|
Надежда Ивановна Голицына Воспоминания о польском восстании 1830-31 гг.
ГЛАВА 16. Пребывание в Петербурге, кончина Великого Князя Стр. 132 Воспрянув духом, я продолжала жить в Петербурге, среди довольно многочисленного для меня общества, хотя мой батюшка торопил меня с приездом. Но в ту пору многие причины мешали мне ехать к нему. Я часто бывала на островах у г-жи Храповицкой, у Вавы Голицыной, у кн. Лопухиной и у кн. Сергея Голицына. Однажды после обеда я вместе с маленьким Евгением поехала в Царское Село, куда недавно перебралась кн. Трубецкая. Я отправилась туда в 4 часа, приехала в 6, пробыла с княгинею до 10 Уг, а ночевать вернулась в Петербург. Кн. Трубецкая показала мне все, что было возможно в столь короткое время. Мы посетили самые красивые уголки парка, прекрасную ферму, изящную башню Вел. Князя Александра, изваяние Спасителя, поставленное покойным Императором Александром, но мне не хватило времени осмотреть Дворец. Г-жа Черткова т, урожд. Строганова, провела с нами весь вечер и содействовала полученному мною удовольствию. Она соединяла в себе ум, веселый характер и очаровательную любезность и при изысканности манер особенно пленяла простотою в обращении. Князь и княгиня Кочубей [115], будучи у кн. Трубецкой, начали со мною долгий разговор про польскую революцию, им очень хотелось, чтобы я возобновила свой рассказ. Но княгиня сжалилась надо мною, потому что я не встречала в Петербурге никого, кто бы не просил меня рассказать, от начала и до конца, про всю катастрофу и про наши невзгоды. Таким образом, на сей раз меня пощадили. Мы по-прежнему были в ожидании известий из армии, которою командовал фельдмаршал Дибич. Наши войска действовали в Царстве Польском по всем направлениям. После сражения под Остроленкой следовало ожидать более удовлетворительных результатов, и это убеждение было так сильно, что в петербургском обществе совсем не замечали несчастий, которые еще тяготели над нами и длились уже около 8 месяцев. В свете все шло своим чередом, публичные увеселенья, частные собранья — все было in statu quo*. Ни в одном уголку города не отзывались на варшавское потрясение. Даже те лица, коих * В прежнем положении (лат.). (Прим. публ.). Стр. 133 дорогие существа подвергались опасностям войны, были довольно спокойны, и в то время, как я была поглощена польскими бедами и тревогами, вокруг меня говорили о спектаклях и блестящих свадьбах. Готовились две свадьбы, которые должны были соперничать в роскоши: княжны Александрины Волконской [116] с г-ном Дурново и князя Белосельского [117] с м-ль Бибиковой. Мне называли подарки, обилие бриллиантов, а я читала бюллетени, и мои раздумья были вовсе не веселы. Когда слишком проникаешься одним предметом, трудно понять, как это прочие люди могут быть равнодушны к нему, и в ту пору мои чувства сильно отличались от чувств петербургского общества. Быть может, и я сама делала на общество такое же впечатление! Будучи недоволен нелепыми бюллетенями фельдмаршала и медленным ходом дел в Польше, Государь послал в армию гр. Орлова со своими точными приказаниями. Тем временем фельдмаршал Паскевич [118], герой Эривани, получил повеление покинуть Азию и возвратиться в Петербург. Но только что гр. Орлов прибыл в главную квартиру Дибича, как тот скончался, полагают, что от припадка холеры. Согласно повелению Его Величества, тело Дибича было привезено в Петербург и погребено в <...>*. Граф Паскевич приехал и пробыл в Петербурге несколько дней. В его свите, в большинстве своем состоявшей из азиатов, находился перс из Эривани, Али Мирза, о котором следует сказать несколько слов. Юноша 17 годов, довольно приятной наружности, дитя природы, той азиатской природы, что является колыбелью человеческого рода, он был решителен, вспыльчив, по-своему добр, т.е. способен на привязанность и благодарность, но притом мстителен, потому что считал месть долгом. Он почитал все, что полагал священным, презирал жизнь, обожал своего Пророка и, хотя созданный Богом из азиатской глины, начинал приобщаться к европейскому образу жизни. Он был наделен восприимчивостью, свойственной азиатам, и наблюдая обычаи, столь резко отличные от обычаев его народа, он с жадностью задавал вопросы и уже довольно сносно изъяснялся по-русски, ошибки же придавали его речи еще большую выразительность. Я познакомилась с ним у г-жи Обресковой, где он часто бывал. Он привязался ко мне: ему сказали, что я имеретинка, что мой батюшка родом из Кутаиса. Это особенно его заинтересовало, словом, он пожаловал меня своею дружбою, называл сестрою, что на Востоке означает священное, дорогое существо, к которому питают нерушимую любовь, и просил позволения посетить меня. Знакомство состоялось, и сей оригинал являлся почти всякий день. С самого начала он почувствовал себя непринужденно, поведал мне свою любовь к одной барышне-москвичке, особенною дружбою пожаловал моего сына, расспрашивал меня про родных, про мужа, огорчился, увидав следы сыпи на моем лице, и с участием спросил, что было тому причиною, как будто мог ее излечить, словом, сделался своим человеком в доме. Он носил национальный костюм черкесов: темно-синего сукна бешмет с серебряным галуном, перевязь, кинжал, шашку и круглую барашковую шапочку. Однажды разговор коснулся Ермолова [119]. Мой дядюшка Казадаев, у которого я жила, был в тесной дружбе с генералом, чьи * Пропуск в оригинале. Генерал-фельдмаршал граф И.И. Дибич скончался от холеры 29 мая 1831 г. в д. Клешево, близ Пултуска. Сердце его предано земле в Пултуске, а тело погребено на Волковом лютеранском кладбище в Петербурге. (Прим. публ.) Стр. 134 заслуги принялся расхваливать. Мирза Али побледнел и пришел почти в неистовство. Мы старались успокоить его, но тщетно, он выхватил кинжал и, задыхаясь от гнева, воскликнул: «О, если бы он был здесь, если бы он был здесь! Если я его встречу, я всажу ему в сердце кинжал, я поклялся в том, это мой долг.» Я спросила, за что же, и тут узнала, что Ермолов был причиною смерти его ближайших родных. Али поклялся отомстить ему. «Не годится, — подумала я, — иметь дело с таким сумасбродом, ему ничего бы не стоило убить человека.» Будучи всегда при оружии, им нужен только повод. Вне службы они снимают шашку, но кинжал, говорил мне Али, есть такая вещь, с которою житель Востока не расстается никогда, равно как и с шапкою. Фельдмаршал Паскевич готовился ехать в армию, Мирза Али должен был сопровождать его. Он заранее предупредил меня об этом, чтобы я могла вручить ему письмо для кн. Александра. За день до своего отъезда он пообещал мне, что явится в своем самом парадном одеянии. Несколько раз он не заставал меня дома. Желая непременно увидать меня, он просил моих людей послать за ним, как скоро я вернусь. Я послала за ним карету, но он, в свою очередь, отсутствовал. Я уже не ждала его, как вдруг около полуночи двери мои отворились и появился мой Али Мирза, с видом победителя, в сиянии восточного великолепия: красный бешмет поверх белой рубашки в складку на манер современных греков, синие шаровары, красные сапоги, превосходный кинжал, турецкая сабля, словом, ослепителен. Я вручила ему письмо к кн. Александру, чем доставила ему большое удовольствие. На другой день он явился проститься со мною и поведал, с простотою, не принятой у нас, что находится в огромном затруднении: завтра рано поутру он должен ехать с фельдмаршалом, но остался без белья, которое забрала прачка. Я предложила ему из своих вещей все, что могло ему пригодиться, а также косметические снадобья, как душистое мыло, ароматические масла и пр. Мой дикарь обомлел от изумления и сказал, что в жизни своей не встречал женщины лучше меня, что я для него истинная сестра, и прочее в том же роде. Мы простились по-братски. В дальнейшем я убедилась, что он питал ко мне неизменную дружбу, он часто писал ко мне самые забавные, самые оригинальные письма, т.е. не умея писать, он обращался к прохожим, даже вовсе ему не знакомым, чтобы продиктовать письма ко мне. Едва фельдмаршал уехал, ко мне пришли с известием, сразившим меня, о смерти Великого Князя Константина, который скончался 15/21 июня в Витебске. Я узнала об этом 18/30 июня. Муж мой терял в нем истинного благодетеля, отца, никогда не оставлявшего своего о нем попечения. Зная, сколь много был привязан к нему кн. Александр, и будучи сама предана его особе, я искренно оплакивала его кончину. Я была уверена, что мой бедный кн. Александр будет неутешен и, одинокий, вдали от родных, будет предаваться слишком оправданной скорби. Я уже писала в главе 12, что Великий Князь, предвидя бесконечные и досадные следствия бесполезного сражения при Грохове, удалился на некоторое время к княгине, в Белосток, и что мой муж продолжал свою службу при походной главной квартире Его Высочества, участвуя, таким образом, во всех походах гвардии. Тем временем Великий Князь переехал в Слоним, потом в Витебск. В Петербурге говорили, что его ждут в Стрельне, где он намеревался иметь отныне место своего постоянного пребывания. Это казалось мне мало вероятным. Зная Великого Князя и хорошо понимая, сколь мучительна была бы для него такая перемена после 16 лет, проведенных в Бельведере, где он соединял Стр. 135 власть наместника с жизнью простои, спокойной и уединенной, я полагала, что он найдет причины и предлоги, чтобы отдалить свой приезд. Да и какое существованье вел бы он в Петербурге после Варшавы? Там он был независим, здесь он сделался бы зависимым. Там никто не смел ему противоречить, здесь он ничего бы не посмел сам по себе. В Варшаве были люди, преданные его особе, даже среди поляков, но в Петербурге его не любили, и он платил взаимностью. Кроме того, здесь ему ставили в вину, что он не смог ни предвидеть варшавский мятеж, ни принять меры против оного. Привычный к независимой жизни, он был бы несчастлив в Петербурге. Роль княгини была бы не менее затруднительна меж Государыней и Великою Княгиней [120], какое место ей определили бы? Ей, которая недолго была супругою Императора? Еще один случай досадить Великому Князю? Но Господь сжалился над Августейшим страдальцем. Смерть разрешила все трудности: холера, свирепствовавшая в Витебске, унесла его за 15 часов. Так окончило свои дни историческое лицо, замечательное своими достоинствами и прославленное небывалыми событиями. Будучи в праве занять престол, освободившийся с кончиною Императора Александра, он отрекся и уступил его своему младшему брату. Провозглашенный Императором вопреки своему желанию, он отказался от короны, первый присягнул брату и предпочел прекраснейшему на свете престолу свой скромный Бельведер. Прибыв на коронацию в Москву, Император Николай не смел и надеяться, что увидит своего брата Константина на торжественной церемонии. Великий Князь приехал неожиданно. Новый Им- Стр. 136 ператор не хотел верить фельдъегерю, опередившему Великого Князя, чтобы доложить о его прибытии, как тот сам явился в кабинет Государя (Который, говорят, бросился к его ногам). Во время обряда коронования, пред лицом Империи и представителями всей Европы, Великий Князь сам возложил на плечи брата Императорскую мантию. По этому поводу приводят остроту Императора Николая. 22 августа, в день коронования ш, стояла великолепная погода, но во время церемонии небо вдруг нахмурилось. Константин сказал Императору: «Видно, быть грозе. — Я не боюсь, — отвечал Император, — ведь рядом со Мною громоотвод.» В то время, как Великий Князь скрытно, весь покрытый пылью, въезжал в Москву, народ узнал его и кланялся ему до земли. Часть населения была за него, и если бы он пожелал, он был бы встречен с триумфом и еще раз провозглашен законным Государем. Но тогда им владели более благородные чувства. Он приехал, чтобы показать москвичам, России и всей Европе, что он по доброй воле уступает престол и желает быть простым свидетелем счастия своего брата. Сияние этого счастия отражалось и на Великом Князе, становясь от того еще ярче. Это обстоятельство столь приумножило его известность, что по его возвращении в Варшаву, англичане нарочно приезжали туда, чтобы воочию увидать Князя, отрекшегося от Российской короны. В Москве только о нем и говорили, с любовью и называя самой интересной личностью. Такое отречение, столь всенародное и столь торжественное, было для него подлинным триумфом. После всего этого он полагал, что сможет спокойно завершить свое поприще в Варшаве, среди своих трудов, возле обожаемой супруги. Он слепо полагался на любовь поляков и совсем, совсем не предполагал, что они смогут когда-нибудь предать его. Однако спустя 4 года они подняли на него кощунственную руку, и он был изгнан и преследуем! Варшавская катастрофа глубоко опечалила Великого Князя и ухудшила его здоровье. Он предвидел долгую войну, а также трудности своего положения. Каков бы ни был исход дела, в будущем его пребывание в Варшаве становилось невозможным. Милый его сердцу Бельведер, взятый ли русскими или в руках поляков, был для него потерянным раем. Если бы он мог предвидеть, каким образом он окончит свои дни и в каких нравственных мучениях, то предпочел бы искать смерти в Бельведере. Все эти печальные обстоятельства подточили его здоровье, и потому он поддался болезни, жертвою которой стал. В обществе Великий Князь был одним из любезнейших людей, каких я знала. Наделенный большим умом и поразительной памятью, он был образован, красноречив, пленительно весел. Живой и забавный собеседник, он говорил охотно и всегда имел, о чем рассказать. Однажды он сказал мне: «Я все рассказываю и рассказываю, будто старая книжка. — Ваше Высочество, — ответила я, — но ведь это лучшие из книг.» Разговор его был доступен всякому. Он не был чужд ни одному предмету: политика, свет, спектакль, дела. Он находил время заниматься всем, много читал и излагал прочитанное со свойственной ему легкостью. Самые важные беседы вдруг уступали место куплету из водевиля, который он принимался петь своим хрипловатым голосом, а наши вечера в Бельведере заканчивались интересными анекдотами прошедших царствований. Княгиня, по причине слабости нерв, была переменчивого нрава, но Великий Князь всегда бывал с нею одинаково нежен, их чета была совершеннейшим образцом супружеской любви. Посудите же, сколь огромна была эта потеря для княгини! На сей раз порвалась последняя связь, что удерживала ее на земле! После Стр. 137 этой катастрофы здоровье ее, и без того слабое, ухудшалось с каждым днем. Изнуренная душевными и телесными муками, княгиня медленно приближалась к могиле. Но прежде, чем навсегда покинуть сей мир, уже поблекший для нее, ей суждено было испытать еще одно страдание. Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы. Разбивка на главы введена для удобства публикации и не соответствует первоисточнику.
|
