в таком кругу мелочей, или с таким небольшим успехом, что в результате не получалось ничего, что можно было бы отметить.

Великий Князь Александр с добросовестной точностью исполнял свои тяжелые служебные обязанности, возложенные на него отцом, все более и более приобретая любовь общества. Он, и как командующий полком, и как генерал-губернатор Петербурга, часто спасал несчастных или по крайней мере добивался смягчения их участи. Доброта и снисходительность Великого Князя были слишком резким контрастом с характером Государя, чтобы не привлечь к нему сердца всех, и, чем более увеличивалось число пострадавших в царствование Павла, тем более устремлялись надеждой к будущему, тайно желая приблизить его.

Узнав на приведенных мною примерах, а также из случая с графом Строгановым6), которого Великий Князь отличал между придворными, а Государь подвергал различным унижениям, что его расположение не является рекомендацией в глазах Государя, Великий Князь решил принимать только по надобностям

Стр. 227

службы. Он не принимал даже своих придворных из боязни скомпрометировать, и это поведение, настоящая причина которого всем была известна, только увеличивало внушаемое им доверие. Только граф Толстой, хотя и находился постоянно около Великого Князя, выказывая привязанность к нему, удержался при дворе и пользовался расположением Государя.

Великая Княгиня Елизавета жила только для своей дочери. Огорчения, испытанные ею недавно, заставили ее считать преимуществом уединение, в котором она находилась. Она видела только лиц, которых оставили у Великого Князя, и некоторых фрейлин.

VI

Толстая все более и более отдавалась увлечению. Я прекратила гулять с ней по утрам, чтобы не присутствовать при встречах с Уайтвортом. Я сказала ей, что не могу поощрять ее слабость; она плакала, не отвечала ничего, и мои возражения не приводили ни к чему, кроме нервных припадков. В ее доме жила француженка, бывшая гувернанткой умершей дочери Толстой. Это была настоящая мегера, к которой Толстой питал совершенно особую нежность и уважение. Эта ужасная женщина постоянно устраивала сцены графине Толстой, часто жаловавшейся на нее мужу, но последний не обращал никакого внимания на слова жены. Наконец, доведенная до крайности, она объявила ему, что она решилась уехать из дому, если он не прогонит Терезу. Это происходило во время завтрака, и граф разгорячился до того, что взял нож, находившийся на столе, и бросился за женой. Дочь, которой было тогда десять лет, бросилась на колени и-схватила отца за ноги. Графиня растерялась, позвонила, и

Стр. 228

таким образом сделала камердинера свидетелем этой сцены. Она убежала и направилась ко мне. Ее бледное расстроенное лицо меня страшно испугало. Она сказала мне, что решилась уехать к своей матери в Берлин, что ничто в свете не может заставить ее жить под одной кровлей с мужем. Я успокоила ее, насколько могла, и умоляла ее не торопиться, потому что все насильственные меры с ее стороны неизменно упадут на ее же голову. Я предлагала ей все перенести и, насколько возможно, скрыть, что происходило в ее сердце.

Она осталась у меня. Граф пришел к обеду. Он был мрачен и смущен. Я не подавала виду, что знаю про утреннюю сцену, и обходилась с ним, как всегда.

Я захворала. Толстая, Тарант и м-ль Блом находились около меня. Толстая предложила читать новый роман. Мы согласились. При первой же нежной сцене она расплакалась и ушла в соседнюю комнату. М-ль Блом последовала за ней. И так как они не возвращались, я пошла посмотреть, что с ними случилось. Я увидала, как м-ль Блом со сложенными руками умоляла Толстую сказать мне все. Она взяла меня за руку и сказала:

— Я приду завтра рано утром.

Я пожала ей руку от всего сердца.

Действительно, в десять часов утра на другой день она вошла ко мне в комнату; заперев дверь на ключ, она бросилась на колени передо мной и, проливая поток слез, призналась мне в тяжелом чувстве, с которым она не могла больше бороться, тем более что поведение ее мужа оправдывало ее.

— Вы осудите меня, я уверена в этом, — прибавила она, — я заслужила ваше порицание, потому что я проявила недоверие к вам и не послушалась ваших советов.

Я отвечала ей, обнимая ее от всего сердца, и заклинала ее вырвать из своего сердца причину многих

Стр. 229

неприятностей и раскаяния в будущем. Я указала ей на то, что, как бы возмутительно ни было поведение ее мужа, оно не должно оказывать влияния на уважение, которое у нее должно быть к самой себе.

Она успокоилась, и довольная улыбка появилась на ее красивом лице. Никогда я не забуду этой минуты победы над ее бедным сердцем. Мне казалось, что я не выдержу этой тихой и нежной радости.

Я просила ее позволить мне написать Уайтворту, сказав ему, что она призналась мне в своих чувствах, что я считаю его крайне виновным и не могу ни уважать его, ни принимать его у себя. Он прислал мне такой пошлый ответ, что даже Толстая не могла удержаться от смеха. Немного спустя граф Толстой перестал бывать у нас, потому что мой муж оставил придворную должность, но, чтобы замаскировать низость этого поступка, он выставил меня причиною этого разрыва, повсюду рассказывая, что я поощряла увлечение его жены и хотела похитить ее у него. Толстая получила ответ от матери на свою просьбу о разрешении приехать к ней, та одобряла ее проект. Она попросила меня обратиться к Ростопчину, чтобы он выхлопотал позволение Государя. Я отказалась от поручения, совершенно не желая вмешиваться в подобного рода ссору. Она обратилась к своему брату и к племяннику барона Блома. Последний был особенно хорошо знаком с мадам Шевалье, любовницей Кутай-сова, актрисой, о которой я упоминала выше. Барятинский получил от опекуна своей матери бриллиантовое кольцо стоимостью в 6000 рублей и подарил его Шевалье, чтобы заинтересовать ее в просьбе графини Толстой. Все устроилось по ее желанию, к моему очень большому сожалению.

Разрешение уехать было ей дано, и это доставило графу Толстому верный повод обвинять меня. Мне оставалось только хранить молчание. Слишком унизи-

Стр. 230

тельно оправдываться, тем более когда ни в чем не можешь себя упрекнуть. Я не могла ничего сказать в свое оправдание, не выдав чувства графини Толстой. Это одно уже могло заставить меня молчать. Время ее отъезда приближалось, как вдруг лорд Уайтворт был отозван своим двором. Эта новость причинила мне сильное беспокойство. Я умоляла графиню отказаться от путешествия или, по крайней мере, отложить его на несколько месяцев, так как оно имело вид условленной встречи с лордом Уайтвортом, Но ничто не могло поколебать ее решения. Она, казалось, дорожила им больше жизни и уехала в апреле месяце. Г-жа де Тарант жила у меня. Она выписала из Англии графа де Круссоль, младшего сына ее сестры. Государь назначил молодого человека флигель-адъютантом и обходился с ним с добротой и мягкостью, необыкновенной в характере этого монарха. У графа де Круссоль, в то время как он находился в Гатчине при его Величестве, сделался нарыв в груди. Тетка перевезла его в город, чтобы лучше ухаживать за ним, и уступила ему свое помещение.

Великая Княгиня Елизавета иногда принимала поздно вечером графиню Шувалову, более из внимания к ней, чем для своего удовольствия. Но скоро она имела случай узнать заслуживающий уважения характер госпожи Пален и ее преданность интересам Великой Княгини, на что последняя и не могла не ответить тем же. После того как она проводила эрцгерцогиню в Вену, она поспешила возвратиться в Петербург и занять при дворе Великой Княгини Елизаветы должность, с обязанностями которой она едва успела ознакомиться.

При приближении весны Великому Князю Михаилу, младшему сыну Государя, привили оспу; был установлен порядок в подобных случаях увозить из дворца детей Императорской семьи, у кого еще не была оспа, и было предписано Великой Княгине Елизавете рас-

Стр. 231

статься с дочерью, которую собирались поместить на шесть недель в Мраморный дворец. Великая Княгиня находила невозможным подчиниться этому приказанию. Отнять у нее ребенка значило отнять у нее все ее счастье. Она поделилась своим горем с г-жой Пален, а та, сама мать и нежная мать многочисленного семейства, приняла в этом самое живейшее участие.

— А почему бы вам, — сказала она Великой Княгине, — не отправиться вместе с дочерью в Мраморный дворец? На вашем месте я заявила бы, что никто не может разлучить меня с моим ребенком, и попросила бы позволения у Государя поселиться на это время в Мраморном дворце.

Великая Княгиня, зная неумолимое отношение Государыни ко всему, что касалось этикета, и не рассчитывая особенно на ее снисходительность, не решалась обратиться с просьбой, не имевшей до сих пор примера в летописях двора. Но, поощряемая и поддерживаемая г-жой Пален, она попробовала сделать попытку, которую сочли экстравагантностью. Императрица, после долгого сопротивления, уступила настоятельным доводам г-жи Пален, говорившей гораздо смелее Великой Княгини, и обещала передать об этом Государю, прибавляя, что он, наверно, откажет в такой неразумной просьбе. Напротив, Государь очень легко согласился. Г-жа Пален торжествовала и наслаждалась счастьем Великой Княгини, которая с этого времени привязалась к ней и сохранила неизгладимое воспоминание об оказанной ей услуге.

В течение шести недель, проведенных Великой Княгиней в Мраморном дворце, число лиц, которых она видела, ограничивалось г-жой Толстой, фрейлиной княжной Шаховской7) и графом Толстым, который бывал и при дворе, и у Великой Княгини, выказывая безграничную привязанность и верность Ее Императорскому Высочеству. Он говорил ей о мнимом горе,

Стр. 232

которое причиняла ему жена, обвиняя меня в том, что я из ненависти и мести, желая разлучить его с графиней, устроила ее поездку в Берлин. Он описывал свое семейное несчастие так трогательно и правдоподобно для лица, настолько предубежденного против меня, как Великая Княгиня, что в конце концов она стала считать меня самой коварной и вероломной женщиной и жалела о дружеских чувствах и доверии, которое она питала ко мне долгое время.

Из особ двора Великая Княгиня Елизавета виделась только с Великим Князем Александром и Великой Княгиней Анной, и это были единственные лица, с которыми она и желала видеться. С этого времени началась ее дружба с княжной Шаховской. Эта молодая особа только что отказалась от брака, который должен был вскоре состояться, решив, что он не будет счастливым и что она слишком поспешно согласилась на него, поэтому она была очень рада на некоторое время удалиться от двора, чтобы избежать неблагоприятного освещения, которое бросает всегда на девушку подобное досадное событие, и попросила дозволения у Великой Княгини последовать за ней в Мраморный дворец. Она была очень хорошей музыкантшей; Великая Княгиня тоже любила музыку и занималась ею; досуг уединения навел Великую Княгиню на мысль воспользоваться талантом княжны Шаховской, она стала почти каждый день быть с ней, и таким образом завязалась дружба, продолжавшаяся до преждевременной смерти Шаховской, ставшей впоследствии княгиней Голицыной.

Каждый раз как я встречалась с Великой Княгиней, я уходила с новой уверенностью в ее перемене ко мне. Однажды весной я гуляла в дворцовом саду вместе с моей четырехлетней дочерью и графом Алексеем Разумовским8). Мы увидали Великую Княгиню и любовались ее походкой. Граф сказал мне:

Стр. 233

— Боже! Какой у нее приятный вид!

Он подошел к ней, а я остановилась на почтительном расстоянии, Моя девочка привыкла слышать ее имя и побежала к ней со всем доверием ребенка. Великая Княгиня ласково отстранила ее и поспешно направилась к дожидавшейся ее карете. Это движение причинило мне чувствительную боль, мои глаза наполнились слезами, которые я сдержала, как и многие другие, вызванные ею.

Я провела это лето, как и предыдущее, на даче, около Каменного Острова. Мои соседи обращались со мною сообразно с барометром двора. Я должна только выключить из их числа г-жу Свечину9), дружба которой ко мне была всегда одинаковой.

Двор, по обыкновению, проводил конец весны, лето и начало осени в Петергофе и Павловске. Характер Императора Павла становился все более и более вспыльчивым, а поведение — произвольным и странным. Однажды весною (это случилось перед отъездом на дачу), после обеда, бывшего обыкновенно в час, он гулял по Эрмитажу и остановился на одном из балконов, выходивших на набережную. Он услыхал звон колокола, во всяком случае не церковного, и, справившись, узнал, что это был колокол баронессы Строгановой10), созывавший к обеду. Император разгневался, что баронесса обедает так поздно, в три часа, и сейчас же послал к ней полицейского офицера с приказом впредь обедать в час. У нее были гости, когда ей доложили о приходе полицейского. Все были крайне изумлены этим посещением; но когда полицейский исполнил возложенное на него поручение, с большим смущением и усилием, чтобы не рассмеяться, то только общее изумление и страх, испытываемый хозяйкой дома, помешали присутствовавшему обществу отдаться взрыву веселости, вызванному этим приказом совершенно нового рода.

Стр. 234

Анекдот быстро распространился в городе; толки вокруг этого случая дали повод злонамеренным людям находить у Государя расстройство рассудка, и эта тирания, распространявшаяся даже на домашнюю жизнь, раздражала всех. Распорядившись отобрать во всех книжных лавках произведения Вольтера и Руссо, он запретил ввоз каких бы то ни было книг в Россию. Точность, с которой исполняли этот приказ, была поводом к очень неудобной сцене, происшедшей в Павловске.

Великие Князья, Великие Княгини и весь двор дожидались Их Величеств в маленьком особом саду Государыни, чтобы оттуда отправиться на прогулку верхом, что было очень принято при дворе в том году, как и в предыдущем. Все собрались у окон нижнего этажа апартаментов Их Величеств. Слышно было, как Император прошел от себя к Императрице, и вскоре потом послышался разговор в повышенном тоне. Государыня говорила с упреком и плача, Государь отвечал резко, и, хотя нельзя было разобрать все, великолепно были слышны все интонации.

Сцена продолжалась. Аудитория, собравшаяся в садике, хранила самое глубокое молчание; смотрели друг на друга со смущенным видом, не зная, что из всего этого выйдет. Государь появился в очень дурном настроении и сказал Великим Княгиням и остальному обществу:

— Отправляемся, сударыни; на лошадь!

Пришлось последовать за ним, не смея дожидаться Императрицы, появившейся минуту спустя с опухшими глазами и недовольным видом.

На следующий день узнали причину этой сцены: Государыня выписала из-за границы книги, но таможня, не получив приказа сделать для нее исключения из общего правила, задержала адресованные ей книги. Государыня узнала об этом и пожелала показаться ос-

235,

корбленной. Она выбрала момент, когда Государь собирался выходить, и пожаловалась ему на недостаток уважения, который проявили к ней, как казалось, с его разрешения. Император, хотя и был раздражен и доведен до крайности, отдал приказ исправить ошибку. Все справедливо удивлялись, что Государь, при своем вспыльчивом характере, так долго выносил мелочность Императрицы и отсутствие у нее чувства такта и меры.

Конец июля и начало августа двор вместо Павловска провел в Царском Селе. Там у Великой Княгини Елизаветы умерла дочь. Государь был огорчен этим и испугался того, как подействовало горе на Великую Княгиню: она почти не плакала, и Государь очень беспокоился об ней. Чувствительность, проявленная им по этому поводу, свидетельствовала, что он не верил всецело подозрению, возбужденному в нем и заставившему его так бесцеремонно поступать с Великой Княгиней в прошлом году.

Смерть маленькой Великой Княжны произвела на меня ужасное впечатление. У меня разрывалось сердце, и я еще более страдала от того, что приходилось молчать и скрывать свои чувства. Графиня Строганова1) 1) навестила меня и застала в ужасных рыданиях; она не могла прийти в себя от изумления, что я была так огорчена, тогда как Великая Княгиня Елизавета совершенно удалила меня из своего сердца.

Тело ребенка было набальзамировано, перевезено в Александро-Невскую лавру и поставлено там на несколько дней. Я предложила г-же де Тарант отправиться туда. Она согласилась. Приехав в монастырь, мы вошли в заупокойную комнату, всю обтянутую черным. Вокруг маленького ангелочка горели свечи. Я подошла к гробу, чтобы поцеловать у нее руку, но едва я прикоснулась к ней губами, рыдания стали душить меня. Моя душа была наполнена тяжелыми и

Стр. 236

нежными чувствами. Моя глубокая привязанность к Великой Княгине давала себя чувствовать с такою силою, что я не помнила себя. То, что она забыла меня, бросила, несправедливо поступила со мной, все эти жестокие истины овладевали моим сердцем, как вдруг в моей душе возникло новое чувство, утешившее меня. Я говорила себе: она больше не любит тебя, но в эту минуту ее сердце участвует с тобой в общей скорби. Мои мысли прояснились; утешение скорби заступило место в моей душе тягостному смятению моих чувств и впечатлений. Граф Толстой, находившийся там, чтобы следить за траурным церемониалом, подошел с кропилом окропить святой водой тело ребенка и взглянул на меня с торжествующей улыбкой. Наверно, он наслаждался мыслью, что погубил меня в глазах моих молодых повелителей. Признаюсь, что его вид снова отравил мое сердце.

Стр. 237

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация внизу страницы.
Текст приводится по изданию: Мемуары / В.Н. Головина. — М.: ACT: Астрель: Люкс, 2005. — 402 с.
© «Издательство Астрель», 2005
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев (guy_caesar@mail.ru)