Оглавление

Д. В.  Душенкевич

Из моих воспоминаний от 1812 до 1815 года

1-я тетрадь (1812)

В январе стали прибывать определенные для формирования 27-й пехотной дивизии люди и начальники; последних с уважением всегда помню имена: начав, так сказать, чувствовать себя, а может статься хоть несколько быть полезным службе, следовательно и отечеству под их руководством, всю цену душевной признательности повергаю им. Да можно ли не приносить должной хвалы тем, кто в смутное время при надобности не более 4-х месяцев формировал дивизию, из 18-ти комплектных баталионов состоявшую, а по выступлении чрез 3 месяца, то есть 2-го августа, в первом сражении против многочисленного, непобедимым слывшего неприятеля, оказали примерный подвиг, свету известный[i]... луч славы сынам России.

Генерал-майор Неверовский был командующим дивизиею. Командующие бригадами: 1-ю — флигель-адъютант, полковник Ставицкий; 2-ю —состоявший по армии полковник Княжнин; 3-ю — флигель-адъютант, полковник Воейков. Полками: Одесским пехотным — полковник Потулов, Тарнопольским — полковник Титов; Виленским — полковник Губерти и Симбирским — полковник Лошкарев. Егерскими: 49-м — полковник Кологривов и 50-м — полковник Назимов.

Дивизия наша в самой Москве неусыпно формировалась; день и ночь разочтены были на произведение правильных учений; плоды трудов усердных были невероятны, вследствие которых главнокомандующий Москвы, гр. Гудович, называл наши полки московскою гвардиею, и в начале мая выступила из Москвы дивизия, имея маршруты по полкам до границы польской. На самом походе не переставали начальники заботиться усовершенствованием образования своих частей, — каждый день во время перехода собирался баталион или полк и производил ученье. В таких занятиях прошли мы Смоленск, продолжая со всею беспечностью, при огромных обозах, двигаться к Минску, где, по прибытии Симбирского полка (в котором я служил) на дневку, неожиданная весть поразила всех, что неприятель в 15 верстах находится от нас. Полк наскоро собран из расположений квартирных к городу, ночь проведена под ружьем по местам, приличным военным обстоятельствам, а с рассветом нам велено итти к г. Несвижу, соединясь на пути с отрядом генерала Дорохова, в состав 2-й Западной армии к кн. Багратиону, предав обозы с излишней амуницией и запасами провианта огню, воде и алчности жидов, дабы ничего не досталось в руки французам. Все исполнено как нельзя лучше; мы, не видя в глаза неприятеля, очутились в лагере Дорохова, который,

Стр. 109

имея у себя легкий отряд, весьма недоволен был тяжелому товариществу доброго своего приятеля Неверовского; вскоре потом, целым уже составом двух отрядов прибыли к Несвижу, где нашли 2-ю армию проходившею чрез оный; к Могилеву 27-я дивизия прибыла в конце сражения; нас не вводили в оное; ночью производилось общее, суматошное, быстрое движение к Старому Быхову, там поспешная переправа и потом славное соединение армии 2-й с 1-ю у г. Смоленска; о сем чудно выдержанном марше россиянин имеет право сказать с благородною гордостью: по дорогам неудобопроходимым, воды гнилых болот, вонючие, даже красные, должно было иногда употреблять, в короткое время всею армиею такое расстояние пройти под носом неприятеля беспрерывным движением, поочередно делая привалы, с последним привалом головная колонна бьет подъем и следует далее, дело необыкновенно спешное, совершенное без потерь, в удивительным порядке; пользе, оным доставленной, летопись отечественная даст настоящую цену и определение точное. В исходе июля армии от Смоленска двинулись к своим назначениям, а 27-я дивизия, оставя 1-ю бригаду в охранении Смоленска и для хлебопечения, составом 4-х своих полков по 2 баталиона, да остатками 42-го Егерского и Орловского пехотного полков, вместе составлявших два баталиона, ротою пешей артиллерии, четырьмя эскадронами Харьковского драгунского полка и четырьмя сотнями казаков, отправлена под начальством генерала Неверовского в г. Красный отрядом наблюдательным, где, простояв несколько дней, мне удалось в продолжение оных видеть первый раз в жизни пленных израненных неприятелей.

Утром какое-то тайное в старших волнение внушило и нам, маленьким офицерам, внутреннее августа 2-го. беспокойство; велено пораньше людям обедать, отправлять обозы и вьюки в Смоленск; наконец, оставив свои шалаши и город за плотиною на высотах, где нам, неопытным, прочитан предвестник имеющего быть: приказ, наставительно-одобрительный, дышавший благородным, воинственным самонадеянием; устроен был отряд в баталионные колонны с дистанциями, имея артиллерию в приличных местах, как надобность указывала. Вслед за тем, по ту сторону г. Красного явилась движущаяся против нас линия, соединяющая окрестный Краснинский лес с далеко виющимся Днепром. Многие тысячи щегольской французской кавалерии от местечка Ляды приближались к Красному. Парижские гусары подошли к оставленным нами шалашам; 12-фунтовая грянула в них раз и другой; оба выстрела весьма удачно встретили гостей, которые тотчас отошли на дистанцию из-под оных; а конные егеря, спешась, славно кинулись в город на наш 49-й Егерский полк, там в засаде находившийся, и началась жаркая перестрелка в самом городе. В это время генерал Неверовский, видя несоразмерность превосходства сил приблизившегося неприятеля и зная невыгоды дороги, нам к отступлению предстоящей, велел 50-му Егерскому полку, соединясь с 2-мя орудиями Донской артиллерии, под его начальством бывших, форсированно итти занять назначенную им позицию в 16-ти верстах от Красного, где положил решительно остановить натиск неприятеля. Между тем, заметя, что

Стр. 110

французы, усиливая нападение города, послали вниз по реке к Днепру искать бродов, и открыв оные верстах в 5-ти от Красного, предпринимали обходить нас, мы должны были перейти опасное для себя дефиле, 3 версты от города отстоящее; едва окончили сию переправу, куда и 49-й Егерский полк, много потерпевший, присоединился, и устроились на поле с днепровской стороны у большой дороги в общее каре, как неприятель уже готовил нам с двух сторон дивизионы для формальной атаки. Кто на своем веку попал для первого раза в жаркий, шумный и опасный бой, тот может представить чувства воина моих лет: мне все казалось каким-то непонятным явлением, чувствовал, что я жив, видел все вокруг меня происходящее, но не постигал, как, когда и чем вся ужасная, неизъяснимая эта кутерьма кончится? Мне и теперь живо представляется Неверовский, объезжающий вокруг каре с обнаженною шпагою и при самом приближении несущейся атакою кавалерии, повторяющего голосом уверенного в своих подчиненных начальника: «Ребята! Помните же, чему вас учили в Москве, поступайте так и никакая кавалерия не победит вас, не торопитесь в пальбе, стреляйте метко во фронт неприятеля; третья шеренга — передавай ружья как следует, и никто не смей начинать без моей команды «тревога»«. Все было выполнено, неприятель, с двух сторон летящий, в одно мгновение опрокинувший драгун, изрубивший половину артиллерии и ее прикрытие, с самонадеянием на пехоту торжественно стремившийся, подпущен на ближайший ружейный выстрел; каре, не внимая окружавшему его бурному смятению сбитых и быстро преследуемых, безмолвно, стройно стояло, как стена. Загремело повеление «Тревога!!!», барабаны подхватили оную, батальный прицельный огонь покатился быстрою дробью — и вмиг надменные враги с их лошадьми вокруг каре устлали землю, на рубеже стыка своего; один полковник, сопровожденный несколькими удальцами, в вихре боя преследуемых, домчались к углу каре и пали на штыках; линии же атакующие, получа неимоверно славный ружейный отпор, быстро повернули назад и ускакали в великом смятении с изрядною потерею. Ударен отбой пальбе, Неверовский, как герой, приветствовал подчиненных своих: «Видите, ребята, —говорил он в восторге, — как легко исполняющей свою обязанность стройной пехоте побеждать кавалерию; благодарю вас и поздравляю!». Единодушное, беспрерывное «Ура!» и «Ради стараться!» раздавались ему в ответ и взаимное поздравление.

Напрасно французская кавалерия предпринимала новые атаки, переменяя свои дивизионы; они уже шутя отражаемы были. «Первый шаг дорог» — и словно ознаменован! Так с двух пополудни до 7-ми час. вечера, иногда поражая нашими же картечами захваченной артиллерии, конвоировали нас массы удивленных французов. На сем походе нашего отступления копны с плетеным забором, встреченные нами, и плотина, коих обойти невозможно было, причинили неизбежную, но незначительную потерю в людях, которые без тех препятствий остались бы во фронте; но всякой при сем случае убитый, раненый или окруженный пленный верно пятью французами оплачивался. Вот первая встреча новоформированных воинов России числом 5 тыс. против 25-ти тыс. тщеславной кавалерии под предводительством громких маршалов Франции с определением роковым

Стр. 111

самого Наполеона: «Уничтожить наш незначущий отряд», в котором и я имел честь остаться неуничтоженным, получа первый урок на смертоносном театре военной славы 1812-го г. августа 2-го. Мы дошли пред захождением солнца до позиции, занятой, как назначено было 50-му Егерскому полку; там остановлено преследование; отдохнув несколько, двинулись ночью и с рассветом подошли к Смоленску. Пусть рассуждают о сем враги наши[ii].

Сражение при День и ночь провели в поле, охраняя Смоленск и г. Смоленске ожидая неприятеля, который слишком, однако, был августа 4-го осторожен, не налегал до 4-го августа, а сего числа 4-го и 5-го. исходила близь города местами порядочная перестрелка, в продолжении которой я видел славную черту смолян, углубившуюся в памяти моей: граждане обоих полов стремились за стены к полям боя; хватали на руки раненых, срывали с себя одежды, обвязывали их раны оными, орошая слезами усердного сожаления, и уносили в город с мест опасных; следующая ночь проведена покойно; на другой день, 5-го августа, закипела осада Смоленска.

Генерал Раевский, наш командир, под начальством коего мы в Смоленской битве находились, был весьма доволен нашими действиями и в рассыпном бою, выхваляя воинов сими словами: «Ай, новички, молодцы, чудо, как с французами ознакомились». Эту лестную похвалу мне удалось самому слышать: будучи в стрелках за немецкою киркою, был посылаем на батарею, где находился генерал Раевский.

В 10 час. утра по Киевской дороге долго вздымалась густая пыль, — корпус маршала Даву, приближаясь, поворачивал направо, к лесу, дефилируя в глазах наших мимо выехавшего навстречу оному Наполеона; их «Vive L'Empereur!»[iii] долетало до нас, и подтвреждение передовой французской цепи удостоверили о том. В час пополудни началось общее наступление. Сражение жаркое в день осады Смоленска многосложно и разнообразно; позволю себе припомнить только то виденное, в котором сам был участвующим. Нам приказано шаг за шагом с боем отступать к

Стр. 112

Малаховским воротам; когда же. по свершении отступления нашего, французы заняли форштат и поместились в домах, из которых стреляли по нас, стоящих на эспланаде, Неверовский приказал уничтожить там засевшего неприятеля и сжечь форштат; охотники, взяв палительные у артиллеристов свечи, подбежали к домам, зажгли оные и в ту же минуту атаковали каждый дом. Французы с поляками, там находившиеся, редко который спасся. Наши солдаты брали в плен некоторых французов, но все поляки были жертвами мщения и презрения. Сражение повсюду усиливалось более и более; за уничтожением форштата французы пытались открытою силою — дистанционными колоннами, беглым маршем стройно подведенными, атаковать наши ворота, но общий голос «Ребята, в штыки! Ура!» опрометью поворотил французских удальцов за сгоревший форштат, в овраги, там находившиеся, после чего они начали бомбардировать город, а нам велено взобраться на стены, оный окружающие.

Какому ужасному смятению внутри стен был я свидетель: жители, прежде надеявшиеся отражения неприятеля, оставались в городе, но сегодняшнею жестокою усиленною атакою убедились, что завтра город не будет наш. В слезах отчаяния кидались в храм Божией матери, там молятся на коленях, потом спешат домой, берут рыдающие семейства, оставляя жилища свои, и в расстройстве крайнем отправляются через мост. Сколько слез! Сколько стонов и нещастий, наконец, сколько жертв и крови!!

Мы с трудом взобрались на стены по обрушенным самим временем ходам, заняли все бойницы и какую величественно-грозную картину обозревали! Начинало вечереть: пыл сражения вокруг не укрощался; превращенный в пепел форштат. как пламенное озеро разделял нас от французских полчищ, густо обнявших и почти непрестанно порывающихся занять Смоленск; во многих местах пылал уже древний город, а догорающие башни стен его с треском и шумом сильным валились на нас, окружавших оные. Поистине виды жалостные со всех сторон поражали глаза и сердце россиян. Наконец, наступила ночь, бой общий прекратился, кроме стражи, в цепи местами делали порывы.

В час пополудни нам приказано с такою осторожностию оставить стены, чтобы неприятель того не заметил; и потом провели нас по опустошенному городу к мосту на Днепр, устланному соломою, с другими заготовлениями для сожжения оного. Пред рассветом мост запылал, французы [в] ту минуту бросились с музыкою атаковать, но, не нашед никого, кроме отступающих, в ариергард оставленных казаков, превратили атаку на парадное вступление в обгорелые стены полуразрушенного Смоленска; наши же войска пошли от него далее, с кручиною, даже приметным ропотом.

Сражение при Чрез две недели остановлены мы на поле Бородинском, с. Бородине и велено заняться построением некоторых укреплений.

Здесь ожидали нас резервы на пополнение в полках потери людей, бывшими сражениями происшедшей, которых разместить не замедлили. В последних линиях, на высотах резерва, вдали видны нам были новые колонны Московского ополчения, к армии

Стр. 113

прибывшие. До 26-го августа все было тихо и покойно; сего же утра объявлено, что главнокомандующий, кн. Голенищев-Кутузов будет объезжать войска, дабы со всеми ими познакомиться, — и часу в 8-м он уже явился у нашего бивачного лагеря. Фронт поставлен без всех церемоний, наскоро; к нам тихо подъехал в сюртуке и белой фуражке заслуженный, которого мы еще ни разу не видели, старец, со всею своею свитою; он поздоровался тоном отеческим и ласково сказал: «Ребята, сегодня придется вам защищать землю родную; надо служить верою и правдою до последней капли крови; каждый полк будет употреблен в дело; вас будут сменять, как часовых, чрез каждые два часа; я надеюсь на вас, Бог нам да поможет! Отслужить молебен». — «Ради стараться!» — закричали с упованием и глубоко тронутые, и единодушное «Ура!» сопровождало чтимого вождя далее.

Часов в 10 отдаленные выстрелы начали шибко приближаться и усиливаться; по линиям войск раздалась команда «к ружью», все стало во фронт, сомкнули колонны и повели. Нам в удел достался левый фланг позиции; лес заняли наши егеря, за оным строилась кавалерия, промежуток от леса до редута Шевардинского занимали нашей же дивизии пехотные полки; направо от редута, по отлогому пространству также строились войска в определенную линию, на средину которой по большой дороге отступал наш ариергард. Колоцкий монастырь запылал, французские колонны быстро из оного раздвигались вправо и влево, продолжая преследовать сильно наш ариергард; сражение там кипело при различных движениях несколько часов; наш фланг все то время оставлен в покое. Часу во втором, под прикрытием небольших возвышений, пред нашим флангом находившихся, французы, устроив сильные батареи со множеством густых колонн, выслали охотников вперед, и вдруг, выбежав из-за высот, рванулись на нас, предшествуемые адским огнем многочисленной своей артиллерии; от сего застонала родная земля под нами, ее верными защитниками. Чрезмерное превосходство сил неприятельских заставило двинуть встречу им гренадерские полки, за нами находившиеся, которые, покуда к нам подошли, уже мы были засыпаны с редутом нашими гранадами, ядрами, картечью и пулями. Гренадеры, пред полками коих священники в облачении, с крестом в руках, шли истинно в страх врагам-геройски, у каждого в глазах сверкала слеза чистой веры, а на лице готовность сразить и умереть. Едва поравнялись они с батареею, как у всех нас настал штыковой бой; то опрокидывали мы штыками, то артиллерия и кавалерия французские атаковали нас. Это не сражение, но сущее побоище тут происходило; гладкое до сего поле приняло вид нивы, вспаханной от перекрестного рикошетного огня; ядра, гранады и картечи роями влетали в колонны наши или пороли землю пред нами, вздымая оную, засыпая фронт. Как ни противустояли усердно-верные сыны России, но несообразное преимущество сил неприятельских поверхностию своею к вечеру захватило батарею нашу с орудиями; ужаснейшее сражение на сем небольшом пространстве продолжалось до глубокого вечера с равным упорством, потом утихло. Часу в 10-м ночи нам велено было освободить нашего фланга захваченную неприятелем батарею, охраняемую сильно; владеющие ею сделали нам встречу жесточайшую,

Стр. 114

но мы штыками в несколько минут свое доказали — отняли редут обратно при значительной потере офицеров и нижних чинов с обоих сторон. В то же время догоравшие стога, зажженные вечером во время боя, правее нас, помогли нам заметить, что сильная неприятельская колонна шла косвенно направлению, вероятно с тем, чтобы, отрезав нас, атаковать в тыл или с другою какою целью. Неверовский, поворотив свои полки направо, приведя мгновенно их в порядок, приказал Симбирскому, открыв полки, порох с оных долой, итти без выстрела и шума опять в штыки на ту колонну. Полк наш, с мертвой тишиною приближаясь к оной, напав незапно и решительно во фланг, жестокое нанес поражение. Французы, оставя свое предприятие, в величайшем беспорядке бросились назад, мы смешались с ними, перекололи множество, преследовали, взяли одну фуру с медицинскими запасами, другую с белыми сухарями и две пушки, продолжая уничтожать далее. Усталый, от трех часов пополудни беспрерывно в бою жарком находящийся, наш полк кричал дать в помощь кавалерию; Орденский кирасирский полк уже мчался по следам нашим; мы продолжали свое дело, не внимая шуму и гулу колонны кирасирской, пока голос начальства не пронесся: «Ребята, место кавалерии, раздайсь, раздайсь!». Пропустив кавалерию, [мы] остановились, и на сем кончились действия наши 26-го августа. Бригадный наш командир полковник Княжнин; шеф полка Лошкарев и прочие все штаб-офицеры до одного в нашем (Симбирском) полку переранены жестоко, из обер-офицеров только 3 осталось невредимых, прочие кто убит, кто ранен; я также в сем последнем действии, благодаря Всевышнего! на земле родной удостоен пролить кровь. Нас всех повели, некоторых понесли в руки медикам, и ночью же отправлены транспорты раненых в Москву.

Картина ночи и путь до Москвы представляли однообразное общее уныние, подобное невольному ропоту, рождающемуся при виде длинных обозов и перевязок множества, не только раненых, даже до уничтожения переуродованных людей; нельзя не удивиться, в каком порядке раненые транспортируемы и удовлетворяемы были всем. На третий день нас доставили в опустевшую Москву, чрез всю столицу провезли и поместили во Вдовьем доме, где всего в изобилии, даже излишестве заготовлено, чего бы кто из раненых не пожелал. В довольстве и покое мы забыли о неприятеле. Уже 31-го августа видно нам стало пространное зарево над Воробьевыми горами, но оно нас не беспокоило. Уверенность, что французская армия под Москвой рассыплется, как волна при гранитном утесе, в общем духе господствовала и рассеивала опасения; болели только о том каждый из нас душевно, что не в состоянии при сем решительном, желаемом всеми бое оказать хотя бы последнюю услугу отечеству жертвою самой жизни, но такими мечтами нам недолго досталось утешаться.

Едва утреннего солнца яркие лучи осветили 2-го сентября окна наши, директор, или наблюдавший за больницами гр. Толстой принес самую пасмурную весть. Короткими словами он предложил нам: на приготовленных во дворе подводах спасаться в г. Владимир. «А французы сегодня вступают в Москву», — прибавил он, залившись слезами, и вышел, рыдая горько. Всякой может

Стр. 115

себе представить, что делалось в таком разе между тысячью ранеными штаб— и обер-офицерами. Этот час смятения, воплей общих и разительные преждевременные кончины беспомощных тяжелораненных налагает молчание!

Я с одним товарищем, почти выздоровевшим от раны, в Смоленском сражении полученной, рассудили лучше итти в полк и там долечиваться, нежели пуститься Бог весть куда по госпиталям. Сказанр и сделано; я с костылем, а он, не имея в нем нужды, пошли вдоль Москвы, по направлению к Воробьевым горам, долго бродили по улицам, отдыхая поневоле, звуки музыки и барабанов указывали нам путь, где войска проходят; с помощию их, встретив какую-то артиллерийскую роту, вышли при ней за Москву в немой скорби от неразумения происходящего.

За заставой, в небольшом отдалении стояла кавалерия наша левее дороги, как бы блокируя Москву; по дороге и по полям правее оной, во множестве колон отступала армия с многочисленными военными и гражданскими обозами, под прикрытием той, спешенной, но готовой к бою кавалерии; в колоннах войск общая скорбь и тихий унылый говор отзывался. На дороге же между артиллериею, экипажами и обозами крик, слезы, волнения необъяснимые раздавались, поспешая удаляться от Москвы. Я с товарищем моим шли по-над рвами дороги; приближаясь к кавалерии, заметил, что к дороге примыкал Елисаветградский гусарский полк, в котором старший брат мой служил тогда поручиком; о чем объяснясь товарищу своему, мы подавались к офицеру, стоящему на самой тропинке пути нашего. Подойдя ближе, всматриваюсь, и с дружескою радостью кидаюсь в объятия брата, который меня при общем волнении и неожиданности странного случая и виде, в котором встретил, не узнавал, — я был с костылем, окутанною ногою и карманным платком прикрытой головой, потеряв свой убор в бородинском ночном смятении; свидевшись истинно по-братски, он видел во мне дитя, раненое, пешее, без всяких способов; первый вопрос был: «Где ранен?», а с ним вместе предложение взять его запасную верховую лошадь и остаться у него в эскадроне; не успел еще обдумать, на что решиться, хотя видел великое преимущество сесть на коня с больною ногою и быть во всем обеспеченным, как прокричали кавалерии команду «Садись!» Генерал Всевол-жский», шеф того же полка, скакавший из передовой цепи, приказал готовиться к встрече неприятеля и велел немедленно все стоги, на сем поле находившиеся, зажечь; в ту же минуту кой-где французы стали показываться из Москвы, и начиналась местами перестрелка фланкерс-кая. Не имея времени медлить в решимости, опасаясь удалиться с гусарами от своего корпуса, я отказался от всего предложенного мне братом, дабы скорей явиться в полк, и, приняв от него только фуражку на голову, обмениваясь братскими прощальными чувствами, он поскакал к своему фронту, а я продолжал мой шаткий марш. Уже вечерело, мы с товарищем прошли еще не более 2-х или 3-х верст, как гул и треск, подобный чему-то необыкновенно ужасному, поразил всех; оборотясь на звук, увидели поднявшийся над Москвою взрыв: лопающиеся во множестве бомбы, гранады и сильное пламя освещали средину столицы, оставляемую ее верными сынами. Войска все продолжали удаляться;

Стр. 116

наступила ночь, мало-помалу утихал прежний неимоверный шум. Поутру все приняло другой вид и порядок. Нам пощастливилось отыскать обоз нашего корпуса, а потом своего полка, при котором мы были призрены. Лекарь пользовал меня три недели; между тем перестали войска и обозы двигаться с места на место, все заняло постоянные места.

Получа облегчение и не будучи привычен к обозам, я 1-го октября поспешил явиться без правого сапога, который еще не мог надевать, к полку налицо, в прекрасный Тарутинский лагерь, где разгульный дух войск, изобилие во всем при удивительном порядке доныне меня восхищает. Наша дивизия была расположена по левой стороне дороги, идущей из главной квартиры, с. Леташевки в Москву; образ Смоленской Богоматери на правой, неподалеку от нас; сюда почти каждый вечер главнокомандующий с генералитетом приезжали на вечернюю молитву, при заре, а в войсках ежедневно с 4-х час пополудни до зари гремела музыка и раздавались хоры песельников. От прибывающих ратников и других резервов стан наш, имеющий знатную укрепленную позицию, ежедневно увеличивался; со всех сторон стекались к Леташевке защитники отечества и привозили, усердные, воинам всего обильно. Мы блаженствовали! Куда девалась печаль, откуда дух беспечности и самонадеяния излился чудно на всех нас, тосковавших по Москве, а с нею, казалось, и отечестве?

Так проводили, при упражнениях воинских, образовании, дни житья Тарутинского, не только без забот, но и 6-го октября. в веселии всегдашнем до 5-го октября; сего же вечера велено оставить на местах дежурных, всех музыкантов и половинное число барабанщиков для поддержания во всю ночь лагерного огня; прочему при битии зари выступать налегке в поход; нас подвели с строжайшею тишиною ночью к самой передовой казачьей цепи, против неприятельской стоящей, оставив далеко сзади артиллерию и кавалерию. Составя ружья в козлы и улегшись в круги, один к другому как можно ближе, без шинелей, в одних мундирах, мы провели октябрьскую ночь, которой, едва густая темнота начала изменяться, кавалерия и артиллерия наши придвинуты к нам и общую атаку на неприятельский 35-тысячный авангард начали совершать.

Грянула пушка на правом фланге, наша дивизия находилась на левом; нас разделял с неприятелем глубокий овраг, в коем был лагерь поляков, строившихся за сим оврагом в торопливости от незапного нападения; мы приближались, дали залп картечный, бросились на неприятельские колонны в штыки, они, не выждав, побежали к лесу при величайшем смятении, и начало дня осветило нам состояние врагов: пехота рассыпанно бежала по всем направлениям, кавалеристы, кто без седел, кто на седлах без мундштуков, странными аллюрами неслись более по произволу своих тощих лошадей; всех их поражали или из одной жалости брали в плен; биваки неприятельские были наполнены перинами, подушками, шубами, салопами, ризами, самоварами, оружием разнородным, жерновами, вазами

Стр. 117

и другими посудами. Проходя сей табор, из сгоревшей деревни выбежавший встречу нам русский старик упал на колени пред нашею колонною и, воздевая руки к небу, с слезами душевной радости благодарил Всевышнего, пославшего нам помощь в поражении злодеев. Он указывал на деревню, сожженную ими с госпиталем своим, и обгорелые кости, во множестве валявшиеся повсюду, подтверждали истину слов его. На вопрос наш: «Ты как и зачем здесь один очутился?» — «Батюшки мои! —отвечал крестьянин, все стоя на коленях от радости, — мир села нашего оставил меня караулить село, вот и докараулил, — как видите, родимые, все сожгли бусурмане, пропади они до единого». Мы одобрили старичка подарком ему, взамен его деревни, которую он караулил, весь табор врагов и все в нем находящееся, из которого, не упуская времени, он начал усердно таскать, что в глаза попадалось. Колонна продолжала преследовать бегущих, но вскоре нам возвратиться велено.

Странное творение человек! В пылу боя сто себе подобных убить рука его без содрогания готовая, а по миновании энтузиасма мстительного самосохранения, одного сотни не соглашаются лишить жизни мучительной; вот случай: из числа многих убитых и раненых один поляк, у которого правой бок был вырван, вероятно ядром или картечью, половина внутренностей вышла наружу, он имел вид уже кончающегося, но еще оставались силы узнать нас и просить убедительнейшим, едва внятным гробовым голосом, для прекращения жестоких мучений, добить его! Все наши, тут мимо проходящие, предлагали с участием друг другу удовлетворить справедливое требование умирающего врага-человека; но никто не исполнил Сего (из мнимого сожаления или греха?), отзываясь так: «Бог с ним!»

По окончании сего дела мне удалось слышать ответы пленных французских кавалеристов на вопросы главнокомандующего, у колонны нашей между прочими сделанные: «Et votre nourriture?» — «Par Eleu! Volia notre nourriture!»[iv]. — отвечали закопченные и неопрятные, ударяя ладонью о безобразные шеи своих тощих лошадей, не скрывая радости, что их судьба привела быть пленниками нашими.

Славная, грозная французская армия до чего была доведена среди богатств древней столицы русской! Где допущено хищничество и не соблюдают строго необходимого порядка, связующего всех силою дивной цепи чинопочитания, то войско, сколь бы многочисленно ни было, верно и спорно погибнет. Чудное предвидение начертавших вдохновенный план войны 1812-го года свершилось в полной мере.

Возвращаясь в славный лагерь наш, у дороги находилась избушка, оставшаяся от бывшего постоялого двора; пред нею, по обе стороны крылечка стояла линия неприятельских знамен и орудий. Главнокомандующий, стоя на крылечке, окруженный генералами, благодарил колонны сими словами: «Вот ваша услуга — (указывал на трофей) — оказанная сего дня Государю и отечеству! Благодарю вас именем Царя и отечества!» Беспрерывное, громогласное «Ура!», перемешанное с веселыми песнями и подсвистами, долетало эхом радости к отдаленному еще лагерю нашему и

Стр. 118

в оной даже внесено. Ночь напролет от радостного шума, казалось, хохотал весь лагерь, покой не шел на мысль, как бы праздновалось воскресение умолкнувшей на время славы Русской, и войско, в полной доверенности к опытному, превознесенному вождю своему, готово было сейчас опять сражаться. Мы до 11-го числа оставались по-прежнему на местах Тарутинского лагеря в обычном порядке.

Вечером 11-го приказано выступать, и как сильно были мы удивлены, когда нас повели не по-прежнему октября 12-го. вперед к французам, но назад; от недоумения почти негодование носилось по рядам нашим и в нескладных раздумьях промаршировали всю длинную, темную, сырую и холодную ночь. На рассвете стал слышаться невнятый гул; иные догадывались, — и, наконец, когда гром орудий яснее отзываться начал, открылось, что мы приближаемся к месту сражения; с восходом солнца виден был Малоярославец.

Близь дороги, у огонька, при одном казаке и кирасире, возившем простую скамеечку, сидел наш славный старец-вождь, колонны своротили от дороги направо, велено составить ружья и лечь отдохнуть; утро было майское, сражение продолжалось в виду нашем. Ударен подъем после доброго отдыха, дорога покрылась сверкающим блеском оружия, ярко отражающимся в глаза французам, стоявшим на высоте той стороны реки в густых, многочисленных колоннах. Многие наши полки пошли левее, под лесом, а нам велено вступить в дело: «Левое плечо вперед!» — и мы очутились под пулями у самых стен Малоярославца.

Жаркое, однообразное сражение сие, производившееся более в самом городе, много раз переходившем из рук в руки, продолжалось до позднего вечера. Мы ночевали под выстрелами неприятельской цепи, так что в колоннах лежащих людей несколько было ранено. Ночью какой-то вестник-утешитель рассевал в рядах наших радость, что неприятель, по замечаниям, со всех пунктов ретируется; утром, однако, нас отвели несколько верст на избранную позицию, куда неприятель не смел приблизиться.

В следующий день, то есть 14-го октября, мы пошли чрез полотняный завод на Медынь к г. Вязьме; следовательно, главные силы французов, простояв 40 ясных дней в бездействии (много времени утрачено), решительно повернули вспять в самое прекрасное время, до морозов, вопреки несправедливым, приписывающим окончание сей достопамятной, на многие веки примерной войны какому-то неосновательному случаю и морозам; забывая священные слова, полгода прежде пред целым светом обнаружившие намерение незабвенного Александра, Императора, взвесившего силу Царства своего, преданность народную и потому в твердом уповании определившего: «Не вложить меча в влагалище, пока не сотрет врагов с лица земли русской до единого». В сих верных словах.все сбывшееся и высокая решимость видны были свету заблаговременно.

Мы продолжали отрезывать неприятеля и очутились опять у г. Красного, обошед оный, где нам уже не досталось сражаться, а только

Стр. 119

быть обходом, угрожающим резервом; от Вязьмы начал понемногу прорываться снег при тумане, иногда с небольшим морозом, а потом у Красного, 8-го ноября, зима стала устанавливаться. Невзирая изменениям погоды, мы совершали свои ежедневные марши преследования в совершенном порядке, а неприятель, уже [в] расстроенном, оставленным почти в безначальи, день от дня более уничтожался. Показались сперва единицами, потом десятками, потом толпами, наконец, непрерывающимся стадом брели, всячиною с ног до головы окутанные, даже одною соломою, отсталые больные и мародеры французских войск, куда им угодно было; никто на них не обращал другого внимания, кроме смеха, и не заботились брать их пленниками. От с. Копыс, приближаясь к г. Вильно, уже целыми кучами французские герои, нагие и в маскерадных своих костюмах валялись мерзлые или от голода умирающие по дорогам и ночлегам; самая же Вильна едва не подверглась заразе от трупов людей и лошадей, в городе и окрестностях оного рассеянных, которых не успевали убирать. Ужаснейшие, несвойственные людям встречи удавалось видеть во время сего гибельного заключения российской войны, о коих только допускаю себе помнить, никак не передавая бумаге и самым хищным зверям противных дел.

Итак, сбылись великие слова: «На начинающего Бог!» Французы начали войну неправды, и не осталось врага ни единого на земле русской — погибель прошла по рядам их! Благодарение вечное Всемогущему Богу, умудрившему Россию на защиту и вечная слава неотъемлемо русскому Царю Благословенному и отечеству! — без уделения оных суровости стихийной. Где же высокие достоинства гения, не предусмотревшего обстоятельств и твердость мужества войск, поддавшимся оным легко: когда обыкновенная случайность времени года могла задуть метелями своими и мечтательные замыслы первого, столь ошибочно Москву вожделенным пределом положившего и многочисленные полки народов, называвшихся непобедимыми им предводимые?... Да устыдятся все, не признающие чистой истины — полного величия народа русского, непобедимого дотоле, пока оный остается в постоянной, неподражаемой покорности православной вере своей, преданности всегдашней законным Государям своим и прямой любви к отечеству.

В г. Вильну изволил прибыть Император Александр; щедрые милости подданным, врагам простил и удивительным высоким участием своим к страждущим облегчил судьбу их весьма много.

Гвардия в исходе декабря выступила из Вильно за границу, нас же, почти уничтоженных, оставили для содержания караулов и собраться к весне на подвиги новые. Недолго пробыв здесь, переведены для лучшего расквартирования в местечко Олькеники, куда прибывали наши выздоравливающие и другие вновь назначенные люди для укомплектования и, можно сказать, формирования дивизии опять.

Не перестану до конца дней моих ставить себя щастием величайшим, что судьба удостоила меня быть в рядах защитников отечества; сей чести ничем заменить не допускаю; всякий раз, когда вспоминаю о том, незапно

Стр. 120

радостная гордость, подобная чудному восторгу, озаряет дух и сердце, не забывающие тех славных событий, в коих и я, право имею сказать, участвовал, — как капля в бурном океане.

Оцифровка и вычитка -  Константин Дегтярев, 2004

Текст соответствует изданию:
"1812 год в воспоминаниях современников", под ред. Тартаковского А.Г.
М.: Наука, 1985, С. 105-136