Оглавление

Жак Арсен Франсуа Ансело

Шесть месяцев в России

Письма XX-XXV

Письмо XXI

Петербург, июнь 1826 года

Я упрекал себя в том, что до сих пор не посетил Кронштадт, одно из важнейших творений гения Петра I. Теперь наконец я вырвался из однообразного великолепия Петербурга и добрался на паровом судне до этого порта, всецело заслуживающего нашего внимания как своим положением, так и связанными с ним историческими воспоминаниями.

Закладывая новую столицу на краю своей империи, царь видел необходимость прикрыть ее от постоянной вражеской угрозы и защитить устье Невы. Во время одной из поездок по заливу в 1703 году он обнаружил на острове Ретусари отряд шведов; преследуемые солдатами Меншикова, они бежали, оставив походный котелок. Петр, не упускавший ни одной подробности, что могла бы напоминать его подданным о победах и увлекать их к новым подвигам, назвал остров Котлин (остров котелка) и увидел в нем пристанище для будущего флота и порт для торговых кораблей, которые желал привлечь к этим девственным берегам. Он сам определил места для строительства и всего за пятнадцать лет его творческая энергия превратила юго-восточный берег острова в неприступный форт и одновременно в гавань, открытую негоциантам всех стран. Тогда, в 1718 году, место это получило название Кронштадт («венец города»).

Не буду давать тебе здесь, дорогой Ксавье, подробного описания города, выросшего на этом берегу. Он имеет всего два лье в окружности, а все примечательные здания относятся к флоту. Мы осмотрим их бегло и остановимся в порту.

Сначала перед нами откроется канал Петра Великого, где можно строить и чинить несколько кораблей одновременно. План канала был начертан самим Петром, им же было начато строительство. В начале и в конце канала высятся две пирамиды с двуглавыми орлами наверху, держащими в когтях вместо скипетра и державы корабли. При помощи шлюза, оконченного уже при Елизавете, канал заполняется водой и опорожняется. Посетив Кронштадт в 1805 году, покойный император Александр прошел пешком по дну канала, а через несколько часов по нему проплыли три боевых корабля в полном снаряжении и вышли в гавань с развевающимися флагами. В Инженерном корпусе хранится модель башни необыкновенной высоты. Петр I хотел поставить ее в устье канала, чтобы под ней проходили большие линейные суда, как некогда галеры под Родосским колоссом. Она должна была служить одновременно маяком и обсерваторией, но проект этот остался неосуществленным.

Рядом с Адмиралтейством — другой канал, начатый в царствование Екатерины, в 1782 году. Он ведет к Купеческой гавани и служит для доставки грузов от береговых складов к кораблям. Парапеты одеты в гранит, а прекрасная литая решетка украшает канал по всей длине.

В красивом английском саду, месте гулянья жителей Кронштадта, примечателен — не стройностью, не размерами, но памятью о великом государе — простой дом, где живали Петр I и его главные фавориты Меншиков и Ягужинский[i]. Канатная фабрика, пекарня и в особенности госпитали и лазарет, где великодушие императора даровало больным бесплатное лечение, заслуживают особого упоминания, но сначала остановимся, мой друг, на Штурманском училище, учрежденном прозорливостью Петра и первоначально находившемся в Москве[ii]. Училище это, выпускающее лучших мореходов России, было реорганизовано в 1804 году. Двести пятьдесят юношей готовятся здесь к военной карьере на счет правительства и двадцать, коих ожидает торговый флот, содержатся Министерством внутренних дел. Училище занимает дворец, который построил Меншиков, чтобы угодить своему господину: тот желал, чтобы обустройство этих пустынных берегов начали вельможи его двора. На башне дворца была устроена обсерватория для занятий астрономией. В 1807 году при Штурманском училище была учреждена школа юнг. Пятьсот мальчиков с раннего детства обучаются в ней по ланкастерской методе[iii] читать, писать и считать. Находясь на берегу моря, в окружении кораблей, будущие моряки с детства привыкают к ожидающим их опасностям: здесь знают, что моряков не вырастишь на суше.

На кораблях в гавани запрещено разводить огонь, и эта мудрая предосторожность достойна всяческих похвал, ибо, несмотря ни на какие меры, пожары до сих пор причиняют огромные бедствия. Несколько дней назад целиком сгорели склады с досками. Трудно сказать, где остановилось бы пламя, если бы английский капитан, теперь щедро вознагражденный императором за свою самоотверженность, не спас корабли, отбуксировав их от берега двумя пароходами.

Для моряков построена большая каменная кухня, именуемая голландской, где готовят для всех экипажей. Кок с первого корабля, вошедшего в Кронштадт при открытии навигации, к какой бы нации он ни принадлежал, получает прозвище адмирала. Так должны называть его коки всех остальных судов, причем каждый из них обязан принести в кухню бутылку рома и выпить в честь адмирала. Обычай этот соблюдается свято.

Военный флот страны пребывает сегодня в весьма жалком состоянии; события великой континентальной войны отвлекли все внимание правительства от этой важнейшей составляющей вооруженных сил империи. Хочется пожелать, чтобы Россия снова обратила свои взоры в эту сторону и моря не забыли цветов ее флага.

Сейчас, когда я пишу тебе, кронштадтский порт заполнен судами со всех концов света и являет собой любопытнейшую для путешественника картину. Радостное оживление моряков, добравшихся до пристани после превратностей долгого плавания, их пение, кипучая деятельность, подогреваемая ожиданием вознаграждения, смесь языков, разнообразие костюмов и флагов — все радует зрение и слух. Но особой отрадой для меня было услышать язык нашей родины и песни наших моряков! Ведь они не только такие же французы, как и я, они родились в том же краю! Эти суда, построенные в Руане или в Гавре, недавно отплыли от берегов, где прошло мое детство. Я жадно вслушивался в их наречие, радуясь чисто нормандским ошибкам в их языке. Время и пространство, казалось, перестали существовать. Глядя на эти корабли, которые скоро снова поднимут свои паруса и помчатся к моему родному городу, я восклицал вместе с Горацием:

Sic te diva potens Cypri,

Sic fratres Helenoe, lucida sidera,

Ventorumque regat pater![iv]

Кронштадтский рейд, протянувшийся от вест-зюйд-веста к ост-норд-осту[v], — единственный в Европе, кроме рейда в Салониках, расположенный в пресных водах. Фарватер идет, расширяясь, от Кронштадта к Ораниенбауму и отмечен белыми бакенами с севера и красными с юга. Во время недолгих летних ночей зажигаются маяки. Тот, что возвышается на песчаной отмели, образующей остров у западной оконечности Котлина, — еще один памятник, увековечивший по воле Петра I мужество одного полковника, который, высадившись по приказу царя на этом клочке земли с горсткой солдат, отразил атаку целой армии шведов. Маяк, увенчанный именем этого храбреца, именуется Толбухиным маяком[vi].

Расстояние от Петербурга до Кронштадта составляет семь или восемь лье. В то время как легкий пироскаф рассекает волны, пассажир, беззаботно сидя на верхней палубе, окидывает взглядом великолепную картину. Он видит, как воздымаются, словно прямо из вод морских, монастырь св. Сергия, Стрельна, Петергоф, Ораниенбаум, а с другой стороны замечает на горизонте дикие берега Финляндии.

Освещаемая ярким солнцем, эта панорама предстала передо мной во всем блеске, и я отнюдь не сожалею, что обстоятельства не позволили мне увидеть ее зимой, когда, укрытая снегом, она приобретает свой естественный вид. Лето в России, короткое и жаркое, кажется необычным временем года. Я очень хотел бы проделать путь от Петербурга до Кронштадта по льду, чтобы иметь возможность написать картину этого любопытного путешествия, опираясь не на рассказы, а на собственные впечатления.

В начале зимы, то есть тогда, когда это море, колышущееся теперь при каждом дуновении ветра, покрывается льдом, по нему прокладывают дорогу от Петербурга до Кронштадта и обозначают двумя рядами высоких вех. Вдоль дороги расставляют отапливаемые будки, возле которых в случае плохой видимости часовые раскладывают сигнальные огни и звонят в колокола, чей звук направляет и ободряет путешественников. На середине пути устраивают трактир. Множество людей обоего пола и всех возрастов, одетых в длинные шубы, беспечно скользят по хрупкой поверхности, отделяющей их от пропасти, и являют собой удивительное для жителя южной страны зрелище, наполняя его душу страхом, неведомым северянам. Но самую оживленную картину являет собой кронштадтский рейд, когда начинаются гонки на буерах. Буера — это лодки, поставленные, словно на коньки, на два железных полоза; третий полоз укрепляется под рулем. Для катающихся устроены сиденья по бортам этих лодок, которые могут иметь одну, две, а то и три мачты. Движимые ветром, особенно сильным зимой, и ведомые опытным кормчим, эти ладьи, различающиеся формой снастей и цветами флагов, развивают огромную скорость. Бледное солнце озаряет их холодным светом; паруса раскрываются, налетает аквилон, ладьи приходят в движение, и матросы, ловко маневрируя и обгоняя друг друга, проделывают десять лье меньше чем за час.

Петр I очень любил это катание по льду и приспособил его для полезных целей: неустанно следуя своему намерению воспитать русских моряков и опасаясь, что за долгую зиму они растеряют секреты управления судами, он учил их маневрировать на ледяной пустыне.

Я закончу это письмо, мой дорогой Ксавье, историей из жизни этого великого монарха. Застигнутый недугом, который вскоре свел его в могилу (что бы ни говорили историки, усматривающие причину смерти каждого самодержавного государя в преступных кознях), Петр I направлялся на обыкновенной своей шлюпке из Петербурга в Сестербек. К вечеру поднялся шторм, и император заметил лодку, плывшую из Кронштадта и выброшенную на мель возле деревни Лахта. Он отправляет всех матросов на помощь погибающим, а сам остается с юнгой, когда вдруг замечает в волнах женщину и ребенка. Повинуясь голосу сердца, Петр забывает о болезни, бросается в ледяную воду и спасает от неминуемой смерти мать и младенца. Разве подобный шаг не искупает многих ошибок, а подобная самоотверженность не стоит многих побед?

Письмо XXII

Петербург, июнь 1826 года

Я обещал, мой друг, провести тебя по главным зданиям этого обширного города. Сегодня мы совершим поход в крепость, интерес к которой привлекают сейчас новые обстоятельства: в ней содержатся, в ожидании приговора, заговорщики 26 декабря.

Когда Петр I, к имени которого непрестанно возвращается мое перо, ибо воспоминанием о нем дышат все эти памятники, им заложенные или задуманные, — итак, когда Петр I овладел шведской крепостью Нотебург (сейчас она называется Шлиссельбург) и фортом Ниеншанц и получил выход к портам Балтики, в том месте, где Нева разветвляется на два рукава, он выбрал маленький остров (четыреста туазов в длину и двести в ширину) и заложил на нем крепость, которая должна была защищать его завоевание. К более чем сорока тысячам рабочих, занятых на строительстве, Петр добавил еще захваченных им шведских пленников. Чтобы ускорить работы, он сам принимал в них участие вместе с первыми особами своего двора. Он взял на себя руководство бастионом, выходящим к Неве, левый бастион поручил Меншикову, средний — кравчему Нарышкину, выходящий к порту — канцлеру Зотову, а тот, что против Васильевского острова, — Трубецкому. Бастионы получили имена этих вельмож[vii], и невозможно, мой дорогой Ксавье, отделаться от тягостного чувства при мысли, что в том самом месте, которое благодарный Петр I посвятил верности и преданности одного из Трубецких, теперь томится в застенке другой, уличенный в заговоре против наследника Петра и посягательстве на устои его империи.

Работы, о которых я здесь рассказал, были начаты в 1703 году, а три года спустя, 30 мая 1706 года, монарх заложил на фланге бастиона Меншикова первый камень крепости, которая приняла форму вытянутого и неправильного шестиугольника. Строительство продолжалось непрерывно до 1740 года, а в 1784 году Екатерина II, приказав выложить все обращенные к Неве стены крепости полированным гранитом, придала ей тот величественный вид, какой она имеет в наши дни.

На обширную территорию крепости можно пройти через трое ворот: Невские, Петровские и Никольские. К первым можно подъехать только с воды, ко вторым — по подъемному мосту через узкий рукав Невы, отделяющий остров от Петербургской стороны, третьи предназначены лишь для пешеходов.

Первое здание, поражающее взор и привлекающее к себе внимание внутри крепости, — Петропавловский собор. Здесь покоятся останки российских государей начиная с Петра I. Могилы царей, предшествовавших этому монарху, находятся в Московском Кремле, и мы еще вспомним о них, когда вместе будем обходить, мой дорогой Ксавье, эту древнюю, подлинную столицу Российской империи. Церковь св. Петра и Павла, длиной в двести десять и шириной в девяносто три фута, увенчана куполом и четырехгранной колокольней, оканчивающейся острым шпилем наподобие пирамиды, высотой в триста восемьдесят пять футов, включая фонарь, шпиль и крест. Эта колокольня, покрытая позолоченной медью, возвышается надо всем городом, и издалека кажется, что она возносится в небо прямо из Невы, чьи волны омывают валы форта. Внутри храм, главный свод которого поддерживают двенадцать колонн, украшен пилястрами, фризами и арабесками. Здесь также много картин на холсте; алтарь покрыт высокой резьбой, а царские врата, открывающиеся только тогда, когда служит архиепископ, замечательны своими размерами и необыкновенно богатым убранством. Написав эти слова, я вспомнил, мой друг, что уже описывал тебе царские врата других церквей, не дав необходимого, вероятно, объяснения. Должен напомнить тебе, что служители греческой церкви не принимают святых даров при прихожанах; алтарь и священник отделены от верующих дверками, открывающимися лишь в отдельные моменты службы и почти сразу закрывающимися; они и называются царскими вратами.

Первое, что предстает взору, как только входишь в собор, — могилы российских царей. Это гранитные плиты без всяких украшений, с простыми бронзовыми табличками, указывающими имя государя, даты рождения и смерти и годы царствования. Трофеи, покрывающие стены храма, говорят громче любых эпитафий и напоминают о подвигах, знаменовавших царствование этих монархов. Богатые щиты, палицы, алебарды, персидские, молдавские и турецкие флаги овевают царственные могилы тенью славы.

В крепости расположен также Монетный двор. Золотые и серебряные монеты чеканятся с помощью двух паровых машин, приводящих в движение все остальные; после усовершенствований, сделанных в 1806 году, в случае надобности здесь можно чеканить до 300 000 рублей в день.

В момент, когда Нева, ломая свои ледяные оковы, начинает биться о стены крепости, пушка объявляет этому великолепному городу, что он больше не отделен от торговой Европы. Комендант крепости в сопровождении капитана порта привозит эту новость императору по реке. Оба берега покрываются тогда толпами зрителей; нетерпеливые шлюпки начинают сновать по освободившимся волнам, между берегами устанавливается сообщение, иногда прерываемое на две недели прохождением льда с Ладожского озера. Лодки плывут во все стороны, и каждый житель города, радуясь пробуждению природы, приветствует солнце как друга, которого уже не чаял увидеть и который скоро исчезнет вновь.

В день Троицы народ стекается в крепость на праздник освящения вод[viii]. Я присутствовал при этой церемонии, объединяющей жителей Петербурга всех сословий, и мог любоваться великолепным видом, какой являют в этот момент стены цитадели. На этих темных стенах, привычных лишь к перекличке часовых, в этот день, единственный в году, появляется толпа, наслаждающаяся необычной прогулкой. Думаю, однако, что в этом году на стенах крепости пролились и слезы: среди людей, наблюдающих за вскрытием реки, были те, чьи печальные взгляды блуждали вокруг стен, скрывающих дорогих им преступников, их детей и друзей! Не одна сестра, не одна мать, не одна супруга напрягали слух, надеясь различить из-за толстых стен дорогой для них вздох.

В этом месте, мой друг, уместно будет изложить историю заговора, который ознаменовал восшествие на престол императора Николая I. Правда, резец истории я держу рукой неопытной и неумелой, и в идеях самих заговорщиков было так много путаницы, а в их планах — так мало единства, что мне трудно будет пробраться через все повороты этого лабиринта. Поэтому я ограничусь лишь несколькими соображениями, которые основаны на сведениях, сообщенных мне несколькими беспристрастными свидетелями этого рокового события.

Говорят, что эти могущественные аристократы взялись за оружие во имя свободы. Но не для себя ли одних алкали они свободы? Они пытались вырваться из-под ига верховной власти — какое же отношение к этому заговору аристократов имел народ? Разве над ним тяготеет царский скипетр? Нет, ибо государственные крестьяне свободны! Можно ли верить, что эти гордые потомки бояр, разорвав посредством убийства путы, приковывающие их к трону Петра I, нашли бы себе подобных в рабах, жизнь которых они получили в наследство от предков и которыми они торгуют, словно скотом? Народ не поверил им, и его безразличие к кровавой сцене, развернувшейся перед его глазами, показывает, как мало интереса вызвала она у него.

Возможно, что некоторые из этих заговорщиков-аристократов, воспитанные на благородных идеях, следуя своему экзальтированному воображению, мечтали о новых судьбах для народа, которому, как им казалось, они служили и который их не понимал. Как жестоко они должны были быть разочарованы, бросив взгляд вокруг себя! Русский человек, характер которого сформирован многими веками покорности, не представляет себе жизни без властелина. Его можно увлечь каким-нибудь именем, но он не восстанет во имя изменения образа правления. Его политические мнения — это лишь симпатии, потому и вооружить удалось лишь немногих, взывая к их верности. В пользу этих соображений говорит следующий анекдот, за подлинность которого я могу поручиться. 26 декабря полковник Муравьев, один из главных заговорщиков[ix], побуждал солдат к восстанию и объявил им об установлении славянской республики. Когда он закончил свою речь, дышавшую самым ярым республиканизмом, из строя вышел старый сержант и сказал: «Господин полковник, мы будем кричать: "Да здравствует славянская республика!" — но вы не сказали, кто будет нашим государем». — «В республике нет государя», — отвечал Муравьев. При этих словах сержант повернулся к строю и закричал: «Не слушайте его, братцы! Он смеется над нами! Он говорит, что у нас не будет государя!»

Этот анекдот напомнил мне другой, времени войны за независимость в Соединенных Штатах. Во время перемирия три гренадера, француз, англичанин и американец, сошлись в одном кабачке. Двое первых пили вместе, третий сидел в своем углу один. Говорили о войне и о том, за что воюет каждый из них. «С нами все понятно, — сказал французский солдат англичанину. — Я воюю за своего короля, ты — за своего. Но хорош же этот дурень! За кого он-то воюет?» За последние тридцать лет представления европейского народа развились, он понял смысл слова «родина», но российский народ, не причастный к этому движению, остался на уровне этих гренадеров.

Этот заговор, а точнее — отчаянная выходка, заранее обреченная на провал, о которой так много и долго рассуждали в наших газетах[x], дал новому императору возможность проявить себя. Одно мгновение показало его будущее. При первом движении мятежа молодой государь встал во главе верных ему войск и воскликнул: «Вот время показать российскому народу, достоин ли я управлять им!» На Дворцовую площадь был выведен полк, который приветствовал появившегося императора криками «Ура, Константин!». Это был клич восставших солдат. Не выказав удивления, молодой монарх приблизился к солдатам и сказал им: «Если таково ваше расположение, место ваше не здесь. Ступайте к мятежникам, они ждут вас на Сенатской площади. Я скоро буду там. Ступайте!» Мятежные солдаты, пораженные непреклонным взором императора и спокойным мужеством, озарявшим его чело, покорились приказу и удалились[xi].

В то же самое время императору доложили, что нет ответа от Измайловского полка, который он возглавлял до восшествия на престол. Он бросился к этому подразделению и напомнил об отречении своего брата, который передал ему скипетр, но был встречен мрачным молчанием. Тогда, обращаясь к солдатам, он произнес: «Посмотрим, каков ваш бунт! Я один перед вами: заряжайте же ружья!» Эти слова произвели эффект электрического разряда, возгласы восхищения раздались по рядам, и люди, уже готовые к восстанию, последовали за своим царем под тысячекратное «Ура, Николай!»[xii]. Спокойный и невозмутимый посреди этого волнения, ответствуя на ярость восставших словами милосердия, останавливая солдат, готовых начать стрельбу, он надеялся избежать кровопролития. Когда же эта надежда была потеряна, когда преданные ему люди пали на его глазах от предательских выстрелов, он вновь проявил заботу о растерявшейся толпе и приказал артиллерии и солдатам стрелять в воздух. Восставшие, собравшиеся на Сенатской площади, были прижаты к этому зданию; на его карнизах и колоннах до сих пор можно видеть следы пуль и картечи. И этого государя осуждали в газетах за слабость и нерешительность! Пусть выдвигавшие это обвинение явятся в Петербург, пусть расспросят свидетелей событий, то есть все население огромного города, и их мнение изменится. Монархи также нуждаются в справедливости[xiii].

Рассказывают, что в числе офицеров, замешанных в событиях этого дня, был один, имени которого я не назову, — это славное имя, записанное в анналы российской истории, налагает особую ответственность на того, кто его носит. Связи этого молодого человека, его высказывания и, возможно, некоторые действия должны были повлечь за собой суровые последствия. Его арестовали, и император пожелал допросить его лично: ему необходимо было найти верного подданного в лице молодого человека, чей предок был в свое время опорой империи. Вопросы государя,

предложенные с отеческой заботой, были составлены так, что осужденный неминуемо должен был быть оправдан. Казалось, его допрашивал не судья, но защитник, а при каждом его ответе монарх оборачивался к своим придворным со словами: «Я говорил вам, господа, *** не мог быть мятежником». Юноша, отправленный в свой полк, недолго ждал оправдательного письма и нового чина[xiv].

Я говорил выше, дорогой Ксавье, что в числе заговорщиков оказались несколько молодых людей, которых,влекло не самолюбие, но благородное побуждение: они устремились в пучину революции со всей силой воображения, свойственной юному возрасту, не подумав о том, что предполагаемое убийство заранее чернит дело, которому они хотели послужить. Они мало знали своих сообщников, неверно судили о народе, не думали о том, что, будучи побеждены, станут жертвами, а победив, все равно окажутся обманутыми в своих устремлениях. Среди них есть такие, которых литературный талант возвысил в глазах соотечественников. Братья Бестужевы и особенно молодой Рылеев опубликовали выдающиеся поэтические сочинения, но во всех них сквозит та же мысль, которой они были одержимы и которая привела их к мятежу. Я получил отрывок из неизданной поэмы Рылеева и посылаю тебе его перевод. Кажется, что в нем несчастный молодой человек, осененный таинственным предчувствием, изобразил свою собственную судьбу.

Исповедь Наливайко

(Отрывок из неизданной поэмы К. Рылеева)

Украинские казаки не могли дольше сносить притеснения поляков. Поляки нарушили договор, попрали законы края и презрели местную веру, введя унию. И вдруг является мститель: Наливайко убивает одного из ненавистных начальников и замышляет освобождение родины. Перед исполнением сего опасного дела он отправляет долг доброго сына церкви, очищает душу постом и поверяет свой план монаху-отшельнику.

«Отец мой! Не повторяйте, что я замыслил греховное дело. Ваши слова напрасны. Пусть даже это страшный, смертный грех... чтобы спасти Малороссию, край, где я родился, чтобы вернуть свободу моему народу, я готов принять на душу все преступления татар и жидов, отступничество униатов и тиранию сарматов. Не старайтесь более напугать меня, оставьте вашу проповедь. Для меня ад — рабство Украины, рай — свобода.

От самой колыбели в моей душе горит любовь к свободе. Мать и сестры пели мне о старых, счастливых временах. Тогда никто из нас не раболепствовал перед сарматом, объятый низким страхом; тогда никто здесь не влачил жалких дней под тяжким и гнусным игом. Казак заключал вольный союз с поляком, как равный, как свободный. Увы! Теперь все погибло, все исчезло, как сон! Уже давно казак стал рабом своего былого союзника. Жид, униат, литовец, поляк терзают нас, как стая кровожадных воронов. Уже давно закон в Варшаве спит. Напрасно стенает в оковах народ: жалобы его тщетны... Отец мой! Безумная ненависть к полякам владеет моей душой. Мой взор блуждает, угрюм и дик. Душа тоскует под тяжким игом. День и ночь одна мысль преследует меня, как тень. Она волнует меня и в тишине родных полей, и в шумном таборе, и в пылу битвы, и на молитве у святого алтаря: "Пора, — шепчет мне непрестанно тайный голос, — пора губить тиранов Украины".

Я знаю: страшная пропасть раскрывается перед тем, кто первым поднимется против угнетателей народа. Рок выбрал меня... Но скажите мне, в каком краю, в какие времена свобода бывала завоевана без жертв? Я умру за страну, где родился! Я это знаю, чувствую и с радостью, отец мой, благословляю свой жребий!»[xv].

Это блестящее стихотворное произведение, конечно, проигрывает в переводе, однако перевод этот с абсолютной точностью передает мысль автора.

Прощай, мой дорогой Ксавье. Я, вероятно, утомил тебя длинным описанием крепости и ее заключенных. В эти дни идет следствие по их делу, и я полагаю, что вскоре об их дарованиях и их злосчастном преступлении останется одно воспоминание.

Письмо XXIII

Петербург, июнь 1826 года

Помнишь ли, друг мой, как когда-то, читая вместе историю готтентотов, мы не могли понять, как религиозный фанатизм может оказывать на людей настолько сильное влияние, чтобы они чудовищным образом увечили себя и видели в этом оскорблении природы способ восславить Бога?

Мы сожалели о невежестве этих диких народов и уж конечно не могли представить себе, чтобы в наши дни в Европе христиане исповедовали подобные убеждения. Так вот, в России существует так называемая секта староверов. Члены этой секты, которых гораздо больше, чем позволяли бы думать те жестокие правила, которым они подчиняются, чают попасть в сонм святых, лишая себя мужского достоинства, и то, что один из отцов церкви, Ориген, совершил когда-то из любви к знанию, эти люди совершают в надежде обрести небеса[xvi]. Их идеи проникли даже в армию. Какое-то время назад несколько военачальников, не находя более в некоторых из своих солдат мужественного взгляда и крепости форм, непременного украшения воина, приказали выяснить причину этой внезапной метаморфозы, и после строгого дознания в одном полку оказалось около трехсот этих несчастных. Можешь себе представить, что правительство приняло строжайшие меры, чтобы остановить распространение вредного суеверия: если небу необходимы святые, то империя еще нуждается в народе[xvii].

Перечитывая свои письма, я подумал, что ты, как и я, предположишь, что русскому народу, находящемуся в плену самых темных суеверий и глупейших предрассудков, присуща не только преувеличенная набожность, толкающая его на последние крайности, но и ненависть к другим религиям. Оказалось, однако, что это совершенно не так: я не знаю другого народа, который был бы более терпим. Русский творит молитвы, коленопреклонения и крестные знамения в своих церквах, перед своими иконами, но без смущения входит в храм другой веры и держит себя там благочинно и почтительно. Ни иудей, ни магометанин, ни протестант, ни католик не вызывают у него неприязни. Возможно, он испытывает к ним жалость, но не осуждает и никогда не преследует их. Итак, ты видишь, мой друг, что эти люди, которых мы именуем варварами, в некоторых отношениях могли бы послужить нам примером.

Когда я описывал тебе русский обычай видеть дурное предзнаменование во встрече со священником, я полагал причину такого мнения в суеверном ужасе, но, ближе познакомившись со здешним духовенством, понял, что причину этого явления следует искать в другом. Скажу, не опасаясь быть опровергнутым, что в России священство вовсе не пользуется уважением и, за исключением нескольких епископов, не имеет никакого авторитета в народе. Образование духовных лиц не отдаляет их от низших классов настолько, чтобы внушать последним почтение, и то же по большей части приложимо к их нравам. С другой стороны, русские аристократы также не подают примера благоговения перед служителями культа, и их отношение к ним нисколько не поднимает священников в глазах народа. Когда священник посещает дворянина, тот не оказывает ему знаков почтения, приличных его должности, и не допускает даже в гостиную. Его угощают в буфетной, и его невоздержанность за трапезой, вызывая насмешки прислуги, еще более усугубляет презрение, навлеченное на него отношением господина.

Священники, правда, пользуются определенными привилегиями, и одна из них служит источником крайне неблаговидного обычая: их жилища неприкосновенны для полиции, по каковой причине часто оказываются прибежищем самого грязного из пороков, и под кровом, предназначенным для служителя алтаря, процветает самое гнусное из ремесел. Как можно, чтобы священник обитал в атмосфере разврата? Не должно ли его жилище быть так же чисто, как его жизнь, почитаемая как его служение?

Священники, принадлежащие к белому духовенству, должны быть женаты. Если смерть отнимает у них супругу, они не имеют права оставаться свободными вдовцами. Вынужденные выбирать между двумя видами рабства, они должны либо отправляться в монастырь, если хотят остаться во вдовстве, либо связать себя новыми брачными узами, которые, однако, навсегда исключат их из духовного звания. Архиепископы, епископы и митрополиты, так же как служители монастырей, обязаны хранить вечное безбрачие.

Раз речь сегодня идет о священниках, дорогой Ксавье, расскажу тебе анекдот об одном епископе. Эта история хорошо изобразит тебе обычаи этой страны и петербургских мошенников, не уступающих в ловкости парижским.

Когда происходит свадьба сына или дочери дворянина, обряд венчания обычно совершает епископ в домашней или дворцовой часовне, и при отъезде ему вручают запечатанный пакет с ассигнациями (так здесь называют бумажные деньги). Один епископ совершил такую службу в доме одного аристократа и, возвращаясь домой в экипаже, пересчитывал врученное ему вознаграждение. Обнаружив несоответствие между состоянием дворянина и его щедростью, он огорчился скромностью суммы, не превышавшей, кажется, тысячи рублей, когда его экипаж был остановлен всадником, мчавшимся галопом и одетым в ливрею только что оставленного дома. Принеся от имени своего господина тысячу извинений за допущенную ошибку, он попросил возвратить полученный пакет и заменил его на другой, запечатанный тремя печатями и гораздо более объемистый. Обрадованный надеждой на более щедрую награду, епископ вернул ассигнации посыльному, и тот мгновенно скрылся из виду, унося деньги и благословение преосвященного. Последний поспешил открыть новый пакет — и обнаружил в нем... старые газеты! Хитрец выманил у него и тысячу рублей, и благословение. О чем, как ты думаешь, он больше сожалел?

Письмо XXIV

Петербург, июнь 1826 года

Некоторое время назад, мой дорогой Ксавье, мы говорили о воспитании мужчин в России, и в одном из писем я, если не ошибаюсь, описывал тебе разностороннюю образованность здешних молодых женщин и обширность их познаний. Сегодня я должен отвести тебя туда, где педагоги закладывают в юные головы те начатки знаний, плодам которых надлежит в будущем стать украшением общества.

В Петербурге, как и в Москве, существует несколько институтов для благородных девиц. Учреждения эти содержатся на казенный счет, состоят под непосредственным покровительством императрицы-матери и являются предметом ее неустанных забот и ежедневного попечения. Главнейшие из этих заведений в Петербурге — Монастырь благородных девиц и Институт св. Екатерины. Поскольку устав этих институтов и образ обучения в них одинаковы, я расскажу тебе только о первом, с которым вчера мог ознакомиться во всех подробностях.

Здания Монастыря благородных девиц, расположенные в отдаленном, но исключительно живописном квартале города, обширны и несут на себе ту же печать величия, что и все казенные учреждения Петербурга. В Монастыре проживают более восьмисот девушек от семи до восемнадцати лет. Те, кто не обладают достаточным состоянием, обучаются за счет императора, остальные вносят скромную плату. Иностранные языки, древняя и новая история, география, астрономия, физика, рисование, музыка и танцы — таковы предметы их постоянных занятий. Ученицы разделены на три класса, каждый из которых подразделяется на три отделения и никак не сообщается с другими. Ученицы разных классов носят платья различных цветов: в первом, состоящем из самых юных девиц, принято коричневое платье, во втором голубое, в третьем белое. В каждом классе девушки проводят по три года, и, как бы скоро ни продвигались в обучении одаренные более быстрым или более зрелым умом, они переходят в следующий класс лишь вместе с подругами. Правда, после экзаменов в конце каждого года они могут переходить из отделения в отделение, достигая первого ряда того класса, к которому принадлежат; таким образом, в течение трех лет их занятия остаются одними и теми же и переступить установленного предела они не могут[xviii]. Девушка, быстро осваивающая дозволенный объем знаний, посвящает свое время углубленному изучению основ наук или искусств, что помогает ей, когда двери распахиваются и круг занятий делается шире. Я присутствовал на различных экзаменах, прошел класс за классом путь, проделываемый воспитанницами, и был поражен правильностью ответов, верностью суждений, разносторонностью познаний буквально всех учениц. Возможно, что некоторые ответы были выучены и почерпнуты из памяти, а не из воображения, но многие, без сомнения, не были приготовлены заранее: их оригинальность не оставляла в этом никакого сомнения. Экзамены, как ты понимаешь, происходили по-французски, и я испытал истинное удовольствие, наблюдая, как основательно изучают в Европе нашу современную литературу. Писатели, которые во Франции расплачиваются за успех ежедневными оскорблениями, коими их осыпают голодные газетные писаки, те,

Что ложь едят на завтрак, а на обед скандал,

могут найти утешение во мнении иностранцев. Расстояние, удаляя от злободневной суеты, так же как и время, позволяет судить справедливо.

К каждому из трех классов прикреплены знающие и умелые преподаватели, а повседневное руководство обучением доверено женщинам самым выдающимся, которые, отвечая за нравственное воспитание, закладывают добродетель в юные сердца будущих матерей семейств.

До сих пор, мой дорогой Ксавье, я говорил только о благородных девицах, каковыми и в самом деле являются большинство учениц этого Института. Но двери его не закрыты и для девушек другого сословия, которые получают особое образование, соответствующее их положению: это дочери богатых мещан и купцов. Они платят за свое обучение и составляют предмет не меньших забот, чем дочери дворян; различие только в характере занятий. Поскольку судьба уготовила для них более скромный образ жизни, им предлагают занятия, подобающие нравам и представлениям тех мужчин, чьими спутницами им предстоит стать. Тайны наук, соблазнительные тонкости искусств, чары литературы заменены для них несколькими иностранными языками и рукоделием. Вместо карандаша, компаса или кисти они вооружены обычной иглой и уносят в свои семейства не те таланты, что сделали бы для них тягостными исполнение их повседневного долга, но скромные добродетели искусных хозяек.

Мне кажется, мой друг, что в стране, где сословия так отдалены друг от друга и различные классы общества не могут перемешиваться, мудрость подобного установления заслуживает всяческих похвал[xix]. От скольких сожалений и огорчений будут избавлены девушки, в чьи головы не заронены идеи, чуждые классу, в котором им предстоит жить и умереть! Углубленные занятия, воздвигнув барьер между ними и их семействами, разорвали бы все их связи, разрушили бы все привязанности, а по выходе из монастыря эти юные создания стали бы ожидать судеб, которые в России для них невозможны. Чувства, внушенные им в детстве, не возвышаются над их состоянием, и в зрелом возрасте они довольствуются той долей счастья, какую это состояние может им обеспечить.

Письмо XXV

Петербург, июль 1826 года

Я так занят экскурсиями, которым посвящаю все мои дни, а время течет так быстро, что я, видимо, не замечу, как подойдет день отъезда в Москву. День коронования, отложенный в связи с кончиной императрицы Елизаветы, кажется, наконец назначен на первые числа августа. Траурная вуаль, покрывавшая всю Россию со времени нашего прибытия, начинает подниматься, и я, просматривая свои записи, вижу, что должен рассказать тебе еще о многих зданиях и заведениях. Начнем с Эрмитажа, одного из самых интересных творений Екатерины II.

Прежде чем войти в это здание, манящее путешественника хранящимися в нем бесчисленными драгоценностями, надо сказать несколько слов о Зимнем дворце, продолжением которого является Эрмитаж. Этот дворец, постоянная резиденция императорской фамилии в Петербурге, стоит на обширной площади, где и расположен главный вход. Другой фасад выходит на набережную и обращен к Неве. Говорят, что на строительстве этого памятника, завершенном в царствование Елизаветы, было занято более восьмидесяти тысяч рабочих, и уверяют, что сорок тысяч из них умерли от зловонных испарений болота, которое нужно было осушить, чтобы поставить эту каменную громаду. Такая цена кажется излишней даже за самый прекрасный дворец, и сколько же сожалений вызывает у того, кто знает о ней, вид здания, отмеченного тем дурным вкусом, что главенствовал во всех областях искусства в век Людовика XV[xx]! Его тяжеловесность, чрезмерность украшений и скульптуры, нагромождение статуй, возвышающихся над карнизом, ясно указывают на принадлежность к эпохе упадка и жеманства, когда фация сменилась манерностью, благородная простота — усложненностью, элегантность — избытком роскоши[xxi]. Право же, мой друг, памятник этот не стоит того, чтобы надолго задерживаться перед ним, так что оставим его и войдем в залы Эрмитажа.

Эрмитаж состоит из трех зданий, выходящих главным фасадом на набережную и соединенных друг с другом коридорами или, точнее, галереями, переброшенными через три улицы. Именно здесь Екатерина, окруженная шедеврами искусства, наук и литературы, любила отдыхать от трудов управления государством в окружении нескольких близких придворных, которых она называла своими друзьями. Этикет был полностью изгнан из этих собраний. Остроумные беседы, русские танцы и то, что именуется «невинными играми», занимали досуг этой удивительной женщины. Придворным было запрещено вставать при ее приближении, а с нарушителей этого правила взимался штраф в размере одного дуката в пользу бедных. Для того чтобы никто не забывал, что, входя в залу, отведенную для этих скромных встреч, надо отбросить всякое стеснение, была сделана следующая надпись: «Садитесь там, где вам будет угодно, и не заставляйте повторять это сто раз». Правила поведения в Эрмитаже, писанные рукой Екатерины, были вывешены в галерее, ведущей во внутренние апартаменты. Думаю, ты будешь рад ознакомиться с ними.

Правила, по которым поступать всем входящим в сии двери.

1. Оставить все чины вне дверей, равномерно как и шляпы, а наипаче шпаги.

2 Местничество и спесь, или тому что-либо подобное, когда бы то случилось, оставить у дверей.

3 Быть веселым, однако ж ничего не портить, не ломать и ничего не грызть.

4 Садиться, стоять, ходить, как заблагорассудится, несмотря ни на кого.

5 Говорить умеренно и не очень громко, дабы у прочих, там находящихся, уши или головы не заболели.

6 Спорить без сердца и без горячности.

7 Не вздыхать и не зевать, и никому скуки или тягости не наносить.

8 Во всяких невинных затеях, что один вздумает, другому в том не препятствовать.

9 Кушать сладко и вкусно, а пить с умеренностью, дабы всякий всегда мог найти свои ноги для выходу из дверей.

10.Сору из избы не выносить, а что войдет в одно ухо, то бы вышло в другое — прежде, нежели выступить из дверей.

А кто противу трех статей в один вечер проступится, тот повинен выучить шесть строк из «Телемахиды» наизусть.

Если кто противу вышеписанного проступится, то по доказательству двух свидетелей за всякое преступление всякий проступившийся должен выпить стакан холодной воды, не исключая из того и дам, и прочесть страницу «Телемахиды».

А если кто противу десятой статьи проступится, того более не впускать.

«Телемахида» — старая русская поэма, сочинение Тредиаковского, посвященное Телемаху. Ее тяжеловесные стихи составляют сущее наказание для того, кто принужден учить ее на память[xxii]. (Ах, если бы Екатерина накладывала только такие наказания и диктовала только такие указы!)

Третий этаж двух первых зданий занят собранными в Эрмитаже достопримечательностями. В нем насчитывается сорок зал различной величины. Мы пройдем по ним, мой дорогой Ксавье, не соблюдая никакой строгой последовательности.

Три залы отведены картинам итальянской школы; здесь сосредоточены самые большие в России богатства в этом роде. Прежде всего взор привлекает «Блудный сын» Сальватора Розы, молящийся на коленях посреди своего стада; талант художника сумел передать благородное происхождение героя, несмотря на покрывающее его рубище; на лице его — отпечаток бурных страстей, в потухших глазах читаются боль и раскаяние. Верность рисунка и живость колорита ставят это произведение, я думаю, в первый ряд творений знаменитого мастера. Рядом с «Юдифью» Рафаэля — портрет возлюбленной Тициана. По сладострастному выражению лица этой девушки, по ее безмятежной позе можно догадаться, что навряд ли ей пришло бы в голову поступить со своим любовником так же, как ее соседка поступила с несчастным Олоферном. Далее следуют: «Святое семейство» Рафаэля — лица изумительны, но детали и драпировки выполнены небрежно: все, кажется, говорит о том, что эта часть работы не принадлежит кисти мастера (подозрение, которое вызывают многие картины Рафаэля); «Поклонение волхвов», картина на дереве Перуджино; «Циклопы» Луки Джордано, прозванного за быстроту работы скороспешным. Еще две картины изображают Святое семейство: одна принадлежит Леонардо да Винчи, другая Корреджио. Как интересно сравнивать изображение одних и тех же сцен, сделанное разными мастерами! Можно сопоставить их достоинства и недостатки и, оценивая угол зрения каждого, попытаться угадать их образ мысли. Корреджио представляет Деву сидящей в тени дуба и кормящей грудью Божественного Младенца; несмотря на то что картина кажется неоконченной, соединение силы и фации в ней невероятно; «Совет отцов церкви» и «Поклонение пастухов» Гвидо Рени; «Игроки» Сальватора Розы; небольшое полотно Рафаэля, представляющее «Тайную вечерю»; наконец, «Посещение Марией Елизаветы» Андреа дель Сарто. Если бы я хотел изобразить перед тобой, мой друг, все замечательные творения, заполняющие и украшающие эти покои, мне пришлось бы исписать целые тома, поэтому двинемся вперед быстрым шагом и остановимся только у самых примечательных предметов. Пройдя через зал, все стены коего покрыты картинами Вувермана, в кабинете, что отделяет его от зала, посвященного жизнерадостным композициям Теньера, мы обнаружим механические часы, оказавшиеся здесь по удивительной прихоти фортуны. В Либаве жила вдова некоего честного пастора по имени Герольд; бедность не мешала ей делиться с нуждающимися тем немногим, что она имела. Однажды холодной осенней ночью по городу проезжал офицер, направлявшийся в армию, и тщетно пытался найти чашку чая или кофе в трактире. Наконец он нашел приют в доме пасторши, но все усилия заставить хозяйку взять деньги остались безуспешны. Тогда офицер вспомнил, что купил лотерейный билет на часы, которые разыгрывали за 80 000 рублей, и принудил честную вдову принять его, хотя бы на память. Билет служил игрушкой детям и едва не ыл разорван. В газетах уже трижды печатали выигравший номер, но никто не являлся. Наконец станционный смотритель, зайдя в гости к доброй женщине, обнаружил счастливый билет, заткнутый за зеркало. Ей вручили часы, которые затем были куплены за 20 000 рублей для Эрмитажа, и назначили пожизненную пенсию в 1000 рублей. Несмотря на самые тщательные розыски, честная вдова так и не смогла найти своего благодетеля, не зная его имени; сам же он не явился.

Часы по форме представляют собой античный греческий храм, а внутри помещаются два оркестра, которые, аккомпанируя друг другу, исполняют изрядный отрывок из Моцарта.

Эрмитажная коллекция картин Теньера, Бергема и Рембрандта — одна из самых полных. Рядом с шедеврами этих мастеров можно видеть полотно Вандервенна, подаренное покойному императору Александру во время его поездки в Голландию. На ней представлен Петр I, надевающий башмаки в своем домике в Заандаме, в то время как голландская служанка оправляет его постель.

Если на восхитительные творения этих иностранных художников мы бросим лишь беглый взгляд, мой дорогой Ксавье, то на французской галерее нам следует остановиться непременно. Она составлена из картин Пуссена, Валантена, Лесюэра, Греза, Берне, Фрагонара, Лаира, Коломбеля и некоторых других французских художников: всего сто двадцать картин, среди которых любитель не может не отметить «Расслабленного» Греза. Но нас зовут столько других предметов, что мы едва можем отдать дань г-же Лебрен и нашему Жерару, чьи творения также представлены в этих салонах. Портрет ее величества императрицы-матери во весь рост, принадлежащий кисти первой, заслуживает самых громких похвал благородством позы, выражением лица и совершенством деталей; два портрета Александра, выполненные Жераром (на одном — в шитом камзоле, на другом — в генеральском мундире), заслужили восхищение русских и составляют предмет изучения молодых художников, ежедневно являющихся снимать с него копии.

У меня просто опускаются руки, мой друг, когда я думаю, что должен перечислить все картины, заслуживающие упоминания и отмеченные мною в моих экскурсиях: Мурильо, Ван Дейк, Рубенс, Веласкес, Клод Лоррен, Пауль Поттер, Рейсдаль, Мирис, Герард Доу — каждый требует внимания, и чтобы не рассердить никого из этих досточтимых покойников, я не стану говорить об их творениях, как я ни благодарен им за оставленные мне приятные минуты. Впрочем, большинство этих работ тебе известно, поскольку они входили в мальмезонскую коллекцию, купленную Россией в 1815 году[xxiii]. И все же я не могу промолчать о двух картинах Пауля Поттера — «Суд» и «Казнь охотника и его собак»[xxiv]. На первой царь-лев, восседая на холме со скипетром в лапе, вершит суд над человеком, приведенным медведями и волками и допрашиваемым слоном, в то время как лис ведет протокол; на второй животные исполняют приговор суда: медведи поджаривают на вертеле охотника и вешают на дереве собак; танец козлов и обезьян являет собой самое забавное зрелище, и трудно представить себе что-нибудь веселее, чем морды зверей, празднующих отмщение, притом, что выражение каждого передает особенный нрав и характер.

Ты можешь представить себе, дорогой Ксавье, что в этом святилище искусств и наук не забыты ни антики, ни минералы. Огромное их количество поступило сюда из галереи камергера Нарышкина[xxv] и из кабинета знаменитого минералога Палласа[xxvi]. Рассказывают, что, когда Екатерина решила приобрести вторую из этих коллекций, владелец запросил 10 000 рублей; императрица же, изучив дело, написала на полях его письма: «Г. Паллас прекрасный минералог, но дурной счетовод. Повелеваем заплатить за его кабинет 20 000 рублей».

Прежде чем направиться в Эрмитажный театр, который приведет нас в Лоджии Рафаэля, войдем в библиотеку и, минуя ее, бросим взгляд на механические часы, известные под названием «Часов с павлином». Часы эти, сделанные в Англии знаменитым механиком Коксом, были куплены в 1780 году Потемкиным, который преподнес их Екатерине II[xxvii]. Как только начинают бить куранты, павлин поворачивается к зрителям и распускает великолепный хвост, блистающий тысячей цветов, петух поет, сова хлопает глазами, а стрекоза ежесекундно подпрыгивает над грибом, где заключен часовой механизм. Раньше этот зверинец украшал еще и слон; при помощи того же механизма он шевелил хоботом и хвостом, но несколько лет назад его отправили в подарок персидскому шаху.

Библиотека Эрмитажа во времена Екатерины обогатилась библиотеками Вольтера, Галиани[xxviii] и Дидро. Собрание книг фернейского философа, еще при его жизни стараниями его секретаря, выписанного императрицей в Петербург, расставленное в том же порядке, насчитывает шесть тысяч семьсот шестьдесят томов. Как я мог судить по названиям на корешках (шкафы были заперты, а получить ключ мне не удалось), большинство посвящены истории и философии, много трудов по теологии. Я заметил во многих томах закладки, обозначающие пометы Вольтера и те места, что привлекли его внимание. Я страшно сожалел, что не смог перелистать хотя бы несколько из этих книг и прочесть на полях размышления этого тонкого и глубокого ума, увидеть живую игру мысли гения[xxix]. Я не мог винить в этом ни злую волю моего проводника, ни полученные им специальные указания. Человек, отвечающий за сохранность книг, отсутствовал, и никто другой не пожелал взять на себя его обязанности. С подобными неудобствами в России приходится сталкиваться на каждом шагу: и в присутственных местах, и в частных домах каждый отвечает только за свои обязанности и никогда не преступает положенного предела. Однажды, будучи приглашен в дом к одному вельможе, я не смог получить стакана сладкой воды, потому что не сыскался слуга, хранящий ключи от буфета, — и это в доме, где держат больше сотни лакеев!

В библиотеке Вольтера собрано значительное число рукописей этого великого человека. Говорят, многие из них не были напечатаны, так что можешь себе представить, как я сожалел, что не смог бросить на них взгляд.

Не буду напоминать тебе, дорогой Ксавье, историю приобретения библиотеки Дидро. История эта, демонстрирующая великодушие Екатерины, слишком известна, чтобы повторять ее. Библиотека состоит из двух тысяч девятисот томов, почти исключительно по философии. Собрание маркиза Галиани, знаменитого итальянским переводом Витрувия, включает тысячу томов по изящным искусствам, преимущественно по архитектуре.

Зал, где хранятся книги Вольтера, украшен его бюстом работы нашего знаменитого Гудона.

Посещение Эрмитажа мы закончим экскурсией в театр и в Лоджии Рафаэля.

Сводчатая арка, переброшенная архитектором Кваренги через Екатерининский канал, соединяет дворец с театром[xxx]. Нет ничего прелестнее, чем вид, открывающийся с этой галереи: по гранитному мосту едут экипажи, по воде плывут лодки, по широким тротуарам гуляют прохожие, и любопытный может наблюдать эту тройную картину с высоты галереи.

Эрмитажный театр невелик; в нем нет лож, он состоит из амфитеатра с рядами скамей, покрытых зелеными подушками; в передней части партера ставятся кресла для императорской фамилии. Здесь во всех жанрах блистали все знаменитости Европы; здесь м-ль Жорж и м-ль Бургуэн[xxxi] в самом расцвете молодости и красоты оживляли чарующую гармонию стихов Расина, мелодии Виотти, Рода, Лафона и Буальдье[xxxii]. Однако теперь концерты и драматические представления даются здесь крайне редко. Серьезные и важные идеи, овладевшие в последние годы царствования императором Александром, набросили на жизнь двора некоторую вуаль печали и уже не позволяли вернуться к тем увеселениям, что были прерваны бряцанием оружия. Будем надеяться, что молодой монарх сумеет вернуть Эрмитажу его былой блеск.

Художники, отправленные Екатериной в Рим, сняли точные копии с фресок, украшающих Лоджии Рафаэля в Ватикане. Эти картины на холсте, наклеенные на дерево, помещены на потолке здания, специально построенного для них Кваренги, и точно воспроизводят композицию Рафаэля. Екатерина, собирая по всей Европе шедевры для украшения своей любимой обители, окружала себя иллюзиями и переносила на шестидесятую широту чудеса искусств, рожденные в нежном климате.

Прощай, мой дорогой Ксавье. Ты сочтешь, может быть, что я дал тебе весьма туманное и неопределенное представление о богатствах, собранных в Эрмитаже, но, по правде говоря, я сделал все, что мог, и письмо мое и без того похоже на каталог музея. Прочти, если хочешь, пойми, если можешь, и люби меня по-прежнему.

P.S. Перечитывая это письмо, я обнаружил, что в числе упомянутых мной нынешних художников и мастеров былых времен я пропустил г. Доу, английского художника, чья кисть сейчас оживляет залы Эрмитажа по-грудными портретами русских генералов — участников кампаний 1812,1813 и 1814 годов. Эти портреты, писанные на английский манер, удивительны своим сходством с моделями, иногда даже несколько шаржированным, но я не могу смириться с пренебрежением к деталям, несочетаемостью цветов и неверностью рисунка, выдающими быстроту исполнения. Император платит по 1000 рублей за портрет, но, несмотря на скорость работы, художник еще не закончил это собрание героев, созданное по подряду[xxxiii].

Еще я должен был рассказать тебе о г. Орловском, польском художнике, обосновавшемся в Санкт-Петербурге[xxxiv]. Грациозное остроумие его работ снискало ему европейскую известность. Его простонародные сцены, лошади, солдаты, карикатуры ценятся знатоками на вес золота.

Необычайно плодовитый, но капризный, как все большие таланты, он с трудом заставляет себя браться за работу. Смелость его кисти не затмевает чистоты рисунка, а кажущаяся наивной достоверность — тонкой насмешки. Все бывающие в Петербурге иностранцы спешат увидеть его кабинет, где можно полюбоваться любопытнейшей и обширнейшей коллекцией оружия всех времен и народов. Что же касается картин, ими он занимается менее всего, и здесь их почти не увидишь.



[i] Ягужинский Павел Иванович (1683—1736), граф— дипломат, один из ближайших помощников Петра I, генерал-прокурор Сената.

[ii] Школа математических и навигацких наук была основана Петром I в Москве в 1701 г. Штурманское училище в Кронштадте, выделенное из Морского кадетского корпуса (осн. в 1752 г.), было учреждено в Кронштадте в 1798 г.

[iii] Ланкастерская система взаимного обучения возникла в Англии в XVIII в. и предусматривала обучение младших учащихся старшими чтению, счету и письму под наблюдением учителей. В России ланкастерская система впервые была применена в армии, для обучения солдат; использовалась декабристами, в частности М.Ф. Орловым и В.Ф. Раевским, в 1818—1822 гг. (Пожалуй, следует добавить, что одним из активнейших пропагандистов ланкастерской системы обучения был граф М.С. Воронцов, командующий русским оккупационным корпусом во Франции. Разработкой методик и внедрением ведал известный грамматик Н.И. Греч, он оставил любопытные воспоминания об этом педагогическом эксперименте – прим. Константина Дегтярев)

[iv] Пусть, корабль, поведут тебя Мать-Киприда и свет братьев Елены — звезд, Пусть Эол, властелин ветров, Всем прикажет не дуть, кроме попутного! Гораций. Оды. Кн. 1, ода 3: К кораблю Вергилия. Пер. Н. Гинцбурга.

[v] Ошибка, которую Ансело допустил, воспроизводя указание Свиньина; в оригинале: от ост-зюйд-оста к вест-норд-весту (Свиньин. С. 313).

[vi] Толбухин маяк назван в честь полковника Толбухина, чей полк, защищавший западную оконечность острова Котлин, сыграл важную роль в отражении атаки шведской эскадры из 40 кораблей 12—14 июня 1704 г.

[vii] Говоря о названиях бастионов (Государев, Нарышкинский, Трубецкой, Зотов, Головкинский и Меншиков), Ансело вслед за Свиньиным опускает предпоследний, хотя бастионов в крепости шесть; названы они были в честь сподвижников Петра, руководивших их строительством: Кирилла Алексеевича Нарышкина (? — 1723), Юрия Юрьевича Трубецкого (1668—1739), Никиты Моисеевича Зотова (1644—1718), Гавриила Ивановича Головкина (1660—1734) и Александра Даниловича Меншикова (1673—1729).

[viii] У Свиньина: «В день Преполовения и 1 августа бывают в крепости крестные ходы для водоосвящения, при чем собирается великое множество всякого звания людей и Нева покрывается разноцветными шлюпками. В первый день всякому позволяется гулять по крепостным валам, что придает сим безмолвным, грозным стенам необыкновенную живость» (Свинъин. С. 168). Преполовение празднуется восемь дней на половине Пятидесятницы, между праздниками Пасхи и сошествия Св. Духа (Троицы).

[ix] Вероятно, имеется в виду С.И. Муравьев-Апостол.

[x] Известие о восстании декабристов достигло Парижа 10 января 1826 г., газеты сообщили о нем на следующий день. Газета «Constitutionnel» писала: «В Петербурге имели место военные действия; восшествие императора Николая на престол отмечено резней, и он должен был пробиваться к трону через кровь собственных гвардейцев». «Journal des debats» изображала мятеж как результат ссоры Николая и Константина и их партий: «В Петербурге происходили бои. Императорская гвардия стреляла в императорскую гвардию; одни выступают за Николая и систему Александра, а другие — за Константина и московскую партию, которая требует войны за Грецию <...> Военные восстали в пользу Константина» (цит. по: Ангран П. Отголоски восстания декабристов во Франции // Вопросы истории. 1952. № 12. С. 99).

[xi] Скорее всего, имеется в виду колонна солдат лейб-гвардии Гренадерского полка под командованием поручика Н.И. Панова (см.: [Корф М.А.] Восшествие на престол императора Николая 1-го // 14 декабря 1825 года и его истолкователи. М., 1994. С. 282).

[xii] Слух о волнении в Измайловском полку оказался ложным. Во главе с командиром П.П. Мартыновым полк в полном порядке выступил в поддержку Николая I, который выехал к нему навстречу и приветствовал полк у Синего моста (см.: Шилъдер Н.К. Император Николай I. М., 1997. Т. 1. С. 284). Сохранились разные версии обращенных к полку слов императора (см., напр.: PC. 1885. № 4. С. 189; № 9. С. 521), но описание Ансело не соответствует реальному положению дел. Вообще стремление предельно героизировать стой кость и мужество Николая наблюдалось с первых дней происшествия. Так, К.Я. Булгаков сообщал брату 17 декабря: «Государево поведение, хладнокровие, сострадание к сим изменникам, в коих он с отеческим своим сердцем видел одних заблужденных, мужество и ангельская душа превыше всех похвал. Он тут показал себя вполне и утвердил навсегда наше спокойствие и надежды» (РА. 1903. № 6. С. 218).

[xiii] Мармон писал в своих «Мемуарах»: «Я подробно осмотрел все, что было любопытного в Петербурге. Но превыше и прежде всего меня занимала личность императора Николая. Узнать его было моим первейшим желанием. Столь высокий ум в возрасте, когда в человеке еще столь сильны страсти, умеренность в сочетании с порывистым и могучим характером, самообладание, весьма драгоценное, когда ничто не препятствует исполнению любых желаний, — все это не может не вызывать искреннего восхищения. Он знает, что у него есть долг и что не вся жизнь монарха состоит из радостей и удовольствий. Я наблюдал за тем, как он проводил учения войск в Петербурге, в Царском Селе и затем в Москве. Я никогда не видел, чтобы кто-либо с большей легкостью и верностью управлял столь обширными массами солдат. Он изумительно чувствует тот механизм, который приводит в движение, и руководит им с редким совершенством. В его возрасте, зная его пристрастие к военному делу и размеры его армий, можно было бы ожидать, что он станет искать поводов к войне. Однако время показало обратное. Его умеренность, с одной стороны, и почти неограниченное человеколюбие — с другой, не дают возобладать в нем воинственному духу. <...> Николай получил прекрасное образование. Он по натуре скромен, не выставляет напоказ своих знаний, о своих деяниях говорит просто и сдержанно. В то время, когда я был в России, к нему относились без особой любви, и это вызывало у меня возмущение. Однако тому было объяснение. Несмотря на то что Александр завещал ему престол, он был совершенно отдален от государственных дел. Факт загадочный, связанный, возможно, с той тайной, коей было окутано хранившееся в секрете завещание. Его единственным занятием было командование гвардейской бригадой, и, вкладывая в эту деятельность всю энергию своего возраста и характера, он мучил солдат и офицеров. Он желал достичь той степени совершенства, которая в реальности невозможна и от стремления к которой необходимо отказаться. Отсюда возникло мнение о его жесткости и даже жестокости, породившее досадные предрассудки в представлениях о его натуре» (Marmont. P. 29—30).

[xiv] Имеется в виду Александр Аркадьевич Суворов (1804—1882), корнет лейб- гвардии Конного полка, внук полководца. Его имя называли в числе «участвующих в составлении общества» А.А. Бестужев, А.И. Одоевский, П.Н. Свис тунов и др.; A.M. Муравьев показал, что Суворов был принят в общество С.И. Кривцовым (Восстание декабристов. М., 1976. Т. XIV. С. 386). Несмотря на это, после предварительного допроса В.В. Левашовым Суворов по высочайшему повелению был освобожден. Однако он не вернулся в свой полк, а в 1826—1828 гг. служил на Кавказе. В 1831 г. участвовал в подавлении Польского восстания и штурме Варшавы. С 1828 г. — флигель-адъютант, с 1846 г. — генерал-адъютант, член Гос. совета (1861), в 1861—1866 гг. — петербургский военный генерал-губернатор. А.Я. Булгаков записал в своем дневнике под 25—26 сентября 1826 г.: «...едва объявлена была здесь декларацией) война персам, как увенчана она победою. <...> Отправлен молодой князь Суворов к победителю генер. Паскевичу с золотою шпагою, украшенною алмазами и надписью: За победу над персами» (РГАЛИ. Ф. 79. Ед. хр. 4. Сообщено С.В. Шумихиным).

[xv] Ансело дает прозаический перевод публикации в «Полярной звезде на 1825 год», включая предпосланное отрывку авторское пояснение (Полярная Звезда. Карманная книжка для любительниц и любителей русской словесности, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым. СПб., 1825. С. 370), очень близкий к тексту Рылеева.

[xvi] По преданию, Ориген (185—254) в молодости оскопил себя, чтобы избегнуть соблазна со стороны слушательниц катехизической школы в Александрии, где он преподавал.

[xvii] Сектанты-скопцы впервые привлекли внимание властей в 1770 г. Ансе ло, вероятно, имеет в виду получившую громкую огласку историю с обнаружением скопческой секты в 34-м егерском полку: в 1822 г. штабс-капитан Б.П. Созонович и «до двадцати скопцов солдат» этого полка были сосланы в Соловки, где Созонович, однако, успешно продолжил агитацию и посвящение в скопчество среди арестантов и даже караульных солдат. В 1826 г. власти были озабочены восстановлением порядка в Соловецком монастыре, где был заменен настоятель (см.: Материалы для истории хлыстовской и скопческой ересей, собранные П.И. Мельниковым. Отд. 1 // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1872. Кн. 1). В начале 1826 г. Николай I высочайше утвердил положение Комитета министров, предписывавшее «подвергать всех скопцов одинакому наказанию, не смотря на то, сами ли они оскопились или оскоплены другими». Скопцы подлежали направлению на принудительные работы и отдаче в солдаты; большая часть уличенных в скопчестве ссылалась в Сибирь, а с 1830-х гг. — в Закавказье.

[xviii] Императорское Воспитательное общество благородных девиц (Смольный институт), первое женское учебное заведение в России, было учреждено в 1764 г., по плану И.И. Бецкого и Екатерины II; после смерти императрицы перешло под покровительство императрицы Марии Федоровны. По ее предписанию 1797 г., срок обучения стал составлять 9 лет; одновременно в институте обучалось три «возраста» (девочки принимались в 8—9 лет, имелось три класса по 100 учениц, в каждом «возрасте» проводили по три года). В Мещанском училище, открытом в 1765 г., обучалось 400 воспитанниц (два трехлетних возраста, по 200 учениц в каждом; девушки принимались в 11 — 12 лет). Дочери дворян воспитывались на казенный счет, однако «кроме казенных вакансий в Воспитательном обществе были пансионерки особ императорской фамилии, частных лиц, а также своекоштные воспитанницы» (Черепнин Н.П. Императорское Воспитательное общество благородных девиц. СПб., 1914. Т. 1). Общее число воспитанниц, обучавшихся не на казенный счет, не должно было превышать 50 в каждом «возрасте». В 1842 г. Мещанское училище было переименовано в Александровское. Екатерининский институт (Училище ордена св. Екатерины) — институт благородных девиц для дочерей потомственных дворян — был основан дамами ордена св. Екатерины в 1798 г.; с 1800 г. располагался в бывшем Итальянском дворце; в 1804—1807 гг. здание перестроено Дж. Кваренги (набережная р. Фонтанки, 36).

[xix] Весьма близкое по смыслу рассуждение встречается в статье министра народного просвещения А.С. Шишкова, опубликованной за несколько лет до приезда Ансело в Россию. (прим. Константина Дегтярева)

[xx] Людовик XV (1710-1774) - король Франции с 1715 г.

[xxi] Мнение об архитектуре Зимнего дворца как о безвкусной высказывали несколько французских путешественников — Фортиа де Пиль, Даниэль Лескалье, де Корберон. Ср. также мнение маршала Мармона, который писал в «Мемуарах»: «Дворец, если рассматривать его целиком, то есть вместе с Эрмитажем, очень обширен, но все же гораздо меньше, чем ансамбли Тюильри или Лувра. Архитектура Зимнего дворца тяжела и безвкусна. Построенный в эпоху, несчастливую для изящных искусств, в первой трети минувшего века, он напоминает берлинский дворец, хотя и превосходит его размерами. Кажется даже, будто два эти дворца были возведены одним архитектором, которому захотелось повторить свое произведение. Крышу дворца украшают весьма посредственные статуи» (Marmont. P. 51).

[xxii] Известный анекдот о поэме В.К. Тредиаковского «Тилемахида», так же как и екатерининские правила поведения в Эрмитаже и большую часть описания залов, Ансело позаимствовал у Свиньина (Свинъин. С. 233—289).

[xxiii] «В 1815 приобретена покупкою бесподобная галерея Мальмезонская за 960 000 франков, принадлежавшая бывшей французской императрице Жозефине. <...> Ничем лучше и приятнее нельзя заключить рассматривание Эрмитажа, ничто столько не может продлить очарование, произведенное в воображении посетителя изящностию и разнообразием виденных им предметов, как внимательный взгляд на прелестную, драгоценнейшую Малъмезонскую галерею. Она находится по другую сторону Испанской залы и заключает не более 40 картин, но малое число их заменяется строжайшим выбором, который в состоянии была сделать Жозефина, супруга некогда всемощного Наполеона» (Свинъ ин. С. 242, 281).

[xxiv] В описании хранящихся в Эрмитаже полотен упомянуты: итальянские художники: Роза Сальватор (1655—1673), Рени Гвидо (1575—1642), Андрей дель Сарто (1486—1530); голландские художники: Поттер Паулюс (1625—1654), Вуверман Филипс (1619—1668), Берхем Клас Питере (1620—1683), Рейсдаль Якоб ван (1628/1629-1682), Рембрандт Харменс ван Рейн (1606-1669), Мирис Франс ван, Старший (1635—1681) (или Мирис Франс ван, Младший (1689—1763), или Мирис Биллем ван, 1662—1747), Доу Герард (1613—1675); французские ху дожники: Пуссен Никола (1594—1665), Лоррен Клод (1600—1682), Лесюэр Эсташ (1617-1655), Жерар Франсуа (1770-1837), Берне Клод Жозеф (1714- 1789), Грез Жан-Батист (1725-1805), Виже-Лебрен Мари-Луиз-Элизабет (1755- 1842), Валантен (1594-1632), Фрагонар Оноре (1732-1806), Ла Гир Лоран де (1606—1656), Коломбель Никола (1644—1717); испанские художники: Муршьо Бар- толоме Эстеван (1618—1682), Веласкес Диего (1599—1660); фламандские худож ники: Ван Дейк Антонис (1599—1641), Рубенс Петер Пауль (1577—1640), Тенирс (Теньер) Давид (1610-1690).

[xxv] Нарышкин Александр Львович (1760—1826) — обер-камергер, директор императорских театров в 1799—1819 гг.

[xxvi] Паллас Петр-Симон (1741—1811) — путешественник, натуралист, дипло мат; с 1767 г. профессор естественной истории Петербургской академии наук.

[xxvii] Ювелир, часовщик, механик, изобретатель Джеймс Кокс (? — 1791) работал в Лондоне в 1760—1780-х гг. Скорее всего, часы были куплены у гер цогини Кингстон, прибывшей из Англии в Петербург в 1777 г. на собствен ном корабле с грузом художественных ценностей. Привезенные, вероятно, ра зобранными, часы были восстановлены и по повелению Г.А. Потемкина установлены в Таврическом дворце ко дню праздника, данного светлейшим князем в честь Екатерины II 21 апреля 1791 г. В июне 1799 г. по приказу Пав ла I часы были вывезены из Таврического дворца и перенесены в Эрмитаж (см.: Тройницкий С. Часовщик Джемс Кокс // Старые годы. 1915. Март. С. 38— 42; Макаров В. Часы «Павлин». Л., 1960).

[xxviii] Галиани Фердинанд, аббат (1728-1787) - философ, историк, экономист, археолог; большой популярностью пользовалось вышедшее в 1818 г. в Париже издание его переписки с различными учеными и государственными деятелями Европы («Correspondance inedite de Ferdinand Galiani, conseiller du roi de Naples, avec Mme d'Epinay, le baron d'Holbach, le baron de Grimm et autres personnages celebres du XVIII siecle»).

[xxix] Эпизод посещения Ансело библиотеки Вольтера, многие десятилетия остававшейся закрытой, подробно анализирует М.П. Алексеев в статье «Библиотека Вольтера в России» (Алексеев М.П. Русская культура и романский мир. Л., 1985. С. 301-304).

[xxx] Эрмитажный мост (через Зимнюю канавку, а не Екатерининский канал) — старейший каменный мост в Петербурге, был построен в 1763—1766 гг.; в 1934 г. заменен на железобетонный с сохранением внешнего облика.

[xxxi] Мадемуазель Жорж (наст. фам. — Веммер), Маргерит (1787—1867) — трагическая актриса Французского театра; гастролировала в Петербурге в 1808— 1812 гг. Мадемуазель Бургуэн, Мари-Терез-Этьенетт (1781—1833) — одна из ведущих актрис французской сцены с 1801 по 1829 г. На сцене Французского театра в Петербурге играла в 1808—1809 гг. «Трагедия французская в Петербурге высоко вознеслась в 1808 году прибытием или, лучше сказать, бегством из Парижа, казалось, самой Мельпомены, — вспоминал Ф.Ф. Вигель. — Что бы ни говорили новые поколения, как бы ни брезгали французы старевшимся искусством девицы Жорж, подобного ей не скоро они увидят. <...> Для забавы друга своего Александра в Эрфурте и на удивление толпы прибывших туда королей Наполеон выписал из Парижа труппу лучших комедиантов. Между ними русскому императору более всех игрой полюбилась девица Бургоэнь; за метив то, Наполеон велел ей отправиться в Петербург, чего сама она внутренно желала. Замечено, что парижские актеры охотно меняют его только на Петербург, и Россия есть единственная страна, которая оттуда умеет сманивать великие таланты. <...> Публике мамзель Бургоэнь очень полюбилась; но царь и двор его не обратили на нее особенного внимания. Она также играла на обе руки, молодых девиц и женщин в комедиях и трагедиях. Один из зрителей весьма энергически, совершенно по-русски, прозвал ее настоящею разорвой; и действительно, при милой ее рожице и отличном таланте, в ней было что-то чересчур удалое. Когда она играла пажа в «Фигаровой женитьбе», все были от нее без памяти» (Вигель Ф.Ф. Записки. М., 1928. Т. 1. С. 323-324).

[xxxii] Виотти Джованни-Баттиста (1753—1824) — итальянский скрипач и композитор; в 1789 г. руководил парижской Итальянской оперой, в 1819—1822 — театром Большой оперы. В России концертировал в 1780 г. О П. Роде и Ш.-Ф. Лафоне см. примеч. 38. Буалъдье Франсуа Адриен (1775—1834) — французский композитор; приехал в Россию в 1803 г. вместе со своий другом скрипачом П. Родом и получил звание придворного капельмейстера. Для петербургской сцены им было написано несколько опер и водевилей; в 1811 г. Буальдье вернулся в Париж, где огромный успех имели его новые оперы «Jean de Paris» (1812) (ср. письмо XL) и «Petit Chaperon Rouge» (1818).

[xxxiii] В момент посещения Ансело уже начались работы по созданию специальной Военной галереи Эрмитажа: ее помещение было перепланировано из нескольких небольших комнат по проекту К.И. Росси в июне—ноябре 1826 г.; 25 декабря 1826 г. состоялось торжественное открытие галереи. Джордж Доу (1781—1829) был приглашен для работы над портретами Александром I на Ахенском конгрессе в 1818 г. Всего в 1819—1828 гг. английским художником при участии А.В. Полякова и В.А. Голике было написано 332 портрета участников кампании 1812—1814 гг. (к открытию галереи было готово 236 портретов). Доу умер в Лондоне 3 октября 1829 г., оставив около 1 млн руб. золотом капитала. Уже с 1820 г. Доу критиковал П.П. Свиньин, указывая (в «Отечественных записках») на поспешность работы, предсказывая скорую порчу и потемнение картин (как оно и произошло); большинство работ казались Свиньину «вроде эскизов, набросанных на полотно яркою, смелою кистью, без малейшей обработки». Одновременно Общество поощрения художников при деятельном участии Свиньина собирало сведения о махинациях Доу и притеснении им помощников. Докладная записка об этом была в 1828 г. представлена лично Николаю I. В мае 1828 г. последовал приказ о высылке Доу из России (см.: Глинка В.М., Помарнацкий А.В. Военная галерея Зимнего дворца. Л., 1974. С. 7-22).

[xxxiv] Орловский Александр Осипович (1777—1832) — художник-баталист, жан ровый живописец, литограф; академик (1809).

Оцифровка и вычитка -  Константин Дегтярев, 2003

Публикуется по изданию: Ансело Ф. «Шесть месяцев в России» 
М.: Новое литературное обозрение, 2001.

© Н.М. Сперанская. Вступ. статья, перевод с фр., комментарии, 2001
© Новое литературное обозрение, 2001

Hosted by uCoz