|
Головина Варвара Николаевна Мемуары
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ 1814—1817 I Дом, занимаемый мною на Каменном Острове, находился у дороги, по которой постоянно ходили прохожие, и окна были так малы и низки, что, вовсе не желая этого, я ни на одну минуту не теряла из виду этого «волшебного фонаря». Подобное развлечение слишком противоречило моим страданиям и удручало меня различным образом. Вид из окон и с балкона был прекрасен. Вечером я слышала вдали звуки рогов. Хотя эта музыка не имела никакого отношения к моим воспоминаниям, она печально настраивала меня. Сладостная гармония оживляет в нас, я не знаю, что-то такое чувствительное, переносящее нас к тому, что трогает и волнует нас. Я много принимала утомительных визитов. Муж потребовал от меня, чтобы я представила ко двору мою младшую дочь. Император возвратился на неко- Стр. 402 торое время, предстоял петергофский праздник: надо было везти туда дочь; это было ровно через месяц после смерти г-жи де Тарант. Я повиновалась, как и во многих других случаях, и поехала ко двору с растерзанным сердцем. Императрица-мать была особенно милостива ко мне; она проявила ко мне большое участие во время моего горя и посылала каждый день справляться обо мне. Я не замечала окружавшей меня толпы. Когда бываешь погружен в большую скорбь, то только внутренние взоры могут видеть. Император обратился ко мне с обычными выражениями сожаления. Все, кого я встречала первый раз после смерти моей подруги, старались обращаться с общими местами, так мало способными утешить. То, что я потеряла, непоправимо, и я буду считать себя счастливой, если мне удастся встретить некоторое сходство с тем, чего беспрерывно ищет мое сердце. Герцогиня Виртембергская жила также на Каменном Острове. Я часто виделась с ней, и это было мое единственное утешение в это печальное время. Каждое утро я около часу гуляла в роще, погруженная в печальную задумчивость, почва, казалось, исчезала из-под моих ног, и мои прогулки сопровождались рыданиями. В это время я получила письмо от Императрицы Елизаветы: Брухзаль, сего 14—26 июля 1814 года. «Отчего я не могу придать моим словам всю силу моих чувств, бедная подруга! Вы найдете здесь участие самое глубокое, которое кто-либо может принять в вашей скорби. Только сегодня узнала я о незаменимой потере вашей и всех, кто признает и умеет ценить достоинство. Что касается меня, каким сожалением обязана я ей за те чувства, которые она питала ко мне! Я прилагаю здесь кольцо, которое я выбрала для нее Стр. 403 и дожидалась случая, чтобы послать ей: вы будете носить его в этом смысле; обещайте мне это. Как вы должны были страдать! Какую пустоту теперь вы должны испытывать! Мне очень мучительно находиться вдали от вас в это время, и, если бы я позволила бы себе сделать замечание по поводу воли Божьей, я жаловалась бы на то, что Он посылает дорогим для меня людям самые тяжелые скорби как раз в то время, когда я нахожусь вдали от них и не могу об них позаботиться. Мне кажется, что Бог давно находил ее достойной приблизить к Себе, но Он предоставил ей в мире вкусить наибольшее счастье, единственное, которым она могла насладиться. Она счастлива; она окончила свою тяжелую урочную работу. И вот, быть может, она соединилась с теми, кого она оплакивала здесь; но вы, вы, бедная подруга, как вы нуждаетесь в сожалении! Берегите ваше здоровье, мне не надо говорить вам это: вы никогда не забудете, какие обязанности прикрепляют вас к этой жизни. Один Бог знает, когда и как я с вами увижусь. Три недели тому назад я думала быть в Петербурге в будущем месяце, но Император, приехав сюда, решил иначе. Он нашел лучшим, чтобы я подождала его здесь, чтобы через шесть недель приехать к нему в Вену и пробыть там с ним время конгресса. Это соображение и его желание должны были повлиять на мое решение, но это опечалило меня. Я испытываю беспокойство и невыразимое нетерпение возвратиться в Россию. Бог делает иногда из положения наиболее привлекательного самое тяжелое испытание. Ах! Я более, чем когда-либо, убеждена, что нет ни счастья, ни покоя, как только в будущей жизни! Я говорю вам о себе и не извиняюсь за это: я слишком уверена в вашей дружбе, чтобы не думать, что даже среди вашей печали вы интересуетесь тем, что меня касается. Нет таких друзей, как вы, и приятно полагаться на такое сердце. Я знаю, как бо- Стр. 404 лел ваш муж, я знаю, что делала Паша. Пусть Бог сохранит вам эти дорогие существа, и вы опять будете счастливы в этой жизни. Передайте им все, что я чувствую за них и за вас. Пишите мне, надеюсь, это не будет нескромностью просить вас об этом. Излейте всю свою печаль в мое сердце, которое сумеет оценить ее. Пишите мне о той, кого вы только что потеряли; расскажите мне все подробности ее последних минут. Я чувствую потребность знать это. Прощайте, бедный, бедный друг; да поддержит вас Бог». Это письмо наполнило меня чувствительной благодарностью. Моя глубокая привязанность к Императрице была единственным, что могло облегчить тяжесть моего сердца. Мое существование переменило свой характер. Преданного и верного друга не существовало более. Приходилось всецело посвящать себя другим, и у меня не было больше дружбы, беспрерывно поддерживавшей меня. Чувствительные привязанности, оставшиеся у меня, требовали полного самопожертвования, и я безропотно подчинилась этому. Когда Бог отнимает у нас предмет чувствительной любви, Он привлекает нас к Себе еще с большей силой. Некоторые расчетливые люди говорили: «Когда имеют таких детей, как ваши, то можно утешиться». Но дети, которых я нежно люблю, были у меня и при жизни подруги. У меня было как бы ожерелье из драгоценных камней, составлявшее основание моего счастья; самый красивый камень потерялся и не может быть заменен; ожерелье разрознено. Надо понимать, чтобы судить, и не прилагать свою манеру относиться к чувствам других. А Каждый по-своему принимает удары судьбы. Возвратясь в свой городской дом, я испытала массу ощущений, которые мне было бы трудно передать. Стр. 405 Комната, где умерла г-жа де Тарант, была для меня дороже всяких сокровищ. Я спала в комнате рядом, и мне часто казалось, что я слышу ее стоны. Мои друзья навещали меня. Герцогиня продолжала с участием относиться ко мне и привязала меня к себе на всю жизнь. Приблизительно около этого же времени в Петербург приехала Аглая Давыдова, урожденная Грамон1). Г-жа де Тарант питала к этой молодой женщине настоящую привязанность. Ее несчастья, ее молодость, опасности, окружавшие ее, требовали поддержки. Моя уважаемая подруга взяла на себя эту боль. Благодарность и привязанность Аглаи к ней возбудили мое участие. Доверие, проявленное ею, заставило меня постараться быть ей полезной. Я смею думать, что имела счастье предохранить ее от некоторых опасностей. Но пустота, которую я чувствовала и чувствую теперь, всегда остается той же. Политические события, значительные и важные, интересовали меня только наполовину. Все потеряло цену в моих глазах с того времени, как у меня не было с кем бы я могла поделиться. Я была счастлива только, когда, оставаясь наедине с Богом, вызывала душу г-жи де Тарант, прося ее помолиться за меня. Венский конгресс вместо назначенных шести недель продолжался девять месяцев. Продолжительность политических операций приводила в уныние общество, и прекрасная слава Императора теряла свой блеск в глазах некоторых людей. Мировое зрелище, двигаемое великими событиями, может быть сравнено с ходом театральной пьесы. Если поразительные Стр. 406 места пьесы не слажены так, чтобы повести за собой благородную и ясную развязку, пьеса кажется неудачной. Напряжение умов, жадных до предсказаний, в конце концов вводит их в заблуждение, и таинственная приостановка в политике всегда возбуждает подозрения. Императрица была в Венечво время празднеств, потом она вернулась к принцессе, своей матери. Появление Бонапарта во Франции окончательно повергло в уныние общество. Опять показалась эта мятежная шайка, которую обстоятельства сковали на мгновение. Но Император Александр, предназначенный Провидением защищать законное дело, на этот раз при помощи Англии, восторжествовал над этой попыткой и второй раз обеспечил вступление французскому королю во владение своим государством. Людовик XVIII не был принят с энтузиазмом; его королевская корона более, чем когда-либо, стала терновым венцом; союзники предлагали разделить его государство. Но Император Александр опять выступил защитником справедливого дела. Приближался момент возвращения Императора и Императрицы. Они приехали в декабре месяце, и двор стал блестящим. Принц Оранский приехал в Петербург немного спустя после Их Величеств, и свадьбы двух Великих Княжон повели за собой большое число празднеств. Согласно письму, полученному мною от Императрицы и приведенному выше, мне дозволено было питать некоторые надежды. Я видела Императрицу в свете, во дворце; ее стеснение со мной и холодный вид Императора очень разочаровали меня, доказывая, что мне предназначены новые испытания. Я покорилась с большим мужеством, чем когда еще со мной не случилось несчастья. Глубокая скорбь Стр. 407 способна разрушить иллюзию. Мои неизменные чувства к Императрице торжествовали надо всем. Мое сердце страдало, но самолюбие не было оскорблено. Я часто получала письма от моих парижских подруг. Их любовь увеличилась ко мне после смерти г-жи де Тарант. Баронесса де Бомон, ее старинная подруга, бедная и добродетельная, жила в это время только на пенсию, которую ей выдавала г-жа де Тарант, но таким образом, что баронесса думала, что получала помощь от Императрицы. Деликатное чувство, старавшееся скрыть свои благодеяния, заставляло г-жу де Тарант прибегнуть к этому замаскированию еще и потому, что без помощи Императрицы она едва ли бы могла помогать своей подруге. Она тайно получала от Ее Величества пенсию в 5000 рублей. Когда г-жа де Тарант умерла, я решилась испросить для баронессы продолжения пенсии. Я осмелилась говорить об этом Императрице и, лишенная возможности видеться с ней наедине, я обратилась к ней с этой просьбой на балу у Императрицы-матери. Я думала, что не надо заботиться о себе, когда дело идет об оказании услуги другим, и что не надо падать духом перед препятствиями, которые можно преодолеть усердием и старанием. Я также много рассчитывала на желание Императрицы делать добро и на воспоминание, которое она хранила о г-же де Тарант. Моя попытка удалась; она приказала мне прислать с мужем записку по этому поводу. Я повиновалась без промедления и на следующий же день получила деньги и записку следующего содержания: «Я посылаю графу Головину пенсию за год, и я с удовольствием буду продолжать ее уплачивать г-же де Бомон. Я посылаю эту сумму ему, потому что в то же время мне надо ему послать и еще другую сумму. Мне очень досадно, что я не имею возможности поговорить с вами; я сделала бы вам тысячу вопросов; но в данное время это невозможно. Надо подождать. Стр. 408 Сколько перемен приводит с собой время! Могу ли я пока справиться у вас о вашей исторической работе? После несчастья, испытанного вами, я думаю, что вы ею не занимались, но я также уверена, что вы не забыли про нее, и очень желала бы, если это возможно, увидеть ее. В моем уединении все рода умственных занятий спасительны для меня, а эта работа была бы отдохновением. Как-нибудь, когда вы можете сделать это без особого труда, соберите все бумаги и пошлите мне, если это возможно, если же это невозможно, скажите мне, я без огорчения откажусь от этого». Вот мой ответ на письмо Ее Величества: «Благодеяние, которое Ваше Императорское Величество оказали г-же де Бомон, наполняет меня благодарностью. Все, что имеет отношение к памяти г-жи де Тарант, обладает особой властью над моей душой. Вы смягчите скорбь очень страдающего существа; Вы возвратите жизнь той, которая совсем потеряла надежду жить. Это благодеяние так же приятно мне, как и г-же де Бомон, в особенности потому, что Вам, Ваше Величество, мы имеем счастье быть за него обязанным. Что касается исторических Воспоминаний, то я не могу послать мое маранье Вашему Величеству. Рукопись необходимо переписать; я слишком плохо вижу, чтобы сделать это; я потеряла зрение почти натри четверти после этого ужасного несчастья; я пишу днем с очками, а вечером и они не дают мне никакого облегчения. Если Вы доверяете моей дочери, за которую я отвечаю, как за себя, то я поручу ей это. Г-жа де Тарант переписала наши рукописи по смерти Императора Павла. Именно там Вы остановились. Я продолжала с этого аремени писать -все, что касалось меня лично, прибавив, что не находясь вместе с Ее Величеством, моя история не может следовать за ней, и что я буду продолжать рассказ до того момента, когда, возвратившись из путешествия, я была приближена Ее Вели- Стр. 409 чеством и могла узнать точную правду. Я описывала мои путешествия и остановилась на смерти моей матери во время пребывания в Дрездене. Я не продолжала с тех пор: болезнь, страдания моей уважаемой подруги заполнили меня всю. Осмелюсь признаться Вашему Величеству, что эта потеря, эта смерть и эта печаль так же живо чувствуются мною сейчас, как и в первую минуту. Я возьмусь за эту работу, если Ваше Величество желает ею заняться. Ваше Величество увидит из того, что я имела честь сказать, с какого момента надо начать. Если Ваше Величество приказываете, я пришлю с мужем отрывки, которые Ваше Величество соизволили мне доверить. Поверьте, Ваше Величество, что я всегда с уважением подчинюсь обстоятельствам, имеющим отношение к Вашему Величеству. Моя судьба не быть признанной; моя совесть слишком чиста, чтобы оправдываться. Поверьте, что бы ни случилось, моя почтительная преданность и верность останутся теми же. Я радуюсь и благодарю Бога, что привязана к Вам только из-за Вас, а не как любят в этом жалком мире. Примите милостиво мое наиболее почтительное уважение». После этого письма я увиделась с Императрицей на одном балу. Она сказала мне оставить рукопись в таком виде, в каком она была, но я продолжала ее для себя. Немного времени после возвращения Их Величеств в Санкт-Петербург были высланы иезуиты. Этот суровый акт был вызван опасением совращения православных в католическую веру. Подозревали, что они Стр. 410 старались обратить многих, особенно дам из общества, и Император был принужден принять соответственные меры. Это событие привело к тягостным последствиям для многих семейств, и той же причине я должна приписать очень заметную холодность, проявленную Императором по отношению ко мне. То некоторое внимание, которое он соизволил оказать моим детям и мне, я могу отнести только на счет его милостивого отношения к моему мужу. Весною Катишь Любомирская известила меня о приезде графини Ржевусской, немецкой кузины ее мужа. Я слыхала об ней уже давно и относилась к ней с особым уважением. Заря ее жизни прошла в тюрьме; она родилась во Франций и осталась там с матерью, которая была одной из жертв революционного варварства; она была лишена жизни после нескольких месяцев заключения2). Ее дочь семи лет осталась одна на попечении тюремщика. Он плохо обращался с нею и отказывал ей даже в черном хлебе, составлявшем ее единственную пищу. Князь Любомирский, отец Розалии (имя графини), был на французской службе, но в это время не находился во Франции и не знал о судьбе, постигшей его дочь. Наконец он узнал о ней и потребовал ее. Лицо, взявшее на себя это поручение, приехало всего за три дня, как Розалию должны были поместить в воспитательный дом. Там бы она была потеряна навсегда. Такое необычное начало, казалось, только подготовило ее добродетели. Ее ум является цветком ее души. Я познакомилась с г-жой Ржевусской. Катишь привезла ее ко мне 15 мая (1810 года), два дня спустя после ее приезда в Петербург. Моя дружба с г-жой де Тарант интересовала ее уже давно; история ее смерти поразила графиню необычайною близостью ее души с душою принцессы де Тарант и сходством между их характерами и убеждениями. Это сходство порази- Стр. 411 ло меня; оно отвлекло мне сердце от печали, в которую оно погружалось так часто. Знакомство с нею повлияло на мою жизнь, и, говоря о себе, я должна говорить и о ней. Император не взял с собою графа Толстого, здоровье которого ухудшилось; у него не было сил выносить быстроту поездок Его Величества. Главным образом этим путешествиям и волнениям, связанным с его должностью, надо приписать его болезнь. Она была долгой и тяжелой, с короткими минутами покоя и улучшения. Он был очень огорчен своей разлукой с Императором, и, расставшись со своей ролью приближенного, он увидел, как удалилось от него большое количество случайных друзей. Но, сближаясь с нами, он увидал, что у него еще были друзья. Нет ничего сладостнее для сердца, как забыть сделанное нам зло. Надо отдать справедливость графу Толстому, что он искренно был привязан к Императору, но у него не было чувства меры в культе, до которого он доходил, и он бесчестил благородную роль верноподданного низостью слуги. Это значило наносить вред и своему господину, и себе. Возвращение Императора не принесло никакой перемены в его положении: он был слишком болен, чтобы возвратиться к своей службе. Государь навестил его и всячески старался утешить. Созвали весь факультет; они только увеличили опасность и страдания больного. Я провела день в моей деревне, на Петергофской дороге. Я аккуратно, раз в неделю, ездила на Каменный Остров к графу Толстому. Я уезжала рано с моими детьми; мы останавливались у г-жи Ржевусской, которая отправлялась потом с нами. Я всегда избегала встречаться с Их Величествами, которые почти каждый день навещали графа Толстого. Я особенно нахо- Стр. 412 дила неудобным встретить Императрицу, как будто я принуждала ее видеться со мной. Катишь жила вместе со своим братом. В августе месяце с ней случилось несчастье: у нее умерла дочь, прелестный ребенок. Это печальное событие заставило меня остаться у нее дольше, чем обыкновенно. Вечером, когда я стояла на балконе вместе с г-жой Ржевусской, с княгиней Барятинской, невесткой графа, и моей дочерью, доложили о приезде Императрицы. Мы остались на своих местах. Ее Величество прямо прошла в комнату графа и там виделась с Катишь. Перед уходом она велела позвать меня в комнату, соседнюю с балконом. Несчастье Катишь сильно взволновало ее. Она много говорила мне об этом. Кто же мог лучше, чём она, разделить скорбь матери? Потом она сказала мне, что, проходя, она заметила меня в окне, но не хотела выйти на балкон с красными и заплаканными глазами. Взяв меня за руки, она говорила мне о вечерах, которые мы проводили в этом доме, о тяжелой утрате, понесенной мною с тех пор, и о том огорчении, которое она испытывает от того, что ничего не сделала для меня. Этот проблеск единения принес мне больше дурного, чем хорошего. Мое неопределенное и неясное положение в отношениях с Императрицей было слишком тяжелым противоречием с той действительной привязанностью, которую я испытывала к ней. На некоторое время я потеряла ее из виду. Жизнь в деревне давала мне много мучительных воспоминаний. На каждом шагу мне попадались предметы, напоминавшие о г-же де Тарант. Ее остров, кусты, посаженные ею, возбуждали во мне печальные и мрачные мысли о том, что я пережила ее. Г-жа Ржевусская неоднократно приезжала на несколько дней к нам; ее присутствие и очарование ее общества доставляли мне много удовольствия. Она Стр. 413 часто ездила со мною в Павловск. Императрица-мать всегда милостиво принимала меня. На маскированном балу, в Петергофе, Государь оказал мне честь протанцевать со мною полонез. Он много говорил мне о муже, который отсутствовал тогда, и выражал желание, чтобы он возвратился, или же хотел с ним встретиться в Москве, куда Государь беспрестанно ездил. Я должна прибавить здесь, что, когда мой муж прощался с Государем, у них был разговор и Государь взял с мужа честное слово, что он согласится на ту просьбу, с которой обратится к нему Его Величество. Государь пожелал тогда, чтобы, вернувшись, муж вступил на действительную службу. ,, — Клянусь вам, — прибавил он, — что я никогда не менялся по отношению вас; я говорю это перед Богом и перед людьми, доверие, которое я питаю к вам, равняется уважению, которого вы вполне заслуживаете. Поверьте также, что я умею ценить все, что касается вас. Действительно, несколько месяцев спустя по возвращении моего мужа Император напомнил ему об обещанном и назначил его членом Государственного совета, дав ему возможность быть действительно полезным. Император совершил путешествие по России и в Польшу и возвратился в начале октября. Граф Толстой расхварывался все больше, и доктора объявили, что ему надо ехать за границу. Он уехал со своей дочерью и сыном в августе месяце. Они совершили тяжелое путешествие, и, предпринятое слишком поздно, оно оказалось бесполезным для больного. Они завтракали у нас, проездом, и я простилась с ним как с умирающим: у него действительно был такой вид. Он умер в Дрездене, в декабре месяце. Стр. 414 IV Зима не привела никаких особых перемен для меня. Перед январем (1817 года) я осмелилась напомнить Императрице относительно пенсии, назначенной ею г-же де Бомон. Я просила графиню Строганову, которая имела честь бывать в тесном кругу Императрицы, взять на себя это поручение; но через несколько дней, видя, что я не получаю никакого ответа, я решилась говорить сама и сделала это на балу. Вскоре после этого я получила деньги и несколько очень любезных слов. Герцогиня Виртембергская находилась в Витебске уже полтора года. Я имела честь быть в переписке с ней и часто выражала желание, чтобы она вернулась, как для Императрицы, так и для себя. Она приехала к Новому году, и я увиделась с ней с искренней радостью: ее милостивое отношение ко мне привязало меня к ней на всю жизнь. Я имела честь неоднократно бывать у нее и через это могла иметь некоторые сношения с Императрицей. Я осмелилась просить Ее Величество прислать мне Христа из бронзы, которого она соизволила принять от меня несколько Лет тому назад. Она согласилась, и эта посылка сопровождалась очень любезным письмом. Я заказала копию с Христа и возвратила его Ее Величеству. Несколько дней спустя герцогиня Виртембергская позвала меня к себе, и через четверть часа, к моему большому удивлению, вошла Императрица. Она сказала мне, что, узнав, что я была у герцогини, она пожелала сама передать мне письмо Толстой. Мы сели. Я принесла герцогине несколько мыслей и воспоминаний, записанных мною. Императрица пожелала прочесть их, и по этому поводу разговор пере- Стр. 415 шел на прошлое. Она сказала мне, что сохраняет мою маленькую записку, где я советовала ей быть снисходительной к другим и строгой самой к себе; она прибавила, что часто пыталась осуществить этот совет на практике. После целого часа разговора Императрица простилась со мною, пожав мне руку. Я же поцеловала у нее руку от всего сердца. Я встретила ее и во второй раз. Ее Величество была огорчена преждевременной смертью молодой женщины, нашей знакомой. Наш разговор был печален; я находила в нем некоторые проблески прошлого, имеющего такую власть надо мною, когда предмет, наиболее украшавший его, вновь встает перед моими глазами. Когда воспоминание возбуждено неодушевленными предметами, оно ищет того, кто сделал его чувствительным, и отвлекает нас от всего окружающего. Но, если оно его находит, волшебство чувства заставит нас все почувствовать, даже воздух, которым мы дышали. Я отправилась однажды утром к герцогине. Через минуту дверь гостиной тихо открылась, и появилась Императрица; она сказала мне, входя: — Мое сердце угадало, что я найду вас здесь, и я поспешила прийти. Она села, говорила со мной о моем здоровье и о необходимости для меня поехать на воды. Мы шутили над новой системой докторов, утверждавших, что сердце находится на правой стороне. Потом были упомянуты мои Воспоминания, и тон разговора переменился. Императрица соизволила мне сказать, что она очень довольна, что побудила меня предпринять эту работу. Мы говорили о том, что в них заключается, и после некоторой задумчивости она милостиво сказала: — Боже мой, когда же мне можно будет видеться с вами свободно! Надеюсь, что скоро. Стр. 416 При этом вопросе я замолчала; почтительное молчание было единственным возможным для меня ответом. Переговорив о наших рукописях, Ее Величество ушла раньше, чем, казалось, желала этого, из-за туалета к парадному обеду. Герцогиня выразила мне удовольствие, которое она испытывает, видя участие, принимаемое Императрицей во мне. Я осмелилась попросить у Ее Величества альбом с рисунками, нарисованными для нее четыре года тому назад. Она прислала мне его вместе с очень милостивой запиской, на которую я имела честь ответить, отсылая альбом, после того как я прибавила туда кое-что новое. В день Пасхи Император пожаловал шифр моей младшей дочери. Я говорила здесь о массе мелких событий, которые не могут интересовать всех; но не надо забывать, что я пишу не Мемуары, а Воспоминания, и те, которые относятся к Императрице, очень ценны для меня. Никогда с безразличием не вступают вновь на тропинки, по которым проходили в молодости. У сердца есть также свои тропинки, по которым оно любит следовать. Чистые и справедливые чувства являются их образом, а их граница — наша смерть. Стр. 417 Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация внизу страницы.
|
