Я продолжаю путь вместе с Пикаром. — Казаки. — Пикар ранен. — Обоз французских пленных. — Привал в лесу. — Польское гостеприимство. — Припадок безумия. — Император и священный батальон. — Переправа через Березину.

После сражения при Малоярославце Пикар уже не видел полка, к которому принадлежал; он был командирован дежурным, чтобы эскортировать обоз, состоящий из части экипажей императорской квартиры. С этих самых пор отряд, который он сопровождал, постоянно шёл впереди армии на два, на три дня, так что ему не приходилось испытывать столько бедствий, как армии. Их было всего четыреста человек, и они иногда находили продовольствие. У них были также перевозочные средства. В Смоленске они запаслись сухарями и мукой на несколько дней. В Красном им посчастливилось прибыть и уйти за 24 часа до русских, отрезавших нам отступление, а в Орше они опять таки запаслись мукой. В каждом селении всегда можно было найти всё таки достаточно жилищ, чтобы приютить их, на это годились хотя бы почтовые станции, расположенные на расстоянии трёх лье друг от друга, тогда как мы в начале шли массой больше 150 000 человек сразу, из коих не осталось и половины, и вместо жилищ нам служили разве леса и болота, а вместо пищи — кусок конины, да и то не всегда. Словом, мой товарищ начал терпеть нужду лишь с того момента, как встретился со мной.

Пикар сообщил мне, что человек, лежавший у нашего костра, был ранен вчера польскими уланами в стычке, происходившей в три часа пополудни. Вот что он мне рассказал: « Более 600 казаков и другой кавалерии напали на наш обоз, но встретили дружный отпор. Находясь под прикрытием наших повозок, образовавших карре вокруг нас на дороге, очень широкой в этом месте, мы дали им подойти довольно близко, так что при первом залпе одиннадцать человек остались мёртвыми на снегу. Столько же, если не больше, были ранены и умчались на своих конях. Затем подоспели польские уланы, входившие в состав корпуса генерала Домбровского (3), которые окончательно привели их в расстройство; тот, что здесь лежит с сабельной раной на роже, был приведён ими пленником, как и несколько других,

(3) Корпус, командуемый поляком, генералом Домбровским, не доходил до Москвы, а оставался в Литве; в настоящее время он шёл па Борисов, чтобы помещать русским захватить мост через Березину.

Стр. 95

но не знаю почему, они бросили его». Я выразил предположение, что он был оставлен потому, что ранен пулей в туловище, да и что делать с пленными, раз нечем их кормить?

«После атаки, о которой я говорил, — продолжал Пикар, — произошла некоторая сумятица. Те, что вели повозки по узкому проходу, находившемуся перед лесом, стремились пройти первыми, чтобы поскорее очутиться в лесу и в защите от нападения. Часть повозок, которые я сопровождал, думая сделать лучше и надеясь найти повыше другой проход, которого очевидно не существовало, забрала влево по краю оврага, где мы теперь находимся, но снег скрыл рытвину на нашем пути, так что первый зарядный ящик свалился с двумя конями в то место, где мы находимся. Остальные экипажи избегли этой участи, сделав объезд влево, но не знаю, прибыли ли они благополучно на место назначения. Меня с двумя егерями оставили здесь стеречь этот чёртов ящик, пообещав вскоре прислать людей и лошадей, чтобы вытащить его или забрать из него содержимое. Но час спустя, когда стало уже смеркаться, девять человек отсталых из разных корпусов проходили здесь мимо, увидали опрокинутый ящик, и заметив, что нас только трое караулит его, сломали его под тем предлогом, что в нём заключалось продовольствие, и не слушая наших возражений.

Когда мы увидали, что зло непоправимо, мы последовали их примеру, забрали и отложили всё, что попадало нам под руку, с намерением вернуть всё это кому следовало. Но было уже поздно, всё лучшее было взято, а лошади изрезаны на куски. Мне достался этот белый плащ, который мне пригодится. Одно непонятно, куда девались два егеря, находившиеся со мной.

Я объяснил Пикару, что люди, разграбившие ящик, принадлежали к великой армии и что если бы он осведомился у них, то они порассказали бы ему ещё больше моего. «По правде сказать, мой бедный Пикар, они хорошо сделали, что растащили всё, что попалось им под руку, потому что русские сейчас будут здесь». — Вы правы отвечал Пикар — вот почему нам надо бы привести в порядок наше оружие. «Я должен сперва отыскать своё ружьё, — сказал я, — это первый раз, что мы с ним разлучились. Вот уже шесть лет, что я ношу его и так с ним сроднился, что даже ночью среди целой массы ружей сейчас узнаю его на ощупь, или даже по звуку, когда оно упадёт». Так как снег не шёл в эту ночь, то мне удалось отыскать своё ружьё. Правда, Пикар шёл за мной и светил смоляной лучиной.

Устроив нашу обувь, вещь очень важную, так как хорошая обувь позволяла идти бодро и не отморозить ноги, мы зажарили кусок конины, которой Пикар сделал обильный запас, закусили, запив снегом с водкой, потом взяли каждый по куску мяса — Пикар в ранец, а я в сумку, и

Стр. 96

встав перед костром, стали молча греть себе руки, размышляя каждый . про себя, что нам делать.

— Ну что же, старина, куда мы направим свои стопы?

— Да вот, — отвечал я, — у меня всё эта чёртова музыка звенит в ушах!

— А что если вы ошибаетесь? Может быть, это заря или сигнал наших конных гренадёр! Ведь вы знаете мотив?

Я прервал Пикара, сказав, что вот уже две недели как зари не существует: у нас нет больше кавалерии, а из того, что осталось, сформировали один эскадрон, так называемый священный эскадрон, потому что им командовал самый старый маршал Франции: генералы состояли в нём вместо капитанов и полковников, а другие офицеры в качестве солдат; то же самое было и с батальоном, называемым «священным»; словом, из 40 000 кавалерии у нас осталось не более 1 000.

Не дав ему времени отвечать, я прибавил, что слышанная нами музыка несомненно сбор русской кавалерии и что она заставила его выйти из зарядного ящика. «О, не совсем это заставило меня, земляк, а главное то, что я заметил ваше намерение поджечь ящик».

Едва успев произнести эти слова, Пикар вдруг схватил меня за руку и ; проговорил: «Молчите! Ложитесь!» Я бросился на землю, он также и, взяв принесённые мною латы, прикрыл ими огонь. Я гляжу и вижу русскую кавалерию, двигающуюся над нами в глубоком безмолвии. Так продолжалось с четверть часа. Наконец, когда она прошла, Пикар сказал мне: «Пойдём!» Взявшись за руки, мы оба направились в ту сторону, откуда появилась кавалерия.

Через некоторое время Пикар остановился и тихонько проговорил: «Надо передохнуть, мы спасены, по крайней мере пока! И повезло же нам! Если бы этот медведь — он говорил о раненом казаке — заметил, что свои проходят так близко, он заревел бы как бык, чтобы они его услышали, и тогда Бог весть, что стало бы снами. Кстати, а я позабыл кое что — и самое главное. Нам надо вернуться назад. Позади зарядного ящика есть котёл, который я позабыл захватить, а для нас это важнее чем то, что в нём содержалось». Видя, что я не очень то соглашаюсь с ним, он проговорил решительно: «Ну, идём, иначе мы рискуем умереть с голоду».

Мы вернулись к своему бивуаку; огонь почти погас, и бедняга казак, которого мы оставили в страшных мучениях, катался по снегу, попав головой в самый костёр. Мы ничем не могли помочь ему, однако подложили под него овчинные чепраки, чтобы он по крайней мере мог умереть поспокойнее. «Он ещё далёк от смерти, — заметил Пикар, — ишь как он на нас смотрит! Глаза его горят как свечи!» Мы почти посадили его и держали под руки, но когда его оставили, он упал лицом в огонь. Мы не успели поднять его, чтобы он не загорелся. Не имея возможности что-либо сделать для него, мы его покинули и принялись искать ко-

Стр. 97

тел, но он оказался сплющенным до негодности; тем не менее Пикар всё таки привязал его мне за спину.

Затем мы пробовали взобраться на кручу, чтобы до рассвета добраться до лесу, где мы очутимся в защите от холода и неприятеля. Два раза мы скатывались вниз. Наконец нам удалось проложить себе дорогу в снегу. Мы взобрались на верх как раз против того места, где я свалился накануне и где мы только что видели проходившую кавалерию. Мы остановились передохнуть и осмотреться, куда нам идти. «Прямо!», — решил Пикар. «Следуйте за мной!» С этими словами он ускоряет шаги, я иду за ним, но пройдя шагов тридцать, он вдруг исчезает в яме, глубиной футов в шесть. Кое как он поднялся и молча протянул мне своё ружьё, чтобы я помог ему выкарабкаться. Но только что он вылез, как принялся клясть русского Бога, и императора Наполеона, ругая его «рекрутом» — зато, что он так долго замешкался в Москве. «Две недели, этого было совершенно достаточно, чтобы съесть и выпить всё, что там нашлось, но засесть на 34 дня и дождаться зимы — я просто не узнаю его! Да, это поступок простофили, прибавил он, и будь он здесь, я прямо сказал бы ему, что так нельзя водить войска. Много я видал видов за те шестнадцать лет, что нахожусь при нём! В Египте, в песках Сирии мы страдали, это правда, но то были пустяки, земляк, в сравнении с снеговыми пустынями, где мы скитаемся — и конца этому не предвидится! Право, кто же тут устоит!» Он начал дуть себе на руки, поглядывая на меня. «Полно, бедный мой Пикар, теперь не время рассуждать, надо действовать. Ну-ка левей, авось найдём дорогу получше!» Пикар вынул шомпол из своего ружья и шёл, ощупывая почву: по всюду — справа и слева было всё одно и то же. Кончилось однако тем, что мы проложили себе путь в том самом месте, где я упал. Очутившись на другом краю, мы продолжали идти вперёд всё ощупью. На полпути до леса мы были остановлены оврагом вроде того, где мы провели ночь. Не обращая внимания на опасность, мы перешли через него и с великим трудом вскарабкались на ту сторону. Там пришлось опять передохнуть, до такой степени мы были утомлены.

Справа от нас неслись чёрные тучи с ужасающей быстротой. Эти тучи вместе с северным ветром предвещали нам свирепую метель, и надо было ожидать, что день предстоит ужасный! Уже слышались завывания бури в лесу меж сосен и берёз, и ветром нас толкало в сторону, противоположную той, куда мы хотели идти. Порой мы попадали в ямы, скрытые в снегу. Наконец, через час мы прибыли на желанный пункт; в эту минуту снег повалил густыми хлопьями.

Ураган свирепствовал с такой силой, что ежеминутно валились деревья, сломанные или вывороченные с корнем, так что мы принуждены были выйти из леса и идти по опушке, имея ветер слева. Но нам следовало идти вовсе не по тому направлению. Наконец, не имея возможности двигаться

Стр. 98

дальше из-за снега, слепившего нам глаза, мы решили приютиться под двумя берёзами, достаточно толстыми, чтобы защитить нас, и там дождаться, что будет дальше.

Давно уже мы стучали подошвами, чтобы не отморозить себе ноги, вдруг я заметил, что ветер немного стих. Я обратил на это внимание Пикара, побуждая его переменить место. «Ну и слава Богу, дружище, сказал он, надо бьдть железным, чтобы, оставаясь здесь, вытерпеть всё это».

Мы уже обогнули большую часть озера, как вдруг Пикар остановился и вперил глаза в пространство; я взглянул на него вопросительно. Вместо ответа он схватил меня за руку и прошептал на ухо: «молчок!» Потом оттащил меня вправо за мелкие сосёнки, он прибавил потихоньку: «Разве же вы ничего не видите? — Ничего, а вы что увидели? — «Дым! Бивуак!» В самом деле, присмотревшись, я увидел то же самое.

У меня промелькнула в голове неожиданная мысль, и я сказал Пикару: «А что если бивуак той русской кавалерии, что мы видели нынче утром?» — Вот и я то же самое думаю, отвечал он — сообразно с этим нам и надо действовать. Утром до нашего отправления мы сделали большую ошибку, не зарядив ружья, когда были возле огня. Теперь же, когда у нас руки окоченели, а дула наших ружей наполнены снегом, нам нельзя будет этого сделать, а всё-таки будем осторожно двигаться вперёд!»

Снег падал уже слабо, а небо немного прояснилось. Вдруг я увидал на берегу озера, за кустом лошадь, которая грызла берёзовую кору. Я указал на неё Пикару. Он подумал, что вероятно здесь проводила ночь русская кавалерия, а так как на этой лошади не было сбруи, то очевидно она ранена и её здесь нарочно оставили.

Только что успел он это сказать, как лошадь подняла голову, заржала и спокойно направилась прямо на нас; остановившись возле Пикара, она стала его обнюхивать, как будто знакомого. В таком положении мы не решались ни двинуться, ни заговорить. А чёртова лошадь всё стояла возле, прикасаясь головой к мохнатой шапке Пикара, который не смел дохнуть из опасения, чтобы хозяева лошади не пришли за ней. Но заметив, что у неё прострелена грудь, мы окончательно убедились, что лошадь была брошена, точно так же, как покинутый бивуак, Через минуту мы вышли на полукруглую площадку с несколькими кострами, где валялись семь лошадей, убитых и частью съеденных. Это внушило нам предположение, что здесь ночевало более двухсот человек. «Это они! Проговорил Пикар, сунув руку в золу, чтобы согреть их — В этом не может быть сомнения; вот рыжая лошадь, которую я узнаю. Она была в стычке и служила мне мишенью. Я даже кажется не ошибусь, если скажу вам, что отправил её господина на тот свет». Осмотревшись, нет ли кругом чего-нибудь тревожного, мы занялись разжиганием костра, расположенного перед густой чащей. Очевидно, это был костёр начальника отряда, потому что был устроен тщательнее других.

Стр. 99

Снег совсем перестал, и сильный ветер сменился полным затишьем. Мы собрались варить суп. У нас был свой запас конины, захваченный нами по утру, но мы сочли нужным пока оставить его, так как кругом было и без того достаточно пищи. Пикар тотчас же принялся задело и при помощи моего топорика отрезал кусок свежего мяса для супа, а другой про запас, чтобы захватитьс собой. Мы пробовали прорубить лёд, чтобы достать воды, но у нас на это не хватило ни сил, ни терпения.

Мы славно отогрелись и надежда поесть супу приводила меня в радостное настроение. Когда человек попал в беду, то как мало нужно, чтобы сделать его счастливым!

Между тем наш котёл в том состоянии в каком он находился, не мог нам служить, но Пикар, парень ловкий и ничем не смущавшийся, вознамерился привести его в исправность. Срубив сосну, толщиною в руку, на расстоянии полутора фута от земли, вместо наковальни, и другой ствол такой же длины, в виде молота, он обернул его тряпкой, чтобы не стучать ударяя и храбро принялся за ремесло котельщика; он даже пел и мерно ударяя по котлу, ту самую песенку, которую пел всегда во главе роты во время ночных переходов:

C'est ma mie I'avengle, C'est ma mie I'avengle, C'est ma fantasie J'en suis amoureux!

Услышав этот басистый голос как из бочки, я не мог удержаться от замечания: «Старый товарищ, что это вы надумали — теперь не время петь». Пикар с улыбкой посмотрел на меня и продолжал:

Elle a le nez morveux Et les yeux chassieux C'est ma mie I'aveugle, etc.

Наконец заметив, что его пение не забавляет меня, он замолк, и показал мне котёл, уже принявший другую форму и годный к употреблению.

— Помните, — сказал он, — в день сражения при Эйлау, когда мы стояли тесной колонной за церковью? — «Разумеется, — отозвался я, — погода была точно такая же, как сегодня; это тем более мне памятно, что шалая русская бомба сорвала у меня поверх ранца котёл, который я обязан был нести в этот день в очередь; бедный мой Пикар, и вы должны это хорошо помнить! — «Ещё бы не помнить! Вот почему я вас спрашиваю — нельзя ли было бы тогда с помощью ловкости и старания починить этот котёл?» — Конечно нет, как и те две головы, что оторвала тогда граната — головы Грегуара и Лемуана. — «Чёрт побери! Как это вы помните их имена». — И никогда не забуду: Грегуар был велит, как и я, вдобавок закадычный друг мой!

Стр. 100

У меня были в этот день в котле бобы и сухари. — «Да, — отвечал Пикар, — они разлетелись и попали нам в рожи. Господи! Что за денёк был!»

Пока мы разговаривали, снег таял в нашем котле. Мы наложили туда мяса побольше, чтобы не только поесть теперь, но и взять с собой в дорогу.

Из любопытства я заглянул, что заключается в сумке из серой парусины, поднятой мною накануне возле двух несчастных, которых я нашёл умирающими на краю дороги. Там было три индийских платка, две бритвы и несколько писем на французском языке, помеченных из Штутгарда на имя г. Жака, баденского офицера в драгунском полку. Письма были от сестры и полны нежности. Я сохранил их, но когда я попал в плен, они пропали.

Сидя перед огнём, у входа в крытое убежище, выбранное нами, и повернувшись спиной к северу, Пикар открыл свой ранец. Он вытащил оттуда платок, в одном уголке которого была завязана соль, а в другом крупа. Давно уже я не видел такой роскоши; я вытаращил глаза при одной мысли, что буду есть суп как следует посолёный, тогда как уже целый месяц ел его с приправкой пороха. Пикар аккуратно принялся за стряпню, отделив часть крупы для супа, когда поспеет мясо.

Чувствуя необыкновенную усталость и сонливость, вызванную на этот раз теплотой огня, я выразил желание отдохнуть. «Ну, так что же, отвечал Пикар, отдыхайте, ложитесь под прикрытие, а я пока присмотрю за супом. Кстати, надо позаботиться о нашей безопасности, вычистив ружьё и зарядив его. Сколько у вас патронов?» — Три пакета по пятнадцати штук. — «Отлично, а у меня — четыре. Это составит всего на всего 105 штук. Больше чем нужно, если повстречается нам 25 казаков. Ну, спите!» Я не заставил себя упрашивать, завернулся в свою медвежью шкуру, и обратившись ногами к огню, заснул.

Я спал глубоким сном, вдруг Пикар разбудил меня. «Земляк, вот уже кажется два часа, как вы спите сном праведных. Я успел поесть. Теперь ваша очередь обедать, а мне спать. Я чувствую большую потребность отдохнуть. Наши ружья вычищены и в порядке. Покараульте теперь и вы; когда я отдохну, мы отправимся». Он закутался в свой белый плащ и улёгся; тогда я, в свою очередь, взяв котёл между ног, принялся за суп с большим аппетитом. Кажется, во всю жизнь свою я никогда не едал, да и не буду есть с таким наслаждением.

Мой старый товарищ отпустил мне кусочек сухаря, в палец величиной, чтобы заесть мясо.

После трапезы я встал покараулить в свою очередь. Не прошло и пяти минут, как я услыхал, что раненая лошадь, найденная нами по прибытии, заржала и галопом понеслась на середину озера. Там, остановившись, она опять принялась ржать. Немедленно другие лошади отвечали ей. Тогда она помчалась в ту сторону, откуда ей отвечали. Я спрятался за густую заросль мелких сосен и оттуда, следя глазами за лошадью, уви-

Стр. 101

дал, что она присоединилась к отряду кавалерии, переходившему через озеро. Он состоял из 25 человек. Я окликнул Пикара, спавшего уже так крепко, что он не слышал моего зова, и я принужден был тащить его за ноги. Наконец он открыл глаза. — «Ну, что там такое? Чего нужно?» — К оружию, Пикар! Скорее! Русская кавалерия на озере! Скроемся в лесу! — «Оставили бы меня спать, чёрт возьми, я так славно разоспался!» — Очень жалею, старина, но вы сами велели мне предупредить вас; очень вероятно что ещё другие идут с этой стороны! — «И то правда! Ах, проклятое ремесло! Где они?» — Немного вправо и вне выстрела. — Немного спустя появились ещё пять человек, прошедших мимо нас на полрасстояния ружейного выстрела. В то же время мы увидали, как первые остановились, спешившись и держа лошадей под уздцы; они встали вокруг того места, где они накануне вероятно сделали прорубь, чтобы напоить лошадей; видно было, как они стучали по льду древками копий, чтобы пробить новообразовавшийся лёд.

Мы решили сняться с лагеря и сложить багаж как можно проворнее и затем постараться скрытыми маневрами, чтобы не быть замеченными, выйти на дорогу и присоединиться к армии, если окажется возможным.

Было часов одиннадцать; до четырёх, когда начинает смеркаться, если с нами ничего не случится, нам удастся пройти не малое расстояние. Я не думал, чтобы армия могла быть далеко, так как русские караулили нас у перехода через Березину, где все остатки армии должны были соединиться.

Мы торопились. Пикар сунул в свой ранец большой запас мяса. Со своей стороны и я не отставал, набив битком свою парусиновую сумку. Пикар намеревался выбраться на дорогу тем самым путём, по которому мы пришли, придерживаясь однако опушки леса, на том основании, что если мы будем застигнуты русскими, то мы будем всё-таки иметь в виде защиты две стороны леса, а в случае, если никого не встретим, у нас будет дорога, с которой мы не собьёмся.

И вот мы пустились в путь. Он с ранцем за плечами, где было больше 15 фунтов свежего мяса, засунутых в футляр от его мохнатой шапки, а я нёс котелок с варёным мясом. На ходу он рассказал мне, что всегда имел привычку, когда требовалось что-нибудь нести во взводе, предпочтительно брать на себя продовольствие, каково бы ни было количество, потому что если нести пищу, то по прошествии нескольких дней оказываешься менее нагруженным, чем все остальные. В подтверждение сказанного он хотел было цитировать мне Эзопа, как вдруг раздалось несколько ружейных выстрелов, точно с другого берега озера. «Назад, в лес!» — проговорил Пикар. Потом всё замолкло; видя, что никто за нами не наблюдает, мы продолжали путь.

Ураган, утихший утром, пока мы отдыхали, грозил разыграться с ещё большей силой. Тучи, подобные виденным нами утром, скучились над ог-

Стр. 102

ромным лесом и делали его ещё более мрачным, так что мы не отваживались забраться в него, в видах большей безопасности.

Обсуждая между собой, на что нам решиться, мы опять услыхали ружейные выстрелы, но уже гораздо ближе, чем в первый раз. Вслед за тем мы увидали два взвода казаков: они старались оцепить семерых пехотинцев нашей армии, спускавшихся с пригорка и очевидно шедших из маленькой деревни по ту сторону озера, прислонённой к лесочку над тем самым местом, где мы находились; в этой деревушке они вероятно провели ночь поспокойнее нашего. Мы легко могли видеть, как они выдвигались, стреляли по « неприятелю, потом стягивались и отступали в сторону озера, чтобы достигнуть леса, где мы находились и где они могли бы удержаться против всех казаков, какие стали бы преследовать их.

Они имели дело с тридцатью всадниками, которые вдруг разделились на два взвода — один описал полукруг и спустился на озеро против нас, чтобы отрезать им отступление.

Наше оружие было заряжено и тридцать патронов припасено в сумке, чтобы хорошенько угостить их, если они направятся в нашу сторону и спасти этих бедняков, которые очутились в очень затруднительном положении. Пикар, не терявший из виду сражавшихся, сказал мне: «Земляк, вы заряжайте ружья, а я берусь их перебить как уток. Впрочем, для диверсии сделаем первый залп вместе».

Между тем наши солдаты всё отступали да отступали. Пикар узнал в них тех самых, что накануне разграбили зарядный ящик, который он стерёг, но вместо девяти человек их было теперь всего семь. В эту минуту взвод всадников, описавший полукруг, был от нас не дальше сорока шагов. Мы воспользовались этим; Пикар, хлопнув меня по плечу, сказал: «Смотрите, слушайтесь моей команды: пли!» Они остановились и один свалился с лошади.

Казаки — это они были, увидав, что упал один из их товарищей, рассыпались. Только двое остались помогать раненому, упавшему в сидячем положении на лёд, опираясь на левую руку. Пикар, не желая терять времени, послал вторую пулю, ранившую лошадь. Тотчас же они пустились бежать, покинув своего раненого и как за щитами прячась за лошадьми, которых вели под уздцы. В то же время мы услыхали слева дикие крики и увидали, что наши несчастные солдаты оцеплены остальными казаками. Другие крики справа привлекли наше внимание: мы увидали что оба человека, покинувшие своего раненого, вернулись за ним, и так как он не мог идти, то они потащили его за ноги по льду.

Мы заметили одного казака, поставленного вероятно, чтобы наблюдать за нами, но то и дело посматривавшего в ту сторону, где нас уже не было после движения, сделанного нами вслед за нашим первым залпом. Мы легко могли видеть его, не будучи замеченными; Пикар не в силах был удержать-

Стр. 103

ся — он выстрелил и караульщик поражённый в голову, зашатался, нагнул голову вперёд, простёр руки и упал с лошади. Он был мёртв (4).

При звуке выстрела, те, что окружали наших несчастных солдат, обернулись в удивлении. Они пятятся назад и останавливаются: наши пехотинцы делают по ним залп почти что в упор и четверо казаков падают сразу. Тогда и с той и с другой стороны раздаются крики ярости. Схватка становится общей, упорный бой разгорается между обеими сторонами. В ту же самую минуту мы выдвигаемся шагов на 10-12 вперёд, видим четырёх наших пехотинцев, окружённых 15-тью казаками. Мы слышим, как они кричат и бьются под ногами лошадей; остальных троих преследовали другие казаки по направлению к лесу, где они хотели укрыться.

Мы расположились поддержать их энергичными образом, как вдруг буря, угрожавшая нам уже давно, разразилась с ужасающим шумом. Снег не перестававший валить с самого начала стычки, стал обволакивать нас и засыпать нам глаза. В продолжении шести с лишком минут мы были окутаны вьюгой и принуждены были держаться друг за дружку, что бы устоять против ветра. Внезапно, как по волшебству всё исчезает, и в четырёх шагах мы видим неприятеля, который увидав нас испускает рёв. У нас руки закоченели от холода и это мешает нам владеть оружием. Всё же враги не решаются идти на нас, и мы, всё время обращённые лицом к ним, выставив против их штыки, добираемся до леса, а они удаляются галопом.

У входа в лес мы видим троих других пехотинцев, которых преследовали пятеро казаков с противоположной стороны. Мы дали два выстрела в преследующих, но неудачно, и собирались продолжать, как вдруг около середины озера мы видим, что они проваливаются и исчезают вместе с двумя казаками. Несчастные попали в то самое место, где поутру русские кололи лёд, чтобы напоить коней: прорубь, лишь слегка затянутая льдом, недостаточно крепким, чтобы выдержать тяжесть человека, сверху была запорошена снегом.

Третий казак, видя что исчезли два первых, хотел остановить лошадь, она взвилась на дыбы, но поскользнулась задними ногами и повалилась на бок вместе с всадником. Она хотела подняться, опять поскользнулась и на этот раз скрылась в проруби вместе со своим хозяином.

Мы были объяты ужасом, а преследовавшие нас так и замерли на месте, не пытаясь даже помочь своим товарищам. Остальные двое, следовавшие по пятам, остановились на краю проруби, а потом бежали в разные стороны. С того места, где мы находились, слышны были раздирающие крики, вылетавшие из проруби. Несколько раз оттуда высовывались головы коней, но вода, бурля и брызгая на лёд, поглотила их.

(4) Пикар был одним из лучших стрелков гвардии; в лагере на состязаниях он всегда брал призы.

Стр. 104

Немного погодя появились ещё десять всадников, с начальником во главе. Несколько человек, подъехав к роковому месту, окунали туда свои пики и вытаскивали их, как будто не доставая дна. Вдруг мы видим, что они поспешно пятятся, останавливаются, глядя в нашу сторону и галопом уносятся прочь. Мы теряем их из виду и всё снова погружается в тишину.

Опять мы очутились одни в этой пустыне; опираясь на ружья, мы устремили взоры на озеро, где лежали тела наших несчастных солдат. Шагах в двадцати влево лежали трое казаков, так же не подававших никаких признаков жизни, и тот, которому Пикар попал в голову.

Мы отступили к огню нашего бивуака; несколько минут между нами царило молчание, наконец Пикар прервал его: «Мне до смерти хочется покурить. Хорошо бы провести осмотр мёртвым телам; неужели же мне не посчастливиться найти табаку!» Я заметил ему, что такой поступок будет безрассуден, ведь мы не знаем, куда девались те, которые сражались с первыми четырьмя нашими пехотинцами. В ту же минуту мы увидали толпу всадников и мужиков с длинными шестами, направлявшихся к проруби, куда провалились их несчастные соотечественники. За ними ехала повозка парой.

— Ну, прощай табак! — сказал Пикар. Мы сочли нужным убраться в самый конец леса, стремясь выйти на дорогу, и боясь чтобы им не вздумалось осмотреть бивуак, в расчёте, что мы ещё там. Мы остановились на краю леса, прилегающем к озеру. Там тоже нашлось убежище, вероятно вчерашний бивуак какого-нибудь отряда: он послужил нам к тому, чтобы укрыться и наблюдать казаков, остановившихся на том месте, где лежали тела наших солдат, которых частью ограбили казаки и потом обобрали до нага крестьяне. В то время как это производилось, я с великим трудом удерживал Пикара, чтобы он не уложил несколько человек из грабивших.

Потом они двинулись к своим убитым казакам. Двое лежало вместе, третий немного поодаль, не считая убитого Пикаром — тот лежал немного впереди, вправо от нас. Мы могли заметить, что двое первых, которых они подняли на повозку, не были мертвы, судя по тому, как осторожно их перетаскивали. Они остановились возле третьего, он оказался мёртвым и, наконец, подошли к четвёртому, пристреленному Пикаром. «А что касается этого, — сказал мой товарищ, — то я за него поручусь!» Действительно, его подняли без церемонии и взвалили на повозку, которая тотчас уехала туда же, откуда появилась, в сопровождении двоих казаков и троих мужиков. Наиболее многочисленная часть отряда подошла к проруби — мужики несли шесты и верёвки, и мы могли наблюдать, как они принялись вытаскивать оттуда утонувших.

Увидав их занятыми, мы не нашли ничего лучше, как пуститься в дальний путь. Мороз немного полегчал; по нашим догадкам могло быть около полудня.

Стр. 105

Двое казаков исполняли должности патруля, разъезжая по опушке и придерживаясь следов, оставленных нами на снегу, как прослеживают волка. Увидав их, Пикар рассердился. «Если они нас видели, то как мы не будем стараться, они всё будут следовать за нами по пятам. Ускорим шаг и когда дойдём до менее густого леса, мы войдём туда, и если их только двое, то мы с ними живо разделаемся!» Немного погодя, он остановился, и не видя их больше, разразился ругательствами: «Чёрт их дери! Я на них рассчитывал, чтобы добыть табаку. Трусы! Не посмели следовать за нами!»

Мы продолжали идти, держась по возможности поближе к лесу, чтобы укрыться за кустами, но скоро принуждены были уйти оттуда — несколько деревьев, сваленных бурей по утру, заграждали нам путь. Пришлось податься вправо, чтобы повернуть. Делая этот контрмарш, мы опять оглянулись назад, двое тех же самых молодцов следовали друг за другом шагах в тридцати. Весьма вероятно, что первый увидал нас, он поехал быстрее, точно желая в чём-то удостовериться. Потом остановился, как бы поджидая своего товарища. Мы могли наблюдать их, не будучи замеченными, так как поспешно юркнули в лес. Целью нашей было завлечь их как можно дальше, чтобы те, что вытаскивали своих из проруби, не могли придти им на помощь, если завяжется бой. Для этого мы пошли как можно скорее, однако, пробирались с трудом, то по лесу, то вне его, смотря по условиям почвы.

Уже с полчаса мы проводили эти маневры, как вдруг были остановлены снежным валом, который тянулся вправо и терялся во рву. Мы принуждены были отступить на несколько шагов, с целью искать пути, чтобы пробраться в лес и скрыться в нём. Не прошло минуты, как казаки уже очутились возле нас, и мы легко могли бы ссадить их с сёдел, но Пикар, большой мастер на военные хитрости, шепнул мне: «Не хочется заманить их по ту сторону снежного вала; тогда нелегко будет другим придти им на помощь!»

Убедившись, что нет возможности преодолеть препятствие, они поскакали в галоп, и мы видели, что они спустились в ров, желая обогнуть снежный вал. Мы же в свою очередь нашли лазейку и, благодаря ей очутились почти одновременно на той стороне. С того места, где мы находились, нам можно было наблюдать, не будучи замеченными. Мы воспользовались моментом, когда они спустились в овраг, чтобы выйти из леса и подвигаться свободнее, но когда уже мы думали, что пока избавились от них, и я остановился перевести дух, так как ноги мои начали подгибаться, Пикар, обернувшись, увидал наших обоих молодцов собирающихся напасть на нас врасплох, между тем как мы считали их впереди. Тотчас мы возвращаемся в лес, делаем несколько крюков, приходим опять ко входу и видим, что они медленно следуют друг за дружкой. Опять входим в лес, и принимаемся бежать, делая крюки, чтобы они подумали, будто мы спасаемся от них; нако-

Стр. 106

нец прячемся за купой мелких сосен, ветки которых, облепленные снегом и ледяными сосульками, скрывают нас.

Тот, что ехал впереди, был от нас шагах в сорока. Пикар тихонько промолвил мне: «Вам, сержант, принадлежит честь первого выстрела, но надо погодить, чтобы он подъехал немного!» В эту самую минуту казак делал копьём знак товарищу, чтобы он двинулся вперёд. Сам он едет ещё поближе, останавливается вторично и рассматривает наши следы. Затем пускает лошадь свою немного вправо, насупротив кустов, где мы засели. Там он опять тревожно озирается, как будто предчувствуя то, что должно случиться —он всего не более как в четырёх шагах от дула моего ружья; вдруг раздаётся выстрел и мой казак поражён в грудь. Он вскрикивает и хочет умчаться, но Пикар проворно бросается на него, хватает одной рукой лошадь за уздечку, а другой упирает в него штык и кричит мне: «Ко мне, земляк! Вот и другой! Берегитесь!» Действительно, едва успел он это проговорить, как подлетает другой с пистолетом в руке и стреляет на расстоянии фута в голову Пикару, который тут же падает под ноги лошади, не выпуская из рук уздечки. В свою очередь я кидаюсь к выстрелившему, но увидав меня, тот бросает пистолет, делает полуоборот, мчится прочь галопом и останавливается шагах во ста от нас на равнине. Я не мог дать в него второго выстрела, потому что моё ружьё не было заряжено, а закоченевшими руками сделать это было не легко. Пикара я считал мёртвым или по меньшей мере опасно раненым, но он поднялся на ноги, Казак же, которого я ранил, и который всё держался в седле, теперь упал и притворился мёртвым.

Между тем Пикар не теряет времени; он даёт мне подержать уздечку лошади, а сам, выйдя из леса, выдвигается шагов на двадцать вперёд, прицеливается в бежавшего и посылает ему пулю в голову, но тот уклоняется, пригнувшись к спине лошади, потом удаляется галопом; Пикар видит, как он спускается в овраг. Он заряжает своё ружьё и подходит ко мне, говоря: «Победа за нами, но не надо зевать, начнём с того, что воспользуемся правом победителя! Посмотрим, не найдётся ли у нашего человека чего-нибудь для нас подходящего, а потом уйдём, захватив лошадь!»

Я поспешил осведомиться у Пикара, не ранен ли он. Он отвечал, что это пустяки, об этом мы поговорим после. Он начал с того, что осмотрел пояс казака и вытащил из него два пистолета, из коих один был заряжен. Тогда он сказал мне: «Этот плут, кажется притворяется мёртвым; уверяю вас, он жив и по временам открывает глаза». Пока Пикар говорил, я привязал лошадь к дереву. С её всадника я снял саблю и хорошенькую лядунку с серебрянными украшениями, которую я признал принадлежащей хирургу нашей армии. Я надел её себе на шею. Саблю мы бросили в кусты. Под шинелью на нём было надето два французских мундира, кирасирский и красных улан гвардии с офицерским орденом почётного легиона, который Пикар поспешил с него сорвать. На теле оказалось несколько прекрасных жи-

Стр. 107

летов, сложенных вчетверо и служивших ему нагрудником, так что если бы выстрел попал в это место, то пуля вероятно не прошла бы насквозь; рана была нанесена ему в бок. В карманах его мы нашли больше чем триста франков пятифранковых монет, двое серебряных часов, пять орденских крестов — всё это было снято с убитых и умирающих, или взято из покинутых обозных фургонов. Я уверен, что будь у нас время, мы нашли бы ещё много чего другого, но мы не употребили и пяти минут на обыск.

Пикар поднял пику побеждённого, а так же и пистолет, оказавшийся незаряженным. Он запрятал их в кусты, затем мы собрались уходить.

Пикар шёл вперёд, ведя лошадь под уздцы, причём мы и сами не знали, куда идём; мне захотелось ощупать бока сумки, висевшей на крупе лошади и оставленной нами пока без осмотра. Я заметил, что это чемодан кирасирского офицера нашей армии.

Я просунул руку в отверстие и мне показалось, что я ощупал что то очень похожее на бутылку. Я высказал это Пикару и тот немедленно воскликнул: «Стой!»

В одну минуту чемодан был вскрыт, и из первого же отделения я вытащил бутылку, содержавшую нечто похожее по цвету на можжевеловую водку. Мы не ошиблись: Пикар, даже не понюхав, что это такое, сразу глотнул из фляги, сказал мне: «Теперь ваша очередь, сержант!» Едва я отведал водки, как почувствовал в желудке неописуемое приятное ощущение; мы с Пикаром единодушно признали, что такая находка получше всего остального, и что надо поберечь её. У меня была в ягдташе маленькая китайская фарфоровая чашка, захваченная мною из Москвы — ют мы и решили, что это будет высшая порция всякий раз, как нам захочется выпить (5).

С великим трудом мы углубились в лес, и по прошествии четверти часа тяжёлого пути, вследствие множества повалившихся деревьев, мы наконец вышли на дорогу, шириною в пять футов; она шла слева и к нашему великому удовольствию продолжалась вправо как раз в том направлении, какого мы должны были держаться, чтобы выбраться на большую дорогу, где должна была пройти великая армия. По нашим догадкам, до этой дороги было не более как два, три лье.

Успокоившись немного, я поднял голову и взглянув на Пикара заметил, что у него лицо было всё в крови. Кровь обледенела на его усах и бороде. Я сказал ему, что он ранен в голову. Он отвечал, что заметил это в ту самую минуту, когда его мохнатая шапка зацепилась за ветку; когда он опять надевал её, то кровь потекла ему на лицо; впрочем, ничего нет серьёзного. Он объяснил, что упал вовсе не вследствие пистолетного выстрела, а по иной причине: держа лошадь под уздцы в то время, как подходил другой казак,

(5) Эту чашку я сохранил до сих пор. Она у меня стоит под колпаком часов вместе с серебряным крестиком, найденным мною в склепе Архангельского собора, усыпальнице русских царей.

Стр. 108

он хотел пустить в ход своё оружие, но поскользнулся на пятках, и не выпуская из рук ни уздечки, ни ружья, очутился на спине под брюхом у лошади. «Да и не время теперь заниматься такими пустяками, — прибавил он, — вечером посмотрим!» По-видимому пуля прошла сквозь бляху его мохнатой шапки, сломала крыло императорского орла, скользнула по черепу и засела в тряпках, заполнявших дно шапки; в этом мы убедились вечером, когда я перевязывал его рану, так как мы нашли пулю.

Чтобы выиграть время я предложил Пикару вдвоём сесть на лошадь. «Попробуем!», — сказал он. Тотчас же мы сняли с неё деревянное седло и оставив на ней только попону, уселись: Пикар впереди, а я позади. Выпив ещё немного водки, мы отправились, держа ружья поперёк, на весу.

Ехали мы больше рысью, а иногда пускались и в галоп. По временам нам попадались на пути повалившиеся деревья. Это внушило Пикару мысль срубить несколько деревьев, ещё не совсем упавших, чтобы образовать баррикаду против кавалерии в случае, если бы она стала нас преследовать. Он слез с коня и, взяв мой топор, в несколько минут подсёк несколько сосен и повалил их на те, что уже лежали поперёк дороги в достаточном количестве, чтобы задать работы двадцати пяти человекам на целых полчаса. Затем он весело вскочил на коня, и мы продолжали трусить рысью добрых четверть часа без остановки. Вдруг Пикар остановился, сказав: «Экий чёрт! Чувствуете вы, земляк, какая у этой татарской лошади тряская рысь?» Я отвечал, что лошадь нарочно мучает нас в отместку за то, что мы убили её господина. «Ишь ты! Видно водочка-то подействовала, и вы острите! Ну и отлично, я люблю вас таким!»

Чтобы не так страдать от тряски, Пикар подложил под себя полы своего белого плаща, и мы ехали ещё с четверть часа уже не рысью, а шагом. По временам лошадь погружалась в снег по самое брюхо. Наконец мы увидели дорогу, пересекавшую ту, по которой мы ехали; мы догадались, что это большая дорога. Но прежде чем вступить на неё, надо было действовать осторожно.

Мы спешились и взяв лошадь под уздцы, отступили в лес от тропы, по которой приехали, чтобы можно было, не будучи замеченными, осмотреть новую дорогу. Вскоре мы признали в ней дорогу, пройденную армией и ведшую к Березине: множество усеявавших её трупов, наполовину покрытых снегом, доказывало, что мы не ошиблись. По некоторым приметам, мы могли судить, что кавалерия и пехота прошли здесь не так давно; следы ног направляющихся с той стороны, куда мы должны были идти, а также кровь на снегу давали нам возможность заключить, что тут недавно проходил обоз французских пленных под русским эскортом.

Не могло быть сомнения, что мы находимся в тылу русского авангарда, и что скоро за нами последуют другие русские. Как тут быть? Надо было держаться дороги. Это единственное, что нам оставалось делать. Таково

Стр. 109

было мнение Пикара. «Мне пришла в голову превосходная мысль, — сказал он, — Вы будете арьергардом, а я авангардом. Я буду смотреть вперёд, не покажется ли что-нибудь, а вы, земляк, обернитесь головой к хвосту и наблюдайте в свою очередь».

Нам не легко было, в особенности мне, привести в исполнение идею Пикара, т.е. сесть спиной к спине, изображая двуглавого орла, как он выражался, имевшего пару глаз впереди и пару назади. Мы пропустили ещё по стаканчику можжевеловки, дав себе опять-таки слово беречь остальное на случай крайности, и пустили лошадь шагом среди печального безмолвного леса.

Северный ветер стал опять покалывать, и арьергард страдал от этого до такой степени, что не мог долго выдержать своей позиции; к счастью, погода быладовольно ясная, можно было различить предметы издалека, а дорога, пересекавшая громадный лес, было совершенно прямая, и нам нечего было опасаться быть застигнутыми врасплох на поворотах.

Мы ехали уже около полу часа, как вдруг встретили на опушке леса семерых крестьян, как будто дожидавшихся нас.

Они были выстроены в две шеренги. Седьмой, постарше других, очевидно управлял ими. Одеты они были в овчинные тулупы, а на ногах их была обувь, сделанная из лыка, с такими же ремнями; они подошли к нам, поздоровались с нами по-польски, и когда узнали, что мы французы, очевидно обрадовались. Затем они объяснили нам, что идут в Минск, где стояла русская армия, и что они входят в состав ополчения; их заставляли идти на нас массами; всюду, во всех селениях казаки гнали их насильно. Мы продолжали путь; когда мы потеряли их из виду, я спросил Пикара, понял ли он, что говорили крестьяне про Минск, бывший одним из наших больших депо в Литве — там у нас были запасы продовольствия и туда, как говорили, должна была отступить большая часть армии. Он отвечал, что прекрасно понял и что если это правда, то значит «батюшка-тестюшка» сыграл с нами плохую шутку. Я не понял его намёка, тогда он повторил мне, что если это так, значит австрийцы изменили нам. Я не мог сообразить, что может быть общего между Минском и австрийцами (6). Он собирался объяснить мне план всей войны, как вдруг задержал лошадь и проговорил: «Смотрите-ка, как будто движется впереди колонна войск?» Я различил что то чёрное, но вдруг оно скрылось. Через минуту голова колонны опять показалась, точно вынырнув из оврага.

Мы сразу могли убедиться, что это русские. Несколько всадников отделились и двинулись вперёд; мы только успели повернуть вправо и войти в лес, но едва сделали шага четыре, как наша лошадь завязла в снегу по грудь

(6) Пикар знал, что говорил, намекая на австрийцев; потом я узнал, что был заключен союзный Договор против нас.

Стр. 110

и сбросила меня. Я увлёк Пикара за собой в своём падении в яму, имевшую больше шести футов глубины, и нам стоило больших трудов выкарабкаться оттуда. Тем временем подлая лошадь удрала, но проложила нам путь, которым мы воспользовались, чтобы углубиться в лес. Не прошли мы и двадцати шагов, как деревья оказались до того частыми, что мы не могли двигаться дальше. Выбора нам не оставалось; лошадь тоже побежала в эту сторону; мы нашли её гложущей кору дерева, к которому мы её привязали. Из опасения, чтобы она не выдала нас, мы отошли от неё как можно дальше, и отыскав куст достаточно густой, чтобы в нём спрятаться, мы приготовились защищаться, если встретиться надобность. Между тем Пикар спросил меня — цела ли наша бутылка и не потеряна ли? К счастью ничего с ней не приключилось. «В таком случае хватим по стаканчику!» Пока откупоривал бутылку, он занялся осмотром затравы в наших ружьях и очисткой их от снега. Мы выпили по малости — очень уж мы нуждались в подкреплении.

Прождав минут пять шесть, мы увидали голову отряда, предшествуемого десятью-двенадцатью татарами или калмыками, вооружёнными, кто пиками, кто луками и стрелами, а по правой и левой сторонам дороги шли мужики, вооружённые каким попало оружием: посредине тащились более двухсот пленных из нашей армии, жалких и едва живых. Многие были ранены: у кого рука на перевязи, у кого отморожены ноги — те шли опираясь на толстые палки. Несколько человек упало, и несмотря на удары древками пик, которыми наделяли их татары, они лежали не двигаясь. Легко представить себе, как мы страдали при виде несчастного положения наших братьев по оружию! Пикар молчал, но по его движениям можно было ожидать, что он выскочит из леса и бросится на эскорт. В эту минуту прискакал верхом офицер и остановился; обратившись к пленным на чистом французском языке, он сказал им: «Отчего вы не идёте скорее?» — Мы не в состоянии, — отвечал солдат, лежавший на снегу — я согласен лучше умереть, чем тащиться дальше!

Офицер возразил, что надо вооружиться терпением — вот скоро подъедут повозки и если окажется место для наиболее больных, то их повезут на лошадях. «Сегодня же вечером, — прибавил он, — вам будет лучше, чем с Наполеоном, потому что теперь он уже в плену со всей своей гвардией и остатками армии, так как мосты через Березину отрезаны. — «Наполеон в плену со всей своей гвардией!» — восклицает один старый солдат. — Да простит вам Господь! Видно, сударь вы не знаете ни Наполеона, ни гвардии. Они сдадутся не иначе как мёртвые; они в этом поклялись, следовательно они не в плену». — А вот и повозки, — сказал офицер! Мы увидали два фургона из нашей армии и походную кузницу, нагруженную ранеными и больными. Сбросили наземь пятерых людей, и мужики тотчас же поспешили ободрать их до гола; их заменили пятерыми другими, из коих трое уже не могли двигаться. Мы услыхали, как офицер отдавал приказание кре-

Стр. 111

стьянам, ограбившим мёртвых, надеть платье на пленных, наиболее в этом нуждавшимся, и так как они недостаточно проворно исполняли его распоряжение, то он стеганул каждого из них нагайкой — тогда они послушались. Затем он обратился к нескольким солдатам, благодарившим его за милость: «Ведь я тоже француз; вот уже двадцать лет, как я в России. Мой отец там умер, но мать ещё жива. Я ещё надеюсь, что обстоятельства позволят нам вскоре увидать Францию и вернуть свои имения. Я знаю, что не сила оружия сломила вас, а лютые русские морозы». — А также недостаток продовольствия, — вставил один раненый, — если бы не это, мы были бы теперь в Петербурге! «Очень может быть», — отозвался офицер. Обоз медленно двинулся в путь.

Когда мы потеряли его из виду, мы вернулись к своей лошади, она сунула голову в снег, отыскивая травы. Случайность натолкнула нас на место, где помещался костёр, мы разожгли его и могли согреть свои окоченевшие члены. Ежеминутно мы ходили по очереди смотреть, не видать ли чего вдали, вдруг мы услыхали стоны и к нам подошёл человек почти совершенно голый. На нём была шинель до половины сгоревшая; на голове оборванная полицейская шапка; ноги его были обёрнуты в тряпки и обвязаны верёвками поверх дырявых штанов из толстого сукна. Нос у него отморожен и почти отвалился; уши его были покрыты струпьями. На правой руке у него оставался только большой палец, все остальные отвалились до последнего сустава. Это был один из несчастных, покинутых русскими. Невозможно было понять ни слова из того, что он говорил. Увидав наш костёр, он кинулся к нему с жадностью, точно хотел пожрать его. Не говоря ни слова, он опустился на колени перед огнём. С трудом мы заставили его проглотить немного можжевеловки; но половина пролилась — он не мог разжать зубов, страшно стучавших.

Между тем стоны его замолкли, зубы перестали стучать, но вдруг мы заметили, что он опять начал трястись, бледнеть и валиться, причём из губ его не вылетело ни единого слова, ни единой жалобы. Пикар хотел поднять его, но это уже был труп. Вся сцена длилась не более десяти минут.

Всё виденное и слышанное страшно потрясло моего старого товарища. Он взял ружьё и не сказав мне, чтобы я следовал за ним, направился к дороге, как будто ничто его уже не тревожит. Я поспешил пойти за ним, взял лошадь под уздцы и, нагнав его, велел ему сесть на лошадь. Он повиновался, ни слова не говоря, я также сел верхом, и мы пустились в путь, надеясь выбраться из лесу до наступления ночи.

Около часу ехали мы, ничего не встречая на пути, кроме трупов. Наконец прибыли в такое место, где, казалось, кончался лес; но это была лишь большая прогалина, тянувшаяся на четверть лье и имевшая форму полукруга. Посредине возвышался дом, довольно большой, а кругом ютилось несколько мазанок; это была почтовая станция. К несчастью, мы замечаем

Стр. 112

лошадей, привязанных к деревьям. Какие-то всадники выходят из дома и формируются в порядке на дороге; затем отправляются в путь. Их было восемь человек. Одетые в длинные плащи и в высоких касках с конскими хвостами, они походили на тех кирасир, с которыми мы дрались под Красным в ночь с 3-го (15-го) на 4-е (16-е) ноября. Они направились, к счастью для нас, в сторону, противоположную той, куда мы держали путь. Мы предположили, что это был караул, сменившийся другим.

Войдя в лес, мы не могли сделать в нём ни шагу. Казалось, туда никогда не проникало ни одно человеческое существо — до того деревья росли часто и так там было много зарослей и рухнувших от ветхости деревьев, покрытых снегом. Мы принуждены были выбраться оттуда и идти по опушке, рискуя попасться кому-нибудь на глаза. Наш бедный конь то и дело увязал в снегу по самое брюхо. Но если принять в расчёт, что он нёс двоих, то он выполнял свою должность недурно. Почти совсем уже смеркалось, а мы не прошли ещё и половины пути. Мы взяли вправо по дороге, ведущей в лес, чтобы отдохнуть там немного. Спешившись, первым делом мы пропустили по стаканчику водки. Вот уже пятый раз, что мы прикладывались к бутылке и в ней уже стало видно дно. Потом мы стали совещаться.

Так как в том месте, куда мы пошли, было много срубленного лесу, то мы решили расположиться немного впереди, в некотором отдалении от домов, стоявших на дороге. Мы остановились под кучей сваленных деревьев, которые могли служить нам отчасти защитой. Пикар сбросил с себя ранец, а я — котёл, и он сказал мне:»Ну, теперь надо подумать о самом главном! Огня! Скорее дайте мне какую-нибудь тряпку!» Ничто не воспламенялось так легко, как лохмотья моей рубашки. Я подал клочок Пикару; он скрутил из него фитиль, заставил меня держать его, открыл полку своего ружья, насыпал туда немного пороху и приложив тряпицу, спустил курок: затрава вспыхнула и тряпица воспламенилась, зато грянул громкий выстрел, подхваченный эхом: мы опасались, чтобы этим не навести кого-нибудь на наш след.

После сцены с пленными и рассказов офицера про судьбу императора и армии, бедный Пикар стал сам не свой. Всё это повлияло на его характер и по временам он жаловался на сильную головную боль, говоря, что это вовсе не последствия пистолетной раны, а что то другое, чего он не умеет мне объяснить. Вот и теперь он позабыл, что ружьё его было заряжено. После выстрела он молчал некоторое время, потом выбранил самого себя «простофилей», и «старым дураком». Несколько собак лаем отозвалось на наш выстрел. Тогда Пикар сказал, что он не удивится, если сейчас нас начнут травить как волков; хотя я сам тревожился не меньше его, однако возразил ему, для его успокоения, что ничего не боюсь в такой час и при такой погоде.

Стр. 113

Через несколько минут у нас получился прекрасный костёр, так как дрова, окружавшие нас в большом количестве, были очень сухи. Кстати, мы сделали одно открытие, обрадовавшее нас — за дровами мы нашли кучу соломы, вероятно спрятанной там мужиками. Судя по этой находке, можно было думать, что провидение ещё не совсем покинуло нас. Пикар сказал мне: «Бодритесь, земляк, вот мы и спасены, по крайности на нынешнюю ночь! Завтра Бог довершит остальное, и если в чём я не сомневаюсь, нам посчастливится присоединиться к императору, то всему будет конец!» Пикар думал, как и все старые солдаты, обожавшие императора, что раз он с ним, всё должно им удаваться и ничего для них нет невозможного.

Мы подвели свою лошадь к огню, устроили ей хорошую подстилку из соломы, покормили её той же соломой, но держали её взнузданной и не снимали с неё чемодана, которого до сих пор ещё не осмотрели, чтобы быть готовыми пуститься в путь при первой же тревоге. Остаток соломы мы сложили вокруг себя, рассчитывая потом соорудить себе из неё убежище.

Пикар, отделив кусок варёного мяса из котла, чтобы оттаять его, сказал мне: «Знаете ли, я часто думаю о том, что говорил нам русский офицер». — О чём? — спросил я. — «Да о том, будто император в плену вместе со всей гвардией! Ведь я отлично знаю, чёрт возьми, что этого нет и быть не может. А всё же это у меня не выходит из башки! Просто не могу отогнать от себя мысли. Я успокоюсь только тогда, когда попаду в полк! А покуда закусим и отдохнём; потом пропустим каплю!»

Я вынул бутылку, посмотрел её на свет и убедился, что её содержимое уже идёт к концу. Пикар конечно не подумал сказать: «Баста, прибережём водку на случай крайности!» Он заметил только, что пусть бы ещё какой татарин или другой кто заехал в нашу сторону, чтобы мы могли спровадить его на тот свет и пополнить запасы водки. «Очевидно, — добавил он, — у этих молодцов водится водка!» Действительно, мы узнали, что им раздают большие порции водки, которую подвозят на санях с берегов Балтийского моря.

Пока погода была довольно мягкая. Мы съели, без особенного аппетита, кусок варёной конины, которую приходилось оттаивать у огня, так она была заморожена. Пикар, закусывая, говорил про себя и бранился: «У меня сорок наполеондоров в поясе и семь русских золотых, не считая монет по пяти франков. И я все их готов отдать, только бы попасть в полк. Кстати, добавил он, хлопая меня по коленке — они у меня не в поясе, пояса у мены нет, а зашиты в белом жилете ординарца, надетом на мне. В случае беды со мной, они ваши! — Ну, вот и завещание готово». — По той же самой причине, старина, и я также хочу сделать своё. У меня восемь сот франков золотом, кредитными билетами и монетами по ста су. Можете располагать ими, если будет угодно Богу, чтобы я умер до соединения с полком!

Стр. 114

Греясь, я машинально сунул руку в маленькую холщовую сумку, поднятую накануне возле двух баденских офицеров, найденных мною умирающими на краю дороги. Я вытащил из неё что то твёрдое, точно кусок верёвки и длиною пальца в два. Рассмотрев хорошенько, я убедился, что это курительный табак. Какое счастье для моего бедного Пикара! Когда я ему подал свою находку, он уронил в снег лошадиное ребро, которое грыз, и немедленно принялся жевать табак, покуда нельзя покурить: он не помнил, куда сунул свою трубку —в ранец, в гренадёрку или в один из карманов. А так как теперь не время было искать, то он пока удовольствовался жвачкой, а я скрутил себе папироску по-испански, из клочка письма — писем мной было найдено несколько в маленькой сумке.

Вот уже около двух часов, как мы находились на нашем бивуаке, а теперь ещё не было семи. И так, ещё часов одиннадцать, двенадцать нам придётся оставаться в этом положении, прежде чем можно будет пуститься в путь. Пикар отлучился на минуту, и в тот момент, когда я менее всего этого ожидал, я услыхал шум в зарослях, с противоположной стороны. Убеждённый, что это кто-нибудь другой, а не мой товарищ, я беру ружьё и становлюсь в оборонительное положение. Вдруг появляется Пикар и, увидев меня в этой позе, говорит: «Отлично, земляк, превосходно»; при этом с каким-то таинственным видом, он делает мне знаки, чтобы я молчал. Потом он тихонько шепнул мне, что две женщины только что прошли по дороге, в двух шагах, и несли, одна свёрток, другая ведро, где вероятно было что-то тяжёлое, так как они остановились на некоторое время отдохнуть в пяти-шести шагах от него. «Мы проследим за ними по следам ног и может быть доберёмся до какой-нибудь деревушки или сарая, где будем защищены от дурной погоды и от опасности, — слышите небось, как заливаются эти чёртовы псы!» Действительно, после выстрела собаки не перестают лаять. «Но, — возразил я, — что если в этой деревне или в том сарае мы застанем русских!» —Предоставьте мне действовать, сказал он.

И вот мы опять шагаем наугад, в потёмках среди леса, неизвестно куда, по единственному указанию четырёх ног, отпечатанных на снегу, и по уверению Пикара, принадлежавших этим женщинам.

Вдруг следы исчезли. Поискав немного, мы опять нашли их и заметили, что они поворачивают направо. Это раздосадовало нас, в виду того, что мы таким образом уклонялись от направления, которое могло вывести нас на большую дорогу. Местами следы попадали в такую чащу, что их невозможно было разглядеть. Тогда Пикар ложился на снег и руками шарил следы, которых мы не видали глазами.

Пикар вёл лошадь под уздцы, а я держался за её хвост. Вдруг я остановился: лошадь упёрлась. Бедняга, несмотря на все старания, не могла двигаться, попав между двух деревьев, и связки соломы, висевшие по бокам её, мешали ей пройти. Когда мы их сняли, она высвободилась и прошла. Я под-

Стр. 115

нял солому, столь драгоценную для нас, и дотащил её до того места, где дорога расширялась. Тогда мы опять навьючили её на лошадь. Немного подальше мы увидели две дороги, по которым тоже ходили. Там мы принуждены были остановиться, не зная, по которой направиться. В конце концов мы представили лошади идти вперёд, надеясь, что, авось, она направит нас. Чтобы она не убежала, мы придерживали её с обеих сторон. Наконец, Господь сжалился над нашими бедствиями: послышался лай собаки и немного подальше мы увидели хижину довольно обширных размеров.

Представьте себе крышу какой-нибудь нашей риги, положенную на землю и вы получите представление о жилище, оказавшемся перед нами. Три раза мы обошли его кругом, прежде чем отыскали дверь, скрытую под соломенным навесом, спускавшемся до самой земли. Сбоку помещалась дверь, также обитая соломой, но до того запорошенная снегом, что сразу нельзя было заметить. Пикар, забравшись под навес, отыскал вторую дверь, деревянную, и постучался, сначала потихоньку; никто не отозвался. Второй раз — опять молчание. Тогда, вообразив, что там никого нет, он собрался выломать дверь прикладом; вдруг послышался слабый голос, дверь отворилась и показалась старуха, державшая зажжённую лучину; при виде Пикара, она с испугу уронила её и убежала!

Мой товарищ поднял лучину и двинулся несколько шагов вперёд. Окончив привязывать лошадь под навесом, я вошёл тоже, и увидал его с светильником в руке и окутанным облаком дыма. В своём белом плаще он походил на приведение. Он озирался по сторонам, никого не видя, потому что взор его не мог проникнуть вглубь избы. Удостоверившись, что и я вошёл, он прервал молчание, и стараясь дать своему голосу наиболее ласковое выражение, произнёс приветствие на польском языке. Я повторил его слабым голосом. Наше приветствие, хотя и плохо выраженное, было услышано. К нам вышел старик, и увидав Пикара, воскликнул: «А! Это французы! Это хорошо!» Он сказал это по-польски, потом повторил по-немецки, мы отвечали ему точно так же, что мы французы из наполеоновской гвардии. При имени Наполеона поляк поклонился и припал к нашим ногам. При слове «французы», повторённом также и старухой, мы увидали двух других женщин помоложе, вышедших из какого-то чулана; они подошли к нам, выражая радость. Пикар узнал в них тех самых женщин, которых видел в лесу и которых мы проследили сюда.

Не прошло и пяти минут, что мы попали к этим добрым людям, как я чуть не задохнулся от жары, до такой степени я отвык от неё. Я принужден был отойти к двери и там упал без чувств.

Пикар бросился было ко мне на помощь, но старуха с одной из дочек уже подняли меня и усадили на деревянную лавку. Когда я освободился от котла, от медвежьей шкуры и от всей своей амуниции, меня повели вглубь избы и уложили на койку, устланную овчинами. Женщины по видимому

Стр. 116

жалели нас, видя, какие мы несчастные, в особенности я, такой молодой и пострадавший гораздо больше моего товарища: страшная нужда привела меня в такое плачевное состояние, что на меня жалко было смотреть.

Старик тем временем занялся нашей лошадью, и вообще всё было пущено в ход, чтобы услужить нам. Пикар вспомнил о бутылке с можжевеловкой, находившейся в сумке. Он заставил меня проглотить несколько капель водки, потом разбавил немного водки водою, и не прошло минуты, как я уже чувствовал себя значительно лучше.

Старуха стащила с меня сапоги, которых я не снимал со Смоленска, т.е. с 29-го октября (10-го ноября), а теперь было 11-е (23-е) ноября. Одна из девушек принесла большой деревянный сосуд с тёплой водой, поставила его передо мною, сама встала на колени и потихоньку, осторожно обмыла мне ноги, одну за другой, обратив моё внимание на то, что у меня на правой ноге рана: это было отмороженное место ещё с 1807 года, в сражении при Эйлау; с тех пор эта рана никогда не давала себя чувствовать, но теперь опять открылась и причиняла мне жестокие страдания (7).

Другая девушка, по-видимому старшая, оказала ту же услугу моему товарищу; тот преспокойно подчинился процедуре, хотя имел несколько сконфуженный вид. Я сказал ему, что очевидно сам Господь внушил ему следовать за этими девушками. «Правда, — согласился он, — но когда они проходили по лесу, я представить себе не мог, чтобы они так радушно приняли нас. Я ещё не говорил вам, что голова у меня адски болит, и с тех пор как я отдохнул, это чувствуется ещё сильнее. Вот увидите, что пуля этой собаки — казака задела меня сильнее, чем я думал. Вот посмотрим!» Он развязал шнурки, подвязанные у него под подбородком и придерживавшие два куска овчины, которая защищала его уши от мороза. Но только что он снял их, как полила кровь. «Видите, — сказал он мне. — Впрочем, это пустяки. Простая царапина. Пуля скользнула по черепу». Старый поляк поспешил снять с него амуницию, с которой он отвык расставаться, а также мохнатую шапку, в которой он всегда спал. Та же девушка, что вымыла ему ноги, обмыла ему и голову. Все кругом суетились и прислужи-

(7) Сражение при Эйлау началось 7 февраля 1S07 г. на рассвете. Накануне мы ночевали на плоскогорье в четверти лье от города, немного позади его. Плоскогорье это было покрыто снегом и усеяно трупами, вследствие стычки авангарда перед нашим прибытием. Едва рассвело, как император приказал нам двигаться вперёд, что было нам очень трудно, так как мы шли среди полей и увязали в снегу по колена. Подойдя к городу, он поставил всю гвардию тесной колонной по дивизионно — частью на кладбище, вправо от церкви, частью на озере, шагах в пятидесяти от кладбища. Ядра и бомбы, падая на озеро, с треском ломали лёд и стоявшие на нём люди подвергались опасности упасть в воду. Весь день мы простояли в этой позиции — ноги в снегу и под ядрами. Русские вчетверо более многочисленные, имели то преимущество, что ветер гнал нам в лицо снег, валивший крупными хлопьями, а также дым нашего и ихнего пороха, так что они могли нас видеть, не будучи сами видимы. В таком положении мы оставались до 7 часов вечера. Наш полк — второй гренадёрский, был отправлен в три часа пополудни занять утреннюю позицию, которой хотели овладеть русские. Всю ночь, как и во время сражения, не переставал идти снег. В этот то день я отморозил себе правую ногу, и она у меня зажила только в лагере Финкельштейна, перед сражением при Эслинге и при Фридланде.

Стр. 117

вали ему. Бедный Пикар был так тронут оказываемыми ему услугами, что крупные слёзы струились по его щекам. Понадобились ножницы остричь ему волосы. Я вспомнил про сумку хирурга, взятую мною у казака, и мы нашли в ней полный набор для перевязки: двое ножниц, несколько хирургических инструментов, корпию и бинты. Обрезав ему волосы, старуха высосала ему рану, оказавшуюся серьёзнее, чем он думал. Затем приложили к ней корпии и забинтовали её. Мы нашли пулю застрявшей в тряпках, заполнявших дно его гренадёрки. Левое крыло императорского орла было пробито. Осматривая всё содержимое в шапке, Пикар вскрикнул от радости: он нашёл свою носогрейку, и немедленно запалил её: он не курил с самого Смоленска.

Когда нам вымыли ноги, их обтёрли овчинами, а потом подостлали их в виде ковра. Мою рану на ноге намазали каким то салом, от которого она должна скоро зажить, как меня уверяли. Мне показали, как это делать и дали с собой этой мази в тряпочку, я спрятал её в докторскую сумочку вместе с набором.

Мы почувствовали себя значительно лучше и благодарили за оказанные нам услуги. Поляк объяснил нам, что он в отчаянии, что не может сделать для нас ничего лучшего; что всякий человек обязан принимать странников и обмывать ноги даже врагам, не то что друзьям. В эту минуту старуха вскрикнула и бросилась бежать: оказывается, большая собака, которую мы до сих пор не заметили, утащила мохнатую шапку Пикара. Её хотели прибить, но мы попросили, чтобы её помиловали.

Я предложил Пикару произвести наконец осмотр чемодану, навьюченному на лошадь. Он попросил, чтобы его проводили к лошади, — у той оказалось всего вдоволь. Тогда он внёс чемодан и положил его к печке. Мы нашли там первым делом девять индийских платков, затканных шёлком. «Скорее, — проговорил Пикар, — поднесём каждой по две штуки нашим принцессам и один платок старухе, остальное оставим себе!» Эта первая раздача подарков была произведена тотчас же, к великой радости одарённых. Далее мы нашли три пары эполет для офицеров высших чинов, между прочим одну для маршала, трое серебряных часов, семь орденских крестов, две серебряные ложки, более 12-ти дюжин золочёных гусарских пуговиц, два ящика с бритвами, шесть сторублёвок, и штаны, запачканные кровью. Я надеялся найти рубашку, но к несчастью таковой не оказалось. А в этом я пуще всего нуждался: от теплоты паразиты закишели и страшно донимали меня.

Девушки, вытаращив глаза, уставились на подарки — им не верилось, что это для них. Больше всего понравились им золочёные пуговки, которые мы и отдали им, а также золотые кольца, которые я сам надел им на пальцы. Та, что мыла мне ноги, заметила, что я отдал ей лучшее. Очень вероятно, что казаки отрубали пальцы у трупов и снимали с них кольца.

Стр. 118

Старику мы подарили большие английские часы и две бритвы, а также все русские мелкие деньги, — на сумму около 30 франков, часть которых также была найдена в чемодане. Мы заметили, что он не спускает глаз с большого командорского креста, вследствие помещавшегося на нём портрета императора. Мы отдали ему этот крест. Радость его не поддаётся описанию. Несколько раз он подносил его к губам и к сердцу. Наконец он повесил его себе на шею на ремешке и старался объяснить нам, что не расстанется с ним до самой смерти.

Мы попросили хлеба. Нам принесли хлеб, говоря что не осмеливались сами предложить его, так он дурён. Действительно, мы не могли его есть, Он был из чёрного теста, полон ржаных и ячменных зёрен и рубленой соломы, царапавшей горло. Нам объяснили, что это русский хлеб; в трёх лье отсюда французы разбили русских сегодня утром и завладели большим обозом (8); что евреи, сообщившие об это известие и бежавшие из селений, лежавших по дороге в Минск, продали им этот несъедобный хлеб. Словом, хотя я уже с месяц не ел хлеба, но был не в состоянии откусить от него, — так он был чёрств. К тому же губы мои были потресканы и точили кровь.

Заметив, что мы не в состоянии есть этого хлеба, они принесли нам кусок баранины, картофеля, луку и солёных огурцов. Словом, отдали нам всё, что у них было, уверяя, что постараются изо всех сил достать для нас чего-нибудь получше. А пока что, мы положили баранину в котёл, чтобы сварить из неё суп. Старик рассказал нам, что в полверсте находится селение, куда бежали евреи из опасения быть ограбленными и, так как они забрали с собой свои запасы, то он надеется добыть у них чего-нибудь получше для нас. Мы хотели дать ему денег. Он отказался, говоря, что на это пойдут деньги, данные ему и его дочерям и что одна из дочерей уже отправилась за покупками вместе с матерью и большой собакой.

Нам устроили прямо на полу постели из соломы и овчин. Пикар немедленно заснул; скоро и я последовал его примеру. Нас разбудил лай собаки. «Ладно, — проговорил старый поляк, — вот жена с дочерью вернулись». Действительно, женщины вошли в избу. Они принесли нам молока, немного картофеля и маленькую лепёшку из ржаной муки — всё это добытое за большие деньги; что же касается водки — нема! Весь небольшой запас её был забран русскими. Мы благодарили этих добрых людей, сделавших больше двух вёрст по колено в снегу глухой ночью, в лютый мороз, подвергаясь опасности быть растерзанными волками или медведями, которых водится множество в лесах Литвы, а в особенности в ту пору, потому что они

(8) Это сражение с русскими, о котором говорил поляк, было стычкой между русскими и армейским корпусом маршала Удино; он не доходил до Москвы, но всё время оставался в Литве; тут он встретился с русскими, шедшими нам на встречу, чтобы отрезать нам отступление. Маршал нанёс им поражение, но, отступил, они отрезали мост через Березину.

Стр. 119

убегали из лесов, сжигаемых нами по пути и искали убежища в других, представлявших больше безопасности, а также пищи, благодаря множеству лошадей и людей, умиравших каждый день.

Мы сварили суп и уничтожили его с жадностью. Поев до сыта, я почувствовал себя гораздо легче. Этот суп, приправленный молоком, подкрепил мне желудок. Потом я предался думам, подперев голову руками. Пикар полюбопытствовал, о чём я задумался: «О том, — отвечал я, — что не будь вас со мною, старый товарищ, и не будь я связан честью и присягою, я охотно остался бы здесь, в этой избе, среди леса, с этими добрыми людьми». — Успокойтесь, — отвечал он, — мне приснился сон, предвещающий благополучие. Снилось мне, будто я в казарме, в Курбвуа, закусываю колбасой, принесённой теткой-колбасницей (9), и пью бутылку Сюренского вина.

Пока Пикар говорил, я заметил, что он очень красен и часто подносит руку к правой стороне лба и к тому месту, куда он был ранен пулей. Я спросил его, не болит ли у него голова? Он отвечал, что болит, вероятно вследствие жары или оттого, что он слишком заспался. Но мне показалось, что у него лихорадка. Его экскурсия в казармы Курбвуа подтверждала мои опасения. «Хочу продолжить свой сон и опять повидаться с тёткой-колбасницей. Покойной ночи!» Не прошло двух минут, как он заснул.

Я тоже захотел отдохнуть, но мой сон постоянно прерывался болями в пояснице вследствие усиленной ходьбы. Немного прошло времени с тех пор, как уснул Пикар, вдруг послышался лай собаки, Обитатели избы очень удивились. Старик, сидевший на лавке у печки, встал и схватил пику, привязанную к сосновому столбу, служившему подпорой избе. Он направился к двери, жена последовала за ним и я также, не разбудив Пикара, но не преминув захватить ружьё, которое было заряжено и со штыком. Мы услыхали, как отпирают первую дверь. Старик спросил, что там. В ответ раздался гнусавый голос: «Это я, Самуил!» Тогда женщина сообщила мужу, что это жид из той деревни, где она была сегодня. Увидав, что это сын Израиля, я вернулся на своё место, позаботившись однако собрать вокруг себя всё, что мы имели, так как не доверял пришельцу.

Я проспал довольно спокойно два часа, пока Пикар не разбудил меня есть баранью похлёбку. Он всё жаловался на сильную головную боль, причинённую по всей вероятности его снами: он рассказал мне, что опять всё время снился Париж и Курьвуа, что между прочим он танцевал у заставы Руль (10) и пил вино с гренадёрами, которые были убиты при Эйлау.

(9) Тётка-колбасница была старуха, приходившая каждый день в 6 часов утра в казармы Курбвуа, где мы стояли и приносившая за десять сантимов кусок колбасы, которой мы угощались перед ученьем, запивая Сюренским вином на 10 сантимов, в ожидании десятичасовой похлёбки: кто из велитов или старых гренадёр не помнит старой колбасницы ?

(10) Сборный пункт приятельниц, старых гренадёр. Там происходили танцы.

Стр. 120

Только что мы присели ужинать, как еврей подал нам бутылку водки; Пикар поспешил схватить её, попробовал содержимое в бутылке и объявил, что это пойло ни к чёрту не годится. Действительно, это была скверная картофельная водка.

Мне пришло в голову, что еврей может пригодиться, если мы возьмём его проводником; у нас было чем соблазнить его алчность. Тотчас же я сообщил свою мысль Пикару, он её одобрил и уже собирался обратиться к жиду с этим предложением, как вдруг наша лошадь, отдыхавшая на соломе, вскочила в испуге, стараясь оборвать уздечку, за которую была привязана; собака залилась лаем. В ту же минуту мы услыхали вой нескольких волков вокруг избы и у самой двери. Они добирались до нашей лошади. Пикар схватил ружьё, чтобы поохотиться за ними, но наш хозяин объявил ему, что это было бы неосторожно, в виду русских. Тогда он взял в одну руку саблю, в другую пылающую сосновую лучину, отворил дверь и побежал на волков, которых обратил в бегство. Минуту спустя он вернулся, уверяя меня, что эта беготня оказала ему пользу и что головная боль почти совсем прошла. Волки ещё раз возвращались, но мы уже больше не выходили отгонять их.

Как я и ожидал, еврей осведомился у нас, не имеем ли мы чего продать или выменять? Я напомнил Пикару, что теперь пора предложить ему проводить нас до Борисова или до первого французского поста. Я полюбопытствовал, сколько отсюда вёрст до Березины. Он отвечал, что по большой дороге десять вёрст; мы объяснили ему, что желаем по возможности добраться туда другими путями и предложили ему проводить нас на следующих условиях: за три пары эполет, которые мы обязывались выдать ему и за сторублёвый билет, всего на всего на сумму 300 франков. Но я ставил условием, чтобы эполеты оставались в руках нашего хозяина с тем, чтобы он передал их ему по его возвращении, а что касается сторублёвки, то я обязывался выдать её на месте нашего назначения, то есть на первом посту французской армии. Выдача эполет должна состояться по предъявлении им шелкового платка, который я тут же показал всем домашним; а он, Самуил, с своей стороны, обязан выдать семье двадцать пять рублей; фуляровый платок предназначался младшей девушке, той, что вымыла мне ноги. Жид изъявил согласие, сославшись однако на опасности, каким он должен подвергнуть себя, пробираясь не по большой дороге. Наш хозяин выразил сожаление, что он не моложе на десять лет — тогда он мог бы сам проводить нас, притом даром и защищая нас против русских, если бы они встретились. С этими словами, он показал свою старую алебарду, привязанную к деревянному шесту. Но он надавал столько инструкций жиду на счёт дороги, что тот взялся проводить нас, удостоверившись предварительно, что всё, что мы ему давали взамен, доброкачественно.

Стр. 121

Было часов девять утра, когда мы пустились в путь. Это было 12-го (24-го) ноября. Вся польская семья долго стояла на пригорке, провожая нас глазами и посылая нам приветствия.

Наш проводник шёл впереди, держа нашу лошадь под уздцы. Пикар рассуждал сам с собою, иногда останавливался и проделывал артикул. Вдруг я перестал слышать его шаги. Обёртываюсь немного погодя, и вижу его застывшим неподвижно над ружьём и затем марширующим, как на параде. Вдруг он восклицает громовым голосом: «Да здравствует император!» Я подбегаю к нему, хватаю его за руку, говорю: «Пикар, что с вами?» Я боялся, что он сошёл с ума. «Что такое, — отвечал он мне, точно очнувшись от сна. — Разве мы не на императорском смотру?» Я был поражён, услышав такие речи, и отвечал ему, что парад не сегодня, а завтра, потом, взяв его за руку, заставил ускорить шаг, чтобы нагнать жида. Крупные слёзы катились по щекам Пикара. «Полно, — сказал я, — старый солдат и вдруг плачет!»

— Дайте мне поплакать, — отвечал он, — меня это облегчает. Грусть томит меня, и если завтра я не буду в полку, всё пропало! — «Будьте покойны, мы попадём туда сегодня же, или самое позднее, завтра утром. Как же это, старый товарищ, вы раскисаете как женщина!» — Правда, — согласился он, — и я не знаю, как это со мной сделалось. Спал я что ли и мне приснился сон... но теперь всё прошло. — «Ну и слава Богу, старина. Это пустяки. То же самое случалось и со мной, несколько раз, и даже в тот самый вечер, когда я вас встретил. Но у меня сердце полно надежды с тех пор, как я с вами!»

Разговаривая, я замечал, что наш проводник то и дело останавливается, прислушиваясь.

Вдруг, смотрю, Пикар бросается в растяжку на снег, скомандовав нам резким голосом: «Смирно!» — Ну, подумал я, — кончено, мой старый товарищ совсем рехнулся! Что то со мной будет! Поражённый я смотрел на него; он вскакивает и начинает кричать, но уже более естественным голосом: «Да здравствует император! Слушайте — пушка! Мы спасены!» — Как так?

— спросил я. — «Да, конечно, — продолжал он. — Прислушайтесь». Действительно, где то вдали гремели пушки: «Ах! Отлегло от сердца, император не в плену, как уверял вчера проклятый эмигрант. Не правда ли, земляк? Это до того взбудоражило мне голову, что я готов был умереть от бешенства и огорчения. Но теперь всё обстоит благополучно, мы в ту сторону и направимся: это безошибочный проводник». Жид также уверял, что пушка гремит со стороны Березины. Словом, мой старый товарищ был в таком восторге, что затянул песенку, сочинённую по случаю отъезда французов в 1805 году в Австрию на сражение под Аустерлицем.

Полчаса спустя, нам стало так трудно подвигаться, что почти не было возможности продолжать путь. Наш проводник полагал, что он сбился с дороги. Вот почему, встретив пространство довольно возвышенное, где мы могли идти с большим удобством, мы направились туда, надеясь попасть

Стр. 122

на более доступную дорогу. Пушка продолжала гудеть, но уже отчётливее с тех пор, как мы приняли новое направление; было около полудня. Внезапно звуки пушечных выстрелов прекратились совершенно. Поднялся ветер, повалил снег, да такой густой, что залеплял глаза, и злополучный жид отказался вести лошадь. Мы посоветовали ему сесть на неё верхом, что он и сделал. Я начинал чувствовать страшное утомление и беспокойство, но не говорил ни слова; Пикар — тот ругался изо всех сил, проклиная и пушку, которую больше не слышно, и ветер, заглушавший звуки, по его мнению. Таким образом мы достигли такого места, где уже вовсе невозможно было двигаться вперёд, до того тесно росли деревья. Ежеминутно нас останавливали разные препятствия; мы падали в растяжку или зарывались в снегу. Наконец, к великому нашему огорчению, промучившись довольно долго, мы очутились опять на том же месте, откуда ушли час тому назад.

Убедившись в этом, мы остановились на минуту, выпили по глотку плохой водки, проданной нам жидом, и стали совещаться. Решено было, что мы выберемся на большую дорогу. Я осведомился у нашего проводника, может ли он, в случае, если бы мы не нашли большой дороги, провести нас обратно туда, где мы сегодня ночевали. Он отвечал утвердительно, прибавив, что для этого надо чем-нибудь намечать дорогу. Пикар взялся срубать на известных расстояниях молодые деревца, берёзки или сосны, которые .мы оставляли позади себя.

Мы прошли с поллье по этой новой дороге, вдруг набрели на какую-то избу. Да и пора «было, силы начали изменять нам. Решено было сделать там привал на полчаса, чтобы поесть и покормить лошадь. На наше счастье мы нашли в хижине много сухого топлива, две грубых деревянных лавки и три овчины, которые решили захватить с собой, на случай если нам придётся заночевать в лесу.

Мы погрелись, закусив куском конины. Наш проводник отказался есть конину, но вытащил из-под плаща скверную лепёшку из ржаной муки, пополам с мякиной, которую мы, однако, поспешили разделить с ним. Он клялся нам Авраамом, что у него ничего больше нет, кроме этого, да горсти орехов; всё это мы поделили на четыре части — ему дали две, а себе каждому по одной. Потом выпили по шкалику скверной водки. Я поднёс шкалик и жиду, но он отказался, чтобы не пить из одного сосуда с нами. Он протянул нам руку, сложенную горстью и мы туда плеснули ему водки, которую он и проглотил с наслаждением.

Он объявил, что до следующей лачуги остаётся идти не меньше часу. И вот, опасаясь наступления ночи, мы решились пуститься в путь не медля, идти было невероятно трудно, до того дорога стала узка, — можно сказать, дороги совсем не было. Однако Самуил, наш проводник, действительно обладавший выдержкой, успокоил нас, уверяя, что скоро дорога расширится.

Стр. 123

К довершению беды опять повалил снег с такой силой, что мы совсем сбились. Наш проводник заплакал, говоря, что совсем не знает, где мы находимся.

Мы хотели было вернуться вспять, но там было ещё хуже — снег валил прямо в лицо и нам ничего не оставалось делать, как приютиться под купу больших сосен и выжидать, когда угодно будет Богу прекратить ненастье. Так продолжалось ещё с полчаса. Мы начинали коченеть от стужи. По временам Пикар разражался ругательствами, или, наоборот, начинал напевать свою песенку.

Жид только и твердил: «О, Господи! О, Господи!» Что касается меня, то я молчал, зато думал мрачные думы. Не будь на мне медвежьей шкуры да раввинской ермолки под кивером, мне кажется, я непременно замёрз бы.

Когда непогода немного поулеглась, мы опять старались ориентироваться; после метели наступило полное затишье — мы потеряли возможность различать, где север, где юг. Словом, окончательно сбились. Мы продолжали идти вперёд наобум, но я замечал что мы кружим и возвращаемся всё на то же место.

Пикар продолжал ругаться, и на этот раз досталось жиду.

Между тем, прошагав ещё некоторое время, мы очутились на каком то открытом пространстве, имевшем около четырёхсот метров окружности, и в нас воскресла надежда отыскать дорогу. Но обойдя площадку несколько раз, мы всё таки ничего не нашли. Мы остановились и уставились друг на друга: каждый ожидал услышать какой-нибудь совет от товарища. Вдруг, смотрю, мой земляк прислоняет ружьё своё к дереву, и озираясь кругом, точно чего то ища, вытаскивает саблю из ножен. Заметив это движение, несчастный жид, вообразил, что пришёл конец ему, завопил благим матом и бросил лошадь, собираясь бежать. Но силы изменили ему, он кинулся на колени и стал молить Бога о спасении, обращаясь к Пи кару, который вовсе и не думал делать ему вреда: он обнажил саблю для того, чтобы срубить молодую берёзку и по ней угадать, в какую сторону нам направиться. Он срубил дерево по середине и рассмотрев ту часть, что торчала в земле, сказал мне с величайшим хладнокровием: «Вот в какую сторону мы должны идти! Кора дерева с этой стороны — с северной — немного побурела и сгнила, между тем как с южной стороны она бела и хорошо сохранилась. И так, направимся к югу!»

Нельзя было терять времени — больше всего мы боялись, чтобы нас не застигла ночь. Мы старались проложить себе путь, всё время заботясь о том, чтобы не сбиться с направления, принятого нами. Еврей, ехавший позади, вдруг страшно вскрикнул. Обернувшись, мы увидали, что он лежит в растяжку; оказывается, он упал с лошади, застрявшей между двух близко растущих деревьев; бедный «коняка» не мог ни попятиться,

Стр. 124

ни двинуться вперёд. Мы принуждены были освободить и человека, и лошадь, у которой весь багаж и сбруя свалились на задние ноги.

Меня бесило, что мы теряем попусту столь драгоценное время; я охотно бросил бы лошадь — так бы и пришлось сделать, если бы по прошествии получаса мы не выползли на довольно широкую дорогу; жид признал в ней продолжение той дороги, с которой мы сбились; в доказательство он указал мне на несколько толстых деревьев, говоря, что узнаёт их по ульям; мы сами видели их; к несчастью, они помещались слишком высоко, чтобы их можно было достать (11).

Пикар, взглянул на часы, убедился, что уже около четырёх часов. Мешкать было невозможно. Перед нами расстилалось обширное, покрытое льдом озеро: наш проводник узнал его. Мы переправились через озеро без затруднений и свернув немного влево, продолжали путь по той же дороге.

Только что мы на неё вступили, как увидали четырёх каких-то субъектов, которые остановились, увидав нас. С своей стороны мы приняли меры к обороне. Но мы заметили, что они больше трусят нас, чем мы их, потому что они стали совещаться между собой, идти ли им вперёд или отступить и скрыться в лесу. Наконец незнакомцы пошли нам навстречу и поздоровались с нами. То были евреи, которых наш проводник знал. Они шли из деревни, лежавшей на большой дороге. Деревня была занята французскими войсками, и евреям оставаться там дольше стало невозможным: запасы все истощились, не оставалось ни одного дома, где можно было приютиться даже императору. Мы с удовольствием узнали, что находимся лишь в двух лье от французской армии; но нас уговаривали не идти дальше сегодня вечером, чтобы не сбиться с пути. Нам посоветовали заночевать в первой же лачуге, до которой было уже не далеко. Евреи расстались с нами, пожелав нам доброго вечера. Мы продолжали путь и уже почти совсем стемнело, но тут, к счастью, мы достигли места ночёвки.

Мы нашли там соломы и дров в изобилии. Тот час же мы развели яркий огонь в земляной печурке; а так как потребовалось слишком много времени для варки супа, то удовольствовались куском жареного мяса и ради безопасности решили караулить по очереди, по два часа каждому, имея при себе заряженное ружьё.

Не могу определить, сколько времени я спал, как вдруг был разбужен храпом лошади, испуганной воем волков, осаждавших избу. Пикар взял шест и, привязал к концу его большую охапку соломы и несколько кусочков смолистого дерева, зажёг всё это и кинулся на зверей, держа в одной ру-

(11) В Польше, в Литве и в некоторых частях России крестьяне выбирают в лесу самые толстые стволы, и на высоте 10— 12футов выдалбливают в дереве отверстие, глубиною в один фут, при такой же ширине и 3-х футах высоты; туда пчёлы кладут мёд; медведи, очень лакомые и водящиеся во множестве в этих лесах, часто лазают туда добывать мёд. Иногда эти улья служат для них ловушками.

Стр. 125

ке пылающую жердь, а в другой саблю — этим способом на время мы избавились от волков. Он вернулся в избу, гордясь своей победой, Но только что успел он растянуться на соломе, как волки стали рваться с удвоенной яростью. Тогда взяв большую пылающую головню, он кинул её на расстояние 10—12 шагов» потом приказал еврею принести побольше сухого топлива для поддержания огня. После этого подвига мы уже почти не слыхали больше завываний.

Было не более четырёх часов утра, когда Пикар разбудил меня, сделав мне приятный сюрприз. Не сказав мне ни слова, он сварил супу, засыпав его остатками крупы и муки. Кроме того он поджарил кусок конины. Мы поели того и другого с порядочным аппетитом. Пикар уделил пищи и жиду. Мы позаботились также и о нашей лошади: в избе нашлось несколько больших деревянных лоханей, мы наполнили их снегом и оттаяли его. Чтобы очистить воду, мы положили в неё кусок угля. Она послужила нам для питья, для супа, а также чтобы напоить нашу лошадь, которая не пила со вчерашнего дня. Поправив хорошенько нашу обувь, я взял уголёк и заставил жида посветить мне, сделал на доске крупными буквами следующую надпись: «Два гренадёра гвардии императора Наполеона, заблудившиеся в этом лесу, провели ночь с 12-го (24-го) на 13-е (25-е) ноября 1812 года в этой лачуге. Накануне их гостеприимно приютила в своём доме честная польская семья». И подписался.

Едва сделали мы пятьдесят шагов, как наша лошадь упёрлась, отказываясь идти дальше. Проводник сообщил нам, что видит нечто на дороге: это были два волка, сидевших на задних лапах. Пикар выстрелил. Звери разбежались и мы продолжали идти. По прошествии получаса мы были спасены.

Первое, что мы встретили, был бивуак: там собралось человек двенадцать, в которых мы признали немецких солдат, входивших в состав нашей армии. Мы остановились возле костра, чтобы расспросить их. Они уставились на нас, не отвечая, потом стали совещаться между собой. Они находились в страшной нужде. Тут же лежало трое покойников. Так как наш проводник добросовестно исполнял все условия, то мы отдали ему всё ему обещанное и наказав ему ещё раз поблагодарить от нашего имени добрых поляков, распрощались с ним, пожелав ему счастливого пути. Он удалился крупными шагами.

Мы собрались выйти на большую дорогу, отстоявшую всего на расстоянии десяти минут ходьбы, вдруг нас оцепили пятеро немцев, требуя, чтобы мы выдали им лошадь на убой и обещали дать нам нашу долю. Двое уже схватили её за уздечку, но Пикар, не желавший допускать такого насилия, отвечал им на скверном немецком языке, что если они не отпустят уздечку, то он раскроит им головы саблей. И выхватил её из ножен. Немцы всё не слушались. Тогда он закатил тем двум, что держали уздечку, могучий удар

Стр. 126

кулаком, так что они свалились на снег, выпустив уздечку. Он дал мне подержать лошадь и сказал двоим другим: «Ну-ка подходите, коли посмеете!» Но увидя, что ни один из них не трогается с места, он вытащил из котла, привязанного к лошади, три куска мяса и бросил их солдатам. Тотчас же валявшиеся на земле вскочили, чтобы получить свою долю. Я видел, что они умирают с голоду и, чтобы вознаградить их за побои, я пожертвовал им ещё трёхфунтовый кусок, сваренный на бивуаке у озера. Они кинулись на него как голодные звери, и мы продолжили путь.

Немного подальше, мы набрели ещё на два костра, почти потухших, вокруг которых сидели измученные люди. Двое заговорили с нами; один осведомился: «Правда ли, что нас разместят по квартирам?» А другой крикнул: «Товарищ, что эта лошадь предназначается на убой? Я прошу хоть немножко крови!» На это мы не отвечали ни слова. Мы находились ещё на расстоянии выстрела от большой дороги, и пока не замечали никакого движения и никаких приготовлений к выступлению. Выйдя на дорогу, я довольно громко сказал Пикару: «Теперь мы спасены!» Какой то субъект, стоявший возле, завернувшись в полу обгорелый плащ, проговорил, возвысив голос: «Ну, нет ещё!» И отошёл, пожимая плечами. Очевидно, он лучше нашего знал, как обстоят дела.

Немного погодя мы увидели отряд, человек в тридцать, состоявший из сапёров и понтонёров. Я узнал в них тех самых, которых мы встретили в Орше, где они стояли гарнизоном (12).

Этот отряд, под командой трёх офицеров, приставший к нам всего четыре дня тому назад, ещё не успел пострадать: люди казались бодрыми. Они шли по направлению к Березине. Я обратился к офицеру с вопросом, где находится главная квартира. Он отвечал, что она ещё немного позади, но что должно начаться движение и что скоро мы увидим голову колонны. Он посоветовал нам кстати поберечь свою лошадь: от императора получен приказ забирать всех попадающихся на пути лошадей для артиллерии и обоза раненых. В ожидании колонны, мы спрятали лошадь на опушке леса.

Не сумею описать всех бедствий, всех страданий, всех раздирающих душу сцен, какие я имел случай наблюдать и в каких принужден был сам участвовать. Всё это оставило во мне страшные, неизгладимые воспоминания. Настало 13-е (25-е) ноября, было часов семь утра, и ещё не совсем рассвело. Я сидел погруженный в чёрные думы, как вдруг увидал вдали голову колонны и указал на неё Пикару.

Первые кого мы увидели, были генералы; некоторые ехали верхом, но большинство шли пешком, как и многие другие высшие офицеры, остатки

(12) Понтонёрам и инженерам-сапёрам мы обязаны спасением — они соорудили мосты, по которым мы переправились через Березину.

Стр. 127

священных эскадрона и батальона, которые были сформированы 10-го ( 22-го) и от которых теперь, через три дня, оставались лишь жалкие следы. Они плелись с трудом, у всех почти были отморожены ноги и завёрнуты в тряпьё или куски овчины; все умирали с голоду. Затем шёл император, тоже пеший, с палкой в руке. Он был закутан в длинный плащ, подбитый мехом, а на голове у него была шапка малинового бархата, отороченная кругом чёрнобурой лисицей. По правую руку от него шёл, также пешком, король Мюрат, по левую — принц Евгений, вице-король Италии; далее маршалы Бертье, принц Нефшательский, Ней, Мортье, Лефевр и другие маршалы и генералы, чьи корпуса были большею частью истреблены.

Миновав нас, император сел на коня, как и часть его свиты; у большинства генералов уже не было лошадей. За императорской группой следовали семь или восемь сот офицеров и унтер офицеров, двигавшихся в глубочайшем безмолвии с значками полков, к которым они принадлежали и которые столько раз водили в победоносные сражения. То были остатки от шестидесятитысячной слишком армии. Далее шла пешая императорская гвардия в образцовом порядке — впереди егеря, а за ними старые гренадёры.

Мой бедный Пикар, целый месяц не видевший армии, наблюдал всё это, не говоря ни слова, но по его судорожным движениям можно было догадаться, что происходит в его душе. Несколько раз он стучал прикладом ружья о землю и бил себя кулаками в грудь. Крупные слёзы катились по его щекам на обледеневшие усы.

Повернувшись ко мне, он промолвил: «Ей Богу, земляк, мне кажется, что всё это сон. Не могу удержать слёз, видя, что император идёт пешком, опираясь на палку — он, этот великий человек, которым все так гордимся!» При этом Пикар опять стукнул ружьём об землю. Этим движением он, вероятно, хотел придать больше выразительности своим словам.

— А заметили вы, как он взглянул на нас? — продолжал Пикар. Действительно, проходя мимо, император повернул голову в нашу сторону. Он взглянул на нас так, как всегда глядел на солдат своей гвардии, когда встречал их идущими в одиночку, а тут в эту злополучную минуту, он, вероятно, желал своим взглядом внушить нам мужество и доверие. Пикар уверял, будто император узнал его — вещь весьма возможная.

Мой старый товарищ, из опасения показаться смешным, снял свой белый плащ и держал его под мышкой. Хотя у него всё продолжала болеть голова, но он опять надел свою мохнатую шапку, не желая показываться на людях в мерлушковой шапке, подаренной ему поляком. Бедный Пикар забывал о своих грустных обстоятельствах и думал только о положении императора и своих товарищей, которых ему страстно хотелось увидать.

Наконец показались старые гренадёры. Это был первый полк, а Пикар принадлежал ко второму. Скоро мы увидали и его, потому что колонна пер-

Стр. 128

вого была не очень длинна. По моему, в нём не хватало по крайней мере половины. Очутившись перед батальоном, где он состоял, Пикар выступил вперёд, что бы присоединиться к нему.

Тотчас же послышались восклицания: «Смотрите, как будто бы и Пикар!» — Да, отвечал Пикар, это я, друзья мои. Я самый, и теперь не покину вас до смерти! — Рота немедленно овладела им (ради лошади, само собою разумеется). Я сопровождал его ещё некоторое время, чтобы получить кусок конины, если убьют лошадь, но тут с правой стороны роты раздались крики: «Лошадь составляет собственность роты, раз как человек служит в ней!» — Это правда, — возразил Пикар что я принадлежу к роте, но сержант, который требует своей доли, сшиб с седла хозяина этой самой лошади. — «В таком случае, — сказал один сержант, знавший меня в лицо, — он и получит свою долю!» Этот сержант исполнял должность фельдфебеля, умершего накануне. Колонна остановилась, офицер спросил Пикара, откуда он взялся и как очутился впереди, когда все которые, подобно ему, сопровождали обоз, уже вернулись три дня тому назад. Привал продолжался довольно долго. Пикар рассказал о всех своих приключениях, поминутно прерывая свою речь, чтобы осведомиться о многих товарищах, которых не находил в рядах: все они погибли. Он не решался спросить о своём товарище по нарам, в то же время и земляке. Наконец он всё-таки спросил: «А где же Ружо?» — В Красном, отвечал барабанщик. — «А, понимаю!» — Да, подтвердил барабанщик, — он умер от гранаты, оторвавшей ему обе ноги. Расставаясь с нами, он сделал тебя своим душеприказчиком; он поручил мне передать тебе свой крест, свои часы и кожаный мешочек с деньгами и разными мелкими вещами. Он велел всё это передать своей матери, а если бы тебе, как и ему, не посчастливилось вернуться во Францию, то он просил поручить, эти вещи кому-нибудь другому.

И тут же, перед всей толпой, барабанщик, которого звали Патрикием, вытащил из ранца все поименованные вещицы, сказав Пикару: «Вручаю их тебе, старый товарищ, в том же виде, в каком получил их из его рук: он сам вынул их из своего ранца, который мы тотчас же опять подложили ему под голову. Минуту спустя его не стало.» «Хорошо, — сказал Пикар, — если мне выпадет на долю счастье вернуться на родину, то я исполню последнюю волю моего товарища». Между тем войска двинулись. Я распрощался со своим спутником, обещаясь повидаться с ним вечером на бивуаке.

Я остановился на краю дороги и стал выжидать прохождения нашего полка — мне сказали, что он находится в арьергарде.

За гренадёрами следовало более 30 тысяч войска; почти все были с отмороженными руками и ногами, большею частью без оружия, так как они все равно не могли бы владеть им. Многие шли, опираясь на палки. Генералы, полковники, офицеры, солдаты, кавалеристы, пехотинцы всех националь-

Стр. 129

ностей, входящих в состав нашей армии, шли все вперемежку, закутанные в плащи, подпалённые, дырявые шубы, в куски сукна, в овчины, словом — во что попало, лишь бы как-нибудь защититься от стужи.

Шли они не ропща и не жалуясь, готовясь, как могли, к борьбе, если бы неприятель стал противиться нашей переправе. Присутствие императора воодушевляло нас и внушало доверие; он всегда умел находить новые ресурсы, чтобы извлечь нас из беды. Это был всё тот же великий гений, и как бы мы ни были несчастны, всюду с ним мы были уверены в победе.

Это множество людей на ходу оставляло за собой мёртвых и умирающих. Мне пришлось подождать с час, пока прошла вся колонна. Дальше тянулась длинная вереница ещё более жалких существ, следовавших машинально, на значительных промежутках. Эти дошли, выбиваясь из последних сил — им не суждено было даже перейти через Березину, от которой мы были так близко. Минуту спустя я увидал остатки молодой гвардии, стрелков, фланкёров и несколько волтижёров, спасшихся в Красном, когда полк, командуемый полковником Люроном, был на наших глазах смят и изрублен русскими кирасирами.

Эти полки, смешавшись, шли всё-таки в порядке. За ними следовала артиллерия и несколько фургонов. Остальная часть большого парка, под командой генерала Нефа, была уже впереди. Вскоре показалась правая колонна фузелёров-егерей, с которыми наш полк образовал одну бригаду. Число их ещё сильнее сократилось. Наш полк был отделён от них небольшим количеством артиллерии, которую с трудом тащили лошади. Минуту спустя я увидал правую колонну, идущую двумя рядами по обе стороны дороги, чтобы присоединиться к левой фузелёров-егерей. Полковй адъютант, майор Рустан, первый увидал меня, сказал : «Вы ли это, мой бедный Бургонь?» Вас считали мёртвым в арьергарде, а вы живы и впереди! Ну и прекрасно! Не встречали ли вы позади людей нашего полка?» Я отвечал, что трое суток я бродил с одним гренадёром по лесу, чтобы не быть захваченным в плен русскими. Наконец подошла наша рота; я успел занять своё место на правом фланге, а товарищи ещё не заметили меня; они шли понурив головы и уставив глаза в землю, почти ничего не видя, до такой степени мороз и бивуачный дым испортил им зрение. Узнав, что я вернулся, они подошли ко мне и засыпали меня вопросами, на которые я не в силах был отвечать, до того я был растроган, очутившись среди них, точно я вернулся в свою родную семью! Они говорили мне, что не постигают, как это я мог отстать от них, и что это не случилось бы, если бы они во время заметили, что я болен и не могу следовать за ними. Окинув глазами роту, я увидал, что она ещё значительно убыла. Капитана не было с ними: все пальцы у него отвалились. В настоящую минуту не знали, где он — говорят, он ехал на плохой кляче, с трудом добытой для него.

Стр. 130

Двое моих друзей, Гранжье и Лебуд, видя, что я еле держусь на ногах, взяли меня под руки. Мы присоединились к фузелёрам-егерям. Я не помню, чтобы когда-нибудь в жизни мне так сильно хотелось спать, но делать нечего, приходилось маршировать дальше. Мои друзья убеждали меня подремать немного, пока они ведут меня под руки, и мы делали это по очереди, так как их тоже клонило ко сну. Несколько раз нам случалось останавливаться совсем, причём все трое спали. К счастью, в этот день холод значительно смягчился, иначе наш сон неминуемо перешёл бы в смерть.

Среди ночи мы прибыли в окрестности Борисова. Император остановился в замке, лежавшем вправо от дороги, а вся гвардия расположилась вокруг. Генерал Родэ, наш командир, завладел теплицей замка, для ночёвки. Мои друзья и я поместились позади теплицы. Ночью мороз значительно усилился. На другой день, 14-го (26-го), мы заняли позицию на берегах Березины; император с утра находился в Студянке, маленькой деревушке, лежащей на высоте напротив.

Прибыв, мы увидали, что молодцы-понтонёры заняты сооружением мостов для переправы войск. Вся ночь они проработали по плечи в воде, среди льдин, подбодряемые своим начальником (генералом Эбле). Они жертвовали своей жизнью для спасения армии. Один из моих приятелей уверял, что видел как сам император подносил им вина.

В два часа пополудни первый мост был готов. Сооружение его было очень затруднительно и хлопотливо — козлы постоянно погружались в тину. Тотчас же корпус маршала Удино переправился через него, чтобы атаковать русских, если бы они воспротивились нашей переправе. Ещё раньше, прежде чем готов был мост, кавалерия 2-го корпуса переправилась через реку вплавь; каждый всадник на крупе лошади вёз ещё пехотинца. Второй мост для артиллерии и кавалерии, был окончен к четырём часам. Этот второй мост обрушился вскоре, и в ту минуту, как начала переправляться артиллерия. Много народу при этом погибло.

Вскоре по прибытии нашем на берега Березины я улёгся, завернувшись в медвежью шкура; со мной сделался лихорадочный озноб. Долго пролежал я в бреду; мне представлялось, что я дома у отца угощаюсь картофелем, лепёшкой по-фламандски и пью пиво. Не знаю, сколько времени я пробыл в таком состоянии, но помню, что мои друзья принесли мне в манерке бульона из конины, очень горячего, который я выпил с удовольствием; несмотря на холод, бульон вызвал у меня испарину, потому что кроме окутывавшей меня медвежьей шкуры друзья мои, покуда я трясся в ознобе, накрыли меня большой клеёнкой, содранной с зарядного ящика, очутившегося без лошадей. Остаток дня и всю ночь я пролежал не двигаясь.

На другой день, 15-го (27-го), мне стало полегче, но я был страшно слаб. В этот день император перешёл через Березину с частью гвардии и приблизительно тысячью людей, принадлежавших к корпусу маршала Нея. Это

Стр. 131

была часть остатков его армейского корпуса. Наш полк оставался на берегу. Я услыхал, что кто-то зовёт меня по имени: оглядываюсь и узнаю г. Пеньо, директора императорских почт и подстав. Увидев мой полк, он осведомился обо мне. Ему сообщили, что я болен. Он пришёл не для того, чтобы оказать мне помощь — у него у самого ничего не было — а чтобы подбодрить меня хоть словом. Я поблагодарил его за участие, прибавив, что мне, кажется не суждено ни переправиться через Березину, ни увидать Францию, но что если он будет счастливее меня, то я прошу его рассказать моим родным, в каком печальном положении он меня видел. Он предлагал мне денег, но я поблагодарил, у меня было своих 800 франков, и всю эту сумму я охотно отдал бы за ту лепёшку и за тот картофель, которыми я во сне угощался у себя дома.

Перед уходом он показал мне рукой тот дом, где поместился император, прибавив, что это прежний мучной лабаз. Но к несчастью, русские всё оттуда повытаскали, так что ему нечего предложить мне. Засим он пожал мне руку и отправился через мост.

Когда он ушёл, я сообразил, что он упоминал о мучном складе, помещавшемся в том доме, где расположился император, и хотя был страшно слаб, однако кое-как дотащился до того места. Не так давно император покинул этот дом и там уже успели снять все двери. Войдя, я увидал несколько комнат, по которым и прошёлся. Всюду заметно было, что тут прежде помещался склад муки. В одной из комнат я увидал на полу щель в палец. Я уселся на пол и остриём сабли принялся выковыривать муку пополам с землёю и тщательно собирать её в платок. По прошествии получасовой работы, я наскрёб по крайней мере фунта с два, причём восьмая часть состояла из подмеси земли, соломы и мелких щепочек. Не беда! В эту минуту я не обратил на это никакого внимания. Я вышел из дома счастливый и довольный. Направляясь в сторону нашего бивуака, я заметил костёр, вокруг которого грелось несколько солдат гвардии. В числе их был один музыкант нашего полка, у которого на ранце болталась жестяная манерка. Я поманил его к себе; но так как ему не очень то хотелось покидать своё место, не зная зачем я его зову, то я показал ему свой узелок, давая понять, что тут есть что то съестное. Он поднялся не без труда, и когда подошёл ко мне, я объяснил ему потихоньку, что если он даст мне на подержание свою манерку, то я напеку лепёшек и поделюсь с ним. Он немедленно согласился на моё предложение. Кругом было много брошенных костров, и мы отыскали один в сторонке. Я намесил теста и сделал четыре лепёшки: половину я отдал музыканту, которого привёл с собой обратно в полк. Прибыв туда, я поделился с теми, которые вели меня под руки, и так как лепёшки были ещё горячие, то все нашли их превкусными. Напившись мутной воды из Березины, мы стали греться у костра в ожидании приказа переправляться через мост.

Стр. 132

У нашего костра сидел между прочим один солдат нашей роты, который вдруг ни с того, ни с сего стал надевать на себя парадную форму; я спросил его, зачем он это делает. Не отвечая мне, он дико хохотал. Этот человек был болен, его смех был предсмертным; в ту же ночь его не стало.

Немного дальше приютился старый солдат с двумя нашивками, прослуживший лет пятнадцать. Жена его была маркитанткой. Они всего лишились: повозки, лошадей, багажа и двоих детей, погибших в снегу. У бедной женщины оставался только её умирающий муж. Несчастная, ещё не старая женщина, сидела на снегу, держа на коленях голову своего больного мужа, который был без чувств. Она не плакала, горе её было слишком глубоко. Позади, опершись на её плечо, стояла девочка лет тринадцати, прелестная как ангел, единственный их ребёнок, оставшийся в живых. Бедняжка громко рыдала. Слёзы её лились потоком и замерзали на холодном лице её отца. Она была одета в солдатскую шинель поверх рваного платьишка и с овчиной на плечах, для защиты от холода. На голове у неё и у матери были мерлушковые шапки. Из их полка не оставалось в живых ни души, чтобы поддержать и утешить их. Мы сделали всё возможное при подобных обстоятельствах; я так и не узнал, удалось ли спасти эту несчастную семью. Впрочем куда ни повернись, всюду можно было натолкнуться на подобные сцены.

Повозки и брошенные зарядные ящики доставляли нам хорошее сухое топливо, чтобы погреться, и мы пользовались им.

Мои друзья стали меня расспрашивать, как я провёл те три дня, что был в отсутствии. Они рассказали мне в свою очередь, что 11-го (23-го), когда они шли по дороге, пересекавшей лес, они увидали 9-й корпус, выстроенный в боевом порядке на дороге и кричавший: «Да здравствует император!» Они пять месяцев не видали императора. Этот армейский корпус, почти совсем не пострадавший и никогда не терпевший недостатка в продовольствии, был поражён при виде нашего жалкого положения, а мы были поражены, найдя его таким бодрым. Они не могли поверить, что это и есть московская армия, та армия, которую они видели такой молодецкой, такой многочисленной, а теперь такая она жалкая, оборванная, такая малолюдная!

2-й армейский корпус, командуемый маршалом Удино, как и 9-й, под предводительством маршала Виктора, герцога Белюнского, и поляки под начальством Домбровского так и не побывали в Москве; они стояли в Литве на квартирах, но за последние дни стали сражаться с русскими, отбросили их и забрали у них значительное количество багажа; этот багаж порядочно таки стеснял нас. Но, отступая, русские сожгли мост, единственный, существовавший через Березину, что останавливало наше движение и держало нас блокированными среди болот меж двух лесов и скученными в одной общей массе. Тут были всевозможные национальности: французы, италь-

Стр. 133

янцы, испанцы, португальцы, хорваты, немцы, поляки, румыны, неаполитанцы и даже пруссаки.

Маркитанты с жёнами и детьми в отчаянии плакали и вопили. Замечено было, что мужчины оказались менее женщин выносливы к страданиям, и нравственным и физическим. Я видал женщин, претерпевавших с изумительной стойкостью все беды и лишения. Иные даже стыдили мужчин, не умевших переносить испытания с мужеством и покорностью. Очень немногие из этих женщин погибли, разве только те, что попали в Березину во время переправы или были раздавлены в толпе.

С наступлением ночи у нас водворилось спокойствие. Каждый удалился на свой бивуак и, странное дело, никто больше не являлся, чтобы переходить через мост. Всю ночь, с 15-го (27-го) на 16-е (28-е), он был свободен. Огонь у нас был хороший и я заснул; но посреди ночи меня опять принялась трясти лихорадка, я стал бредить; вдруг грянула пушка и заставила меня очнуться. Был уже день, часов 7 утра. Я встал, взял ружьё и, никому не сказав ни слова, подошёл к мосту и переправился по нём буквально один-одинёшенек. Я не встретил ни души, кроме понтонёров, ночевавших по обоим концам, чтобы починять мост в случае какой-нибудь неисправности.

Очутившись на той стороне, я увидал направо большой досчатый сарай. Там император ночевал и оставался до сих пор. Я дрожал от лихорадки и подошёл погреться к костру, вокруг которого сидели офицеры, занятые рассматриванием карты; но меня приняли так недружелюбно, что я принуждён был убраться. Тем временем подошёл ко мне солдат нашего полка и сообщил, что полк только что переправился по мосту и расположился в боевом порядке во второй линии, позади корпуса маршала Удино, сражавшегося влево от нас. Гремели пушки, ядра долетали до того места, где я находился — тогда я решил присоединиться к полку, рассудив что лучше умереть от ядра, чем с голоду и холоду: я двинулся в лес. Дорогой я встретил капрала роты, тащившегося с трудом. Мы добрались до полка под руку, взаимно поддерживая друг друга. В нескольких шагах от роты был разведён костёр: капрал весь трясся от лихорадки, и я подвёл его к огню. Но только что успели мы расположиться, как просвистело ядро, попало моему несчастному товарищу прямо в грудь и сразило его наповал. Ядро не прошло навылет, а застряло в его теле. Увидав его мёртвым, я не мог удержаться, чтобы не сказать: «Бедный Марселей! Тебе хорошо теперь!» В ту же минуту пронёсся слух, что маршал Удино ранен.

Увидав, что убит один из солдат полка, полковник подошёл к костру и, заметил, что я совсем болен, приказал мне вернуться к тет-де-пону, подождать там всех отставших людей и, собрав их, привести в полк. Когда я подошёл к мосту, там уже царила сумятица. Люди, не захотевшие воспользо-

Стр. 134

ваться ночью и частью утра для переправы, теперь, услышав пушки, нахлынули толпой к берегам Березины, чтобы переправиться по мосту.

Ко мне же подошёл капрал роты, по прозвищу «толстый Жан», семью которого я знавал, и со слезами спросил меня, не видал ли я его брата? Я отвечал отрицательно. Тогда он рассказал мне, что со времени битвы под Красным он не расставался с братом, который болен лихорадкой, но что утром, перед тем, как перейти через реку, в силу какого то необъяснимого рока они разлучились.

Думая, что брат впереди, он всюду искал его на позиции, где стоит полк, но теперь намерен вернуться через мост назад — ему необходимо найти брата хотя бы ценою погибели...

Желая отвлечь его от рокового решения, я убеждал его остаться со мной у тет-де-пона, где мы вероятно увидим его брата, когда он явится. Но добрый малый сбросил с себя ружьё и ранец, говоря, что дарит его мне, так как мой утерян, а что касается ружья, то в них нет недостатка на той стороне. Потом он бросается к мосту; я стараюсь задержать его; показываю ему мёртвых и умирающих, которыми уже завален мост; мы видим, как упавшие мешают другим переправляться, ловят их за ноги, вместе с ними катятся в Березину, чтобы вынырнуть между льдин, затем исчезнуть совсем и очистить место другим. Но «толстый Жан» не слушает меня. Устремив глаза на эту картину ужасов, он воображает, что видит на мосту своего брата, пробирающегося сквозь толпу. Тогда, ничего не сознавая, кроме своего отчаяния, он бросается на груду трупов людей и лошадей, заграждавших вход на мост, и лезет дальше (13). Первые отталкивают его, видя в нём новое препятствие к переходу. Но он не унывает. «Толстый Жан» силён и крепок; его оттирают до трёх раз. Наконец он пробирается к тому несчастному, которого принимал за своего брата, но оказывается, что это не он. Я наблюдал за всеми его движениями. Тогда, заметив свою ошибку, он тем не менее горит желанием достигнуть другого берега, но его опрокидывают на спину на самом краю моста и он близок к тому, чтобы свалиться в воду. Его топчут ногами, шагают по его животу, по голове; ничего не может сокрушить его. Он находит в себе новый запас сил, поднимается, ухватившись за ногу одного кирасира, а тот в свою очередь, чтобы устоять, хватается за руку другого солдата, Но кирасир, у которого накинут на плечи плащ, запутывается в нём, спотыкается, падает и сваливается в Березину, увлекая за собой «толстого Жана» и другого солдата, уцепившегося ему за руку. Они умножают собою число трупов, скученных под мостом и по обоим концам его.

(13) В конце моста было болото, очень топкое место, где вязли лошади, падали и не могли больше подняться. Много людей, увлекаемых толпой, добрались до конца моста, но падали в изнеможении, а следующие топтали их ногами.

Стр. 135

Кирасир с другим солдатом исчезли под льдинами, но «толстому Жану» посчастливилось ухватиться за козлы, подпиравшие мост; за них он цеплялся, встав на колени на лошадь, лежавшую поперёк. Он молит о помощи, но его не слушали. Наконец сапёры и понтонёры бросили ему конец верёвки, он с ловкостью подхватил её и завязал себе вокруг туловища. Наконец, переходя от одних козел к другим, пробираясь по трупам и по льдинам, он достиг другого берега и там его вытащили. Но я уже больше не видал его; на другой день я узнал, что он таки отыскал своего брата в полуверсте оттуда, он застал его умирающим, и что сам он в безнадёжном состоянии. Так погибли эти два добрых брата, а также и третий, служивший во 2-м уланском полку. По возвращении моём в Париж, я видался с их родителями, явившимися ко мне справляться о своих детях. Я оставил в них луч надежды, сказав, что они в плену, но сам был твёрдо уверен, что их уже нет в живых.

Во время этой бедственной переправы гренадёры гвардии бегали от одного бивуака к другому. Их сопровождал офицер; они просили сухого топлива, чтобы развести огонь для императора. Каждый спешил отдать всё, что у него было лучшего; даже умирающие — и те приподнимались, говоря: «Вот, берите — ведь это для императора!»

Было часов десять; второй мост, предназначен для кавалерии и артиллерии, рухнул под тяжестью пушек, в ту минуту, когда на нём находилось много людей — большая часть их погибла. Тогда беспорядок ещё усилился, все бросились к первому мосту, не было возможности проложить себе путь. Люди, лошади, повозки, маркитанты с жёнами и детьми — всё смешалось в общую кашу и давилось на пути; несмотря на крики маршала Лефевра, стоявшего у входа на мост, ему не удавалось водворить маломальский порядок, и он не мог долее оставаться на мосту. Он был унесён людским потоком со своей свитой и чтобы не быть раздавленным, принужден был перейти через мост.

Мне удалось уже собрать пять человек нашего полка, из коих трое потеряли свои ружья в сумятице. Я заставил их развести костёр. Глаза мои были постоянно устремлены на мост. Я увидал сходившего с моста человека, закутанного в белый плащ. Подталкиваемый толпой, он споткнулся и упад на околевшую лошадь по левую сторону от моста, потом поднялся с великим трудом, но скоро опять свалился у самого нашего костра. Некоторое время он оставался в этом положении; думая, что он умер, мы хотели убрать его в сторону и снять с него плащ, но он поднял голову и узнал меня. Это был оружейный мастер полка. Он начал плакаться на судьбу и рассказывать мне о своих злоключениях: «Ах, сержант! Какое со мной несчастье! Я всё потерял: лошадей, повозку, слитки золота, меха! У меня остался ещё мул, приведённый мной их Испании. Но и его я принужден был бросить, а он был нагружен золотом и мехами! Я перешёл по мосту, даже не коснувшись ногами настилки, меня перенесла толпа, зато я еле жив!» Я возразил

Стр. 136

ему, что он может считать себя счастливым и благодарить Провидение, если ему удастся вернуться во Францию хоть бедняком, да целым и невредимым.

К нашему костру нахлынула такая толпа, что мы принуждены были оставить его и развести другой в нескольких шагах позади. Беспорядок всё возрастал, но вскоре стадо ещё хуже, когда маршала Виктора атаковали русские — бомбы и ядра посыпались в толпу. К довершению беды, повадил снег с холодным ветром. Безурядица продолжалась весь день и всю ночь; всё время по Березине вместе с льдинами плыли трупы людей и коней, а повозки, нагруженные ранеными, загораживали мост и падали вниз. Сумятица ещё усилилась, когда между 8 и 9-ю часами маршал Виктор начал отступление. Перед ним очутились груды трупов, через которые он не мог протискаться по мосту с своими войсками. Арьергард 9-го корпуса оставался ещё на той стороне и должен был покинуть позицию лишь в последнюю минуту. В ночь с 16-го (28-го) на 17-е (29-е) все эти несчастные имели полную возможность перейти на другой берег, но, окоченев от стужи, они замешкались, греясь у костров, для которых послужили повозки, оставленные и зажжённые нарочно, чтобы заставить этих людей уйти оттуда.

Я ретировался назад с 17-ю людьми полка и сержантом Росьером. Его вёл один солдат полка. Он почти ослеп и его трясла лихорадка. (Впоследствии я узнал, что этому сержанту удалось вернуться во Францию. Так как у него было много денег, то какой-то жид доставил его до Кенигсберга. Но, приехав во Францию, он сошёл с ума и пустил себе пулю в лоб). Из сострадания я одолжил ему свою медвежью шкуру; ночью пошёл снег, но таял на меху вследствие сильного жара от костра и от жару же она ссыхалась. Утром, когда я хотел взять её, она оказалась до того жёсткой, что никуда не годилась. Таки пришлось бросить её. Но, желая извлечь из неё пользу до конца, я прикрыл ею одного умирающего.

Ночь провели мы прескверно. Много людей императорской гвардии погибло. Наконец, настало утро 17-го (29-го) ноября. Я отправился опять к мосту посмотреть, не найду ли ещё кого из солдат полка. Несчастные, не захотевшие воспользоваться ночью для того, чтобы спастись, когда рассвело, кинулись толпами на мост. Уже заготовлялось всё нужное, чтобы сжечь его. Многие бросались прямо в реку, надеясь, что им удастся переправиться как-нибудь вплавь по льдинам, но никому не удалось пристать к другому берегу. Я сам видел людей, погружённых по плечи в воду, с побагровевшими лицами, и все погибали самым жалким образом. На мосту я увидал одного маркитанта, несшего ребёнка на голове, Жена его шла впереди, испуская вопли отчаяния. Смотреть на всё это было свыше сил моих, я не мог выдержать более. В тот момент, когда я отходил, повозка, в которой находился раненый офицер, свалилась с моста вместе с лошадью и несколькими сопровождавшими её людьми. Так погиб Легран, брат доктора Леграна

Стр. 137

из Валансьена. Он был ранен при Красном и добрался до Березины. Когда русские стали обстреливать мост, говорят, он вторично был ранен, прежде чем упал в воду вместе с повозкой.

Наконец, я удалился. Мост зажгли; вот тут-то, говорят, разыгрались сцены, неподдающиеся описанию. Переданные мною подробности представляют лишь бледный набросок страшной картины.

Стр. 138

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация внизу страницы.
Текст приводится по изданию: Пожар Москвы и отступление французов. 1812 год. Воспоминания сержанта Бургоня. — Библиотека мемуаров. — «Правда-Пресс», 2005. — 288 с.
© Составление С.В. Кочнова
© «Правда—Пресс», 2005 г.
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев (guy_caesar@mail.ru)